Анна Оуэн - Стальное зеркало

• Название: Стальное зеркало
• Автор: Анна Оуэн
• Жанр: Фэнтези

Четырнадцатый век. Это Европа; но границы в ней пролегли иначе. Какие-то названия мы могли бы отыскать на очень старых картах. Каких-то на наших картах не может быть вовсе. История несколько раз свернула на другой путь. Впрочем, для местных он не другой, а единственно возможный и они не задумываются над тем, как оказались, где оказались. В остальном — ничего нового под солнцем, ничего нового под луной. Религиозные конфликты. Завоевательные походы. Попытки централизации. Фон, на котором действуют люди. Это еще не переломное время. Это время, которое определит — где и как ляжет следующая развилка. На смену зеркалам из металла приходят стеклянные. Но некоторые по старинке считают, что полированная сталь меньше льстит хозяевам, чем новомодное стекло. Им еще и привычнее смотреться в лезвие, чем в зеркало. И если двое таких встречаются в чужом городе — столкновения не миновать.

---

Он же все получил — и генеральское звание, и арелатскую кампанию 48 года, дурацкую и лишнюю, и приведшую к нынешним неприятностям, но тогда-то очень дорогую сердцу покойного Людовика. И объяснения мои покойнику, что без генерала Валуа-Ангулема мы бы и Арль не взяли, и Марсель с Тулоном могли бы к Галлии уйти, наплевав на все наши права на эти земли, а права там те еще, брак пятидесятилетней давности; и что юг теперь только на генерале и держится, и трогать его — лучше сразу с югом распрощаться, а генерал, невзирая на все его еще более сомнительные, чем наши — на побережье, династические права, вернее верного. Отличный военный, просто отличный — и верный, и не нужны ему ни трон, ни даже столица сама по себе. Несколько лет твердил, пока покойный Живоглот сам потихоньку не начал верить.

А я получил — в первый еще раз, как этот генерал оказался в столице после арльской победы — врага. Который мне семь лет кряду показывал, где он меня видел — в гробу и никак не меньше, кем он меня считает — дураком и королевским лизоблюдом, и кто должен на моем месте в совете сидеть. Я его от одного Людовика прикрывал, от другого прикрываю — а он все показывает и показывает.

Ну неблагодарность, ну ладно… Неблагодарность, честолюбие, черт его знает что — но он же со всеми так. Со всеми, кто ему не кланяется. Поклонишься, пойдешь под руку — да, тут разговор сразу другой будет. Орудия он бережет и даже старается не обижать, кажется. Но ведь по сути тот же Людовик покойный — только разумней намного… Всех, над кем полной власти не имеет, мечтает в порошок стереть.

А если дальше о покойном Людовике, то приходится вспоминать и совершенно не скорбный день его кончины. Военный совет, королевское безумие — и вдруг поднимающегося со своего места генерала. «Ты мне больше не господин, старый тухлый стервятник» — и ведь не кричал же. И без клекота своего обошелся. Спокойно так, с насмешкой.

И двери распахнул — чуть гвардейцев не зашиб. А Пьер окаменел. Или оледенел. Или что там. Мысли ползли как осенние мухи. И первая была, что Его Величество подставился. Наконец — подставился. Мятеж после такого поймут, поймут все, даже те, кто исполнил бы приказ. И если не поддержат, то против не встанут. Очень многие рискнут и не встанут. Потому что даже властолюбивый урод на троне лучше сумасшедшего властолюбивого урода. А вторая, что Валуа-Ангулем — идиот. Он не выйдет отсюда. Его братец не справится с мятежом. И что делать тогда? А король после этого случая будет искать заговорщиков под кроватью. И найдет. Потому что они там есть. А, может быть, все не так, может быть, не идиот. Может быть, он и к этому обороту был готов, он же большой любитель строить планы. И тогда Его Величество — мертвец. Но принц Луи — тоже мертвец. Такого претендента не оставят в живых, если смогут. Нужно было что-то придумать, здесь же, немедля. Сейчас. Глядя в белые глаза принца Карла. На что он смотрит? И тут Пьер услышал — на что. И потом, за оставшийся год ни разу не спросил Его Величество Карла — почему тот не закричал, не предупредил? Единственный — видел, и не предупредил. Зачем спрашивать… они все знали ответ.

Пьер не знал другого — как вечно больной, вялый, полусонный семнадцатилетний мальчик тогда взял в руки растерянный, опешивший совет, вдруг превратившийся в раздавленную жабу. Взял так, словно всю жизнь к этому часу шел. Ни лишнего слова, ни лишнего приказа — то, что нужно, тогда, когда нужно. Коннетабля — за генералом… уже маршалом, и Пьер не стал спрашивать, не оговорился ли уже не принц, король Карл. Слышал: не оговорился. Всех остальных — одним взглядом — удержал на месте, не позволяя даже шевельнуться, подняться с кресел, пока не вернулись граф де ла Валле и герцог Ангулемский.

И до сих пор кажется, что Карл в те минуты и выгорел весь, как порох. Выложился. Ничего не осталось, на полный год царствования не хватило… Надорвался. Может быть, стал бы хорошим королем, если бы прожил достаточно долго — да нечем было.

Вот этого Пьер забыть не мог. И еще того, как еще не знающий обо всем случившемся новоназванный маршал повернулся к нему от дверей. С улыбкой. С солнцем в глазах: наконец-то. И, выслушав, погас, выцвел. Сразу понял — уже ничего не получится: Живоглота покарал Бог, а мятеж против законного наследника оправдать нечем. Кивнул и пошел обратно. Не застыл, не потерял счет минутам, не выругался даже. Оценил ситуацию, принял решение, сделал. Вот это перенести было невозможно почти: что все это, все вот это — на холодную голову. Спокойно. Сознательно. По трезвому расчету. Убил бы…

Это все не объяснишь господину послу — да и не нужно. Зачем ему? У него, как мне кажется, хватает скелетов в собственных шкафах, зачем ему наши?

— Простите, господин герцог. На вашем месте вы совершенно и безусловно правы.

2.

Неправильно, все неправильно. Настоящий бой, хорошая усталость, вокруг дерево — светлое, темное, теплое, живое. Вокруг — уют, дом, не твой дом, совсем не твой, но все равно правильно, приятно, когда все подогнано, все под людей, живущих здесь. Должно быть хорошо. Но плохо. Не потому, что Мигель недоволен и вечером опять будет пытаться устроить жизнь своего герцога, как удобней капитану охраны. Не потому, что второй шпион в посольстве это, кажется, Марио Орсини, который, возможно, умеет не только петь. Потому что из хозяина дома торчат острые углы. Как у морских черепах — выросты на панцире. С ним сойтись должно было быть проще простого — прямой, ясный, и расположен был с самого начала, и обязан теперь… но при любом шаге навстречу налетаешь на эти выросты.

«Ну что ж, — говорит Гай, — если тебе это так не нравится, скажи ему прямо. Дело стоит того»

Да. Стоит. Потому что это было бы смешно, по-настоящему смешно, когда бы не было опасно. Если эти трое, включая короля, будут в первую очередь ждать друг от друга удара в спину, как в недавнем поединке во дворе, пострадают уже не сараи и конюшни, а в лучшем случае кампания.

А объяснение не будет нарушением доверия. Маршал ответил бы на этот вопрос любому — его просто никто и никогда не спрашивал.

— Господин граф… — но говорить все-таки нужно осторожно, и потому, что это хозяин, и потому, что я буду говорить при его сыне; это важно. — Верно ли, что во время правления покойного Людовика ошибка или подозрение короля могли стоить жизни не только подозреваемому, но и всему его дому?

Коннетабль слегка удивляется — не понимает, к чему вопрос.

— В общем и целом — да. Бывали, конечно, исключения.

— А верно ли, что полковников в армии Аурелии было много больше, чем генералов, и они не имели шансов попасться на глаза королю даже в ситуации господина Делабарта?

— Большей частью верно… Если Его Величество не обращал на них внимание сам.

— А если обращал, то едва ли распространял свой гнев и на всех членов семьи, а тем более вассалов прогневившего его полковника, не так ли? — Да начинайте же думать, господин коннетабль…

— Господин герцог… верно ли я понимаю то, что вы мне пытаетесь сказать?

У коннетабля очень выразительное лицо. И очень настоящее. Что много интереснее — такое же выразительное и настоящее лицо у его сына. Если вскоре выяснится, что второй шпион все-таки Марио, я уже не буду удивлен. По сравнению с вот этой вот переменой в Жане де ла Валле любое второе, третье и пятое дно, которое можно обнаружить в младшем Орсини — ерунда. Поняли, оба. И сын, кажется, на полвздоха раньше. Ай да влюбленный болван. Не только понял, но и показал, что понял.

Хорошо, что оба они — так. Это очень щедро. Щедрость не случайная, обдуманная. Удобная. Раньше казалось, что они, особенно младший — как сеть. Крупноячеистая. Слишком многое проваливается в никуда. А они все-таки настоящие, плотные. И отец, и сын.

— Господин герцог, — хозяин потирает подбородок тыльной стороной руки. — Вы, наверное, не знаете, что к тому моменту, когда полковника Валуа-Ангулема вызвали в столицу, франконские вильгельмиане… можно сказать, записали его в кровные враги. И устроили соответственную охоту. Впрочем, Его Светлость, конечно, предпочел бы продолжать эту увлекательную вражду. И по характеру своему, и по изложенной вами причине. Надо сказать, что я об этой причине слышу впервые. От вас. Его Светлость герцог Ангулемский не снизошел до того, чтобы ее изложить. Я же не хотел, чтобы франконцы добились своего — а они добились бы. Им помогали по мере сил. С нашей стороны. Это только одна причина. Но знай я, как на это все смотрит полковник Северной армии — я позволил бы ему решать самому. Невзирая на то, до какой степени этот полковник был мне нужен. Живым, целым и служащим Аурелии…

«Да, — говорит Гай, — а объяснить положение вещей своему предполагаемому преемнику — это невозможно, неприлично и немыслимо. Я тебе жаловался на наши порядки? Считай, что перестал»

«Хотел бы я знать, как это можно, — соглашается Чезаре, — одновременно и доверять человеку настолько, чтобы быть готовым оставить на него все, и не доверять ему достаточно, чтобы просто поговорить с ним.»