Олег Смирнов - Неизбежность

• Название: Неизбежность
• Автор: Олег Смирнов
• Издательство: "Советский писатель"
• Жанр: О войне
• Год: 1985
• ISBN: ИБ N 4299

Август 1945 года. Самая страшная война XX века, перемоловшая миллионы человеческих жизней, близится к концу. Советские войска в тяжелых кровопролитных боях громят японскую армию...

Эта книга - продолжение романа "Эшелон", по мотивам которого снят популярный телесериал.

Это - классика советской военной прозы.

Это - правда о последних боях Второй мировой.

Это - гимн русскому солдату-освободителю.

Читая этот роман, веришь в неизбежность нашей Победы.

"Каким же я должен быть, чтобы оказаться достойным тех, кто погиб вместо меня? Будут ли после войны чинодралы, рвачи, подхалимы? Кто ответит на эти вопросы? На первый я отвечу. А на второй?".

Роман Олега Смирнова «Неизбежность» посвящен финальным событиям второй мировой войны, ее "последним залпам"-разгрому и капитуляции японской армии в 945 году. Стремясь к сознанию широкой панорамы советскояпонской войны, писатель строит сложное, разветвленное повествование, в поле действия которого оказываются и простые солдаты, и военачальники.

В романе «Эшелон» писатель рассказывает о жизни советских воинов в период между завершением войны с фашистской Германией и начадом воины с империалистической Японией.

---

Солдаты, они стали и политиками. И еще одно обстоятельство: помогая республике, они прошли на полях сражений под Мадридом, Гвадалахарой и Уэской неплохую школу. Да, в Испании он, Малиновский, имел псевдоним — Малино, Мерецков — Петрович, Воронов — Вольтер, Батов — Фриц, Родимцев — Павлпто и так далее. В Отечественную они стали маршалами да генералами.

Правда, часть испанцев, вернувшись в Союз, попала под волну арестов. Позже пала Испанская республика. Первую схватку фашизм выиграл…

Много воды и не меньше крови утекло с тех пор. Он, полковник, стал маршалом и направляется на новую, тоже, вероятно, немалую войну. Родион Яковлевич опять подумал о своих будущих войсках, что перебрасываются из Чехословакии и севернее — из-под Кенигсберга, через Польшу и Белоруссию. И вдруг представил себе внутренность эшелонных теплушек: двухъярусные пары с набросанным сеном, топорно сколоченный столик с котелками, зашарканный пол, обтертый спинами стояк с "летучей мышью"; словно уловил дрогнувшими ноздрями по углам теплушки крутой солдатский запашок. Что ж, некогда езживал он и сам к телячьих вагонах: солдатская доля.

Едва наметившаяся улыбка не изменила волевого, грубоватого, мясистого лица. Действительно, над этим только и можно мимолетно улыбнуться: вернуть бы суровое бытие молодости, ощутить себя двадцатилетним. Впрочем, бытие сурово и нынче, в зрелом возрасте, даром что он раскатывает в шикарном салоне. Судьба солдата — а он солдат, хоть и маршал — всегда была сурова.

Его долг — воевать там, куда пошлют. Отвоевал на Западе, теперь повоюет на Востоке. Если откровенно, фортуна проявила к нему благосклонность: доверили командовать крупнейшим в предстоящей кампании фронтом. Видимо, потому и вспомнились Толбухин и прочие комфронтами. Велик был выбор у Ставки, а его, Малиновского, не обошли: в мае вызвали в Москву, помянули Забайкальский фронт. А теперь приказом Забайкальский фронт — за ним! Первым Дальневосточным будет командовать маршал Мерецков, Вторым Дальневосточным, вспомогательным, — генерал армии Пуркаев. Действия всех трех фронтов координирует Александр Михайлович Василевский, он назначен главнокомандующим советскими войсками на Дальнем Востоке. Однако при тамошних расстояниях командующие фронтами обретут значительную самостоятельность — так кажется ему, Малиновскому. Огромно доверие, огромна ответственность…

Он честолюбив? Безусловно. Да какой же полководец лишен этого качества? Только ханжа может отрицать его. Честолюбие…

Разве это дурно — заботиться о своей чести, беречь ее, как говорят в народе, смолоду? Чехов в некрологе о Пржевальском писал: благородное честолюбие подкрепляется ответственностью за совершаемое тобой… Состояние такое: и легко, радостно ему оттого, что вновь получил фронт, и тяжело — по той же причине: фронт, огромный фронт ложился ему на плечи…

Накануне разгрома Германии у него возникло чувство какого-то тревожного ожидания: что он будет дальше делать, после победы над Германией? А сейчас нет-нет да и мелькнет: а что будет делать после победы над Японией? В этой победе, быстрой, полной и окончательной, он не сомневался. Эх, а все-таки не зазорно еще разок доказать, кто ты таков есть! Докажет, докажет, развернется. Тогдашний разговор в Москве был предварительный, нынче же он, маршал Малиновский, и его генералы едут уже по делу…

А еще он едет на парад. Это, конечно, тоже дело — парад Победы: по Красной площади, перед Мавзолеем, пройдут торжественным маршем сводные полки фронтов, Военно-Морского Флота и Московского гарнизона. Сводный полк Второго Украинского фронта возглавит, естественно, он. Давненько не маршировал, все больше машинами раскатывал, придется тряхнуть стариной и пропечатать строевым. Постараемся…

Парад Победы как бы венчает то, что уже сделано, что отвоевано за четыре года. Это торжество, праздник, за которым последуют будни, будни повой войны. Сколько они продлятся?

И в поезде, и на Киевском вокзале, и в гостинице Родион Яковлевич был сосредоточен и одновременно рассеян. В вагонном коридоре затеялась беседа его генералов — кто будет иметь впоследствии право писать воспоминания о событиях и людях Великой Отечественной. Малиновский подумал: "Я имею право, однако написал бы не мемуары, а роман — о себе под вымышленным именем", — и забыл эту мысль. На перроне вокзала очередь к газировщице, рядом девчушка лет шестнадцати уплетала хлеб, запивая его газировкой, улыбаясь своему дружку, он в ковбойке и кепочке, тоже лет шестнадцати: "Колька, ну как тебе студенческий завтрак образца сорок пятого года?" Колька поставил большой палец торчком: "Мирово! Но в сорок шестом будем бифштексы рубать". Малиновский подумал: "Вы оба не попали на войну, точнее, под войну, и теперь она уже не раздавит вас", — и забыл эту мысль. В гостинице горничная почтительно поклонилась ему, сгорбленная годами и, вероятно, горем. Малиновский подумал: "Она кого-то потеряла на войне, ныне почти нет семей, где бы не было убитых", — и не забыл эту мысль. Не мог забыть, потому что она цепляла, волочила за собой другие мысли, такие: может быть, ее муж, или сын, пли брат погибли на моих фронтах, выполняя мою волю в наступлении или обороне, веря, что мои приказы ведут его к победе, славе, жизни; победа и слава — за нами, но жизнь — без него; а вот маршал Малиновский живет и готовится снова воевать; маршал Малиновский, воюй же так, чтобы как можно меньше пало твоих солдат на поле боя…

В кабинете Василевского шелестели вентиляторы, но было душновато. Немудрено: июнь, пекло, воздух спертый, размягченный асфальт, будто снег, сохраняет отпечатки обуви. Когда ехали с Киевского, Малиновский видел: дымят заводы и фабрики, реконструируются здания, катят легковушки, грузовики, автобусы, троллейбусы, трамваи, торгуют магазины, на улицах, площадях, бульварах толпы людей, и что-то было в их облике, в их поведении, свидетельствующее: все стало, как до июня сорок первого.

Приспущенные шторы во все окно, кремовые, как в поезде, ловили в складки яркое солнце, за шторами, за окнами шумел-гудел Великий город, в который так любил приезжать Родион Яковлевич и в котором мечтал когда-нибудь осесть навсегда. А сейчас у него в Москве как бы пересадка — с войны на войну.

Александр Михайлович Василевский размеренно, спокойно, интеллигентно, почти по-профессорски говорил:

— Несколько слов предыстории, я бы сказал, политической предыстории… Советское правительство сознает всю важность ликвидации очага войны на Дальнем Востоке, упрочения наших границ и видит свой долг в том, чтобы помочь народам Восточной ц Юго-Восточной Азии в освободительной борьбе против японского ига. Мы верны союзническим обязательствам. Еще на Тегеранской конференции товарищ Сталин дал Рузвельту и Черчиллю принципиальное согласие на помощь в войне с Японией. На Ялтинской конференции опо было конкретизировано, и ровно через три месяца после девятого мая, следовательно, девятого августа, Советский Союз вступит в войну. Это союзники тянули с открытием второго фронта в Европе два года, мы начнем боевые действия против Квантуиской армии, как записано в Ялте.

Василевский, слегка сутулясь — отчасти возраст, все-таки пятьдесят, отчасти следствие многолетней штабной, сидячей работы, — то останавливался у письменного стола, то подходил к карте; в тишине поскрипывали его сапоги, шум за окнами будто исчез — настолько все были поглощены тем, что он говорил. А он говорил далее — в голосе пробилась командирская хрипотца:

— Генштабисты первоначальные расчеты сосредоточения наших войск на Дальнем Востоке сделали еще осенью сорок четвертого года. Тогда же прикинули размеры необходимых материальных ресурсов. Но до Ялтинской конференции, сами понимаете, никакой детализации плана войны против империалистической Японии не проводилось. А после Ялты машина заработала. — Василевский скупо, понуждая себя, улыбнулся. — Хочу, товарищи, подчеркнуть: в стратегическом отношении Маньчжурская операция вряд ли имеет равных себе в военной истории…

Малиновский внутренне напряжен, но в спинку стула вжался прочно, устойчиво, на массивном лице не дрогнет ни один мускул.

— Против Квантунской армии мы развертываем три фронта:

Первый Дальневосточный под командованием маршала Мерецкова, Второй Дальневосточный под командованием генерала армии Пуркаева и Забайкальский под командованием маршала Малиновского.

Указка Василевского скользнула по карте Северо-Восточного Китая. Карта крупная, все видно: на востоке, от Японского моря до станции Губерево, исходные рубежи Первого Дальневосточного фронта, нацеленного на Муданьцзян, Гирин; севернее и северозападнее рубежи Второго Дальневосточного фронта, его основные удары направлены вдоль северного берега Сунгари на Харбин; на западе рубежи Забайкальского фронта, главные его силы должны сосредоточиться на Тамцак-Булакском выступе, откуда и наносится удар в общем направлении на Чанчунь, Мукден.