Анатолий Томилин-Бразоль - В тени горностаевой мантии

• Название: В тени горностаевой мантии
• Автор: Анатолий Томилин-Бразоль
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-9637-0006-Х

Исторический роман Анатолия Томилина-Бразоля рассказывает о фрейлине Екатерины Второй — Анне Степановне Протасовой (1745–1826), которая исполняла при Дворе весьма необычную роль «degustatrice» — пробни, но не лакомых яств, а мужчин… перед их подачей к "интимному столу" сластолюбивой императрицы.

Издание проиллюстрировано портретами героев и гравюрами, а также снабжено подробным комментарием и приложением.

Книга адресована широкому кругу читателей, интересующихся отечественной историей, а также ее романтическими и интимными страницами.

---

Про Каменноостровские бани Анна слыхивала и раньше. Видела не раз приземистые бревенчатые срубы на берегу Невки. Там же стояли и общественные купальни. Правда, ими мало кто пользовался. Женщины разного звания и возраста, привлеченные чистой водой, в жаркие дни раздевались прямо на берегу, не заходя за ограды. Все с удовольствием плескались, не обращая ни на кого внимания. В ту пору еще не вышел указ императрицы о разделении общественных бань на мужские и женские, и русские люди, по привычке, вполне целомудренно мылись все вместе. Да и позже, когда в банях были поставлены невысокие перегородки, мужчины и женщины после парной без всякого стеснения выбегали нагишом, чтобы окунуться в реке.

Ей говорили также, что почти при каждом таком заведении хозяин содержал целый штат девок для услуг, и что последнее время гвардейские офицеры взяли моду ездить туда компаниями. Набирали с собой вина, закусок и устраивали подлинные оргии… Фрейлины рассказывали эти страсти шепотом, закатывая глаза… Но чтобы Орлов, при государыне… Анна почувствовала волнение. Если даже это и не полная правда, она ей пригодится, чтобы сквитаться с Гришкой за «потворенную бабу», и за «девку». Она поднялась и достала кошелек.

— Что ты мне донесла, то ладно, и вот тебе деньги. Но Боже тебя избавь говорить об том же предмете еще с кем… Ты ведь знаешь, его сиятельство шутить не станет… Ну, а коли что новое узнаешь — говори только мне, я тебя без милости не оставлю.

Несколько дней спустя Дуняша передала хозяйке тайные разговоры комнатных служительниц императрицы. Дескать, по возвращении из Питера их сиятельство с пучком лозы бегать изволил из одного покоя в другой, а государыня в нагом вовсе виде от него де скрывались… Анна даже задохнулась от возмущения и хотела тут же прогнать девку. Но передумала и снова дала ей денег, наказав слушать да помалкивать…

Сама же, при очередном исчезновении Орлова, в разговоре с Анной Никитичной Нарышкиной, как бы случайно обмолвилась о банях на Каменном. При том сокрушенно добавила, что де, говорят, будто некоторые и сиятельные особы не гнушаются посещать сии нездоровые и неблагопристойные заведения…

— Неужто такое быть может? — спросила она в конце разговора, наивно округлив глаза.

Нарышкина опустила заблестевшие глаза и как могла равнодушно пожала плечами.

— Врут, должно, люди… А там, как знать…

Но Анна, уже понаторевшая в придворных интригах, поняла, что ее слова упали на благодатную почву. Не спуская весь вечер глаз с Анны Никитичны, она подметила, как та шепталась о чем‑то с бывшей фрейлиной Двора покойной императрицы Елисаветы, старой княгинею Дарьей Алексеевной Голицыной, а та, в свою очередь, долго‑долго беседовала с графом Никитой Ивановичем Паниным. Панин же и был тем ухом, коему она в первую очередь предназначала свои слова.

Но то ли что‑то помешало, то ли было не ко времени, но задуманная ею интрига немедленного развития не получила…

7

В октябре 1768 года двор был поражен неприятным известием: в фрейлинских покоях заболела Анюта Шереметева, объявленная невеста графа Панина. Лейб‑медик Роджерсон, обследовав заболевшую, обнаружил сыпь, располагающуюся треугольниками внизу живота, на груди и под мышками. Причем в некоторых местах уже высыпали пустулы — мелкие пузырьки, наполненные жидкостью и гноем. Закрыв двери в комнату больной, он категорически заявил:

— Variola, сиречь smallpox, die Pocken[47] — оспа!..

Мы уже имели возможность видеть, что Екатерина была женщиной с сильным характером, но это был характер женский, а значит, в достаточной степени — непоследовательный. Да и существуют ли вообще однолинейные натуры, скажем — только бесстрашные, только умные или только глупые и трусливые? Каждому человеку, наверное, отмерено природой и то и другое. Екатерина боялась пожаров и, как большинство здоровых людей, — болезней. Особенный страх у нее вызывала оспа. Это может быть непонятно сего дня, по прошествии столетий, когда ужасы губительного недуга, известные по книжным описаниям, блекнут на фоне умножившихся заболеваний современной жизни. Но еще в XVII столетии известнейший английский врач Сиденгейм писал, что именно эта «отвратительная болезнь унесла в могилу больше жертв, чем все другие эпидемии, чем порох и война вместе взятые». В те времена оспа не щадила никого, ни знати, ни черни. В бедных хижинах она бывала столь же часто, как и в жилищах богатых и во дворцах государей. В России оспа унесла в могилу Петра II. А великий князь Петр Федорович, и без того не блиставший мужской красотою, после оспы стал просто уродлив. Его невесте понадобилось все ее мужество, чтобы не показать своего отвращения перед венцом.

В России от оспы ежегодно умирало до двух миллионов человек. Это при общей‑то численности населения менее двадцати миллионов… Так что, если учесть, что Европа, ко времени рождения Анхальт‑Цербстской принцессы Софьи‑Августы‑Фредерики, уже практически избавилась от ужасного недуга, понять страх императрицы Екатерины II перед оспой можно.

Узнав о болезни фрейлины Шереметевой, государыня с наследником и Двором спешно покинула Зимний дворец и переселилась в Царское Село. Но страх для сильных натур, почти всегда — предтеча интереса, а за интересом следует стремление к познанию и решимость бороться.

Мысль о борьбе с оспой давно занимала Екатерину. Она высказывалась по этому поводу не раз, в том числе и в письмах к Вольтеру. Зная, что такие способы давно найдены на Востоке. Еще в 1717 году английский посланник в Константинополе, герцог Монтегю, едва ли не первым из европейцев, решился привить оспу своему заболевшему шестилетнему сыну и тот выжил. Его примеру последовал секретарь французского посольства маркиз Шатонеф, согласившийся на прививку сам и прививший трех своих сыновей…

И хотя во всем мире, а особенно в России, не утихали споры по поводу оспопрививания или вариолизации, от латинского слова Variola — оспа, Екатерина вызвала из Англии доктора Томаса Димсдаля, о котором было известно, что из шести тысяч, привитых им, умер лишь один ребенок трех лет.

Врач с сыном приехали, когда Анну Шереметеву уже похоронили. Граф Никита Иванович Панин заперся в своем доме на карантин, занавесил зеркала и пил горькую. Духовенство осуждало вариолизацию, яко протест против божественного волеизъявления, и требовало принимать последствия болезни со смирением. А посему старая столица встретила англичан взрывами негодования. И в Петербурге многие врачи выражали недовольство — приезжие эскулапы подрывали их авторитет… Но Екатерина была непреклонна.

Для прививки остановились на заболевшем ребенке, Саше Маркоке,[48] жившем с мамками и няньками при Дворе.

Взяли у него кровь и привили болезнь… императрице. За нею, скрепя сердце, и дрожа от страха, протянула свою руку фрейлина Протасова. Через день‑два, когда выяснилось, что «операция» прошла удачно, обе чрезвычайно гордились проявленным героизмом. И тем сильнее была их досада, когда они узнали, что днем раньше к Димсдалю явился граф Григорий Орлов и велел ему быстренько сделать свое дело, понеже он де уезжает на охоту… Такое пренебрежение нанесло сильный удар по самолюбию обеих женщин. Но, с другой стороны, и сняло остаток страха перед вариолизацией.

Через неделю был привит наследник, а за ним потянулись к английскому лекарю и другие придворные. Семилетний Александр Данилович Маркок был пожалован дворянским достоинством и переименован в Оспина. В соборной церкви Рождества Богородицы после обедни зачитали указ, согласно которому в день 21 ноября по всей России отныне должны были устраиваться торжества в память «великодушнаго, знаменитаго и беспримернаго подвига» императрицы. Затем сенаторы и другие высшие сановники отправились во дворец благодарить государыню и поздравить ее с выздоровлением. Димсдаля пожаловали бароном и назначили лейб‑медиком, действительным статским советником с ежегодной пенсией в пятьсот фунтов стерлингов. Во дворце пошла долгая череда праздников.

Правда, среди торжеств и поздравлений, Анна не раз замечала выражение озабоченности на лице ее величества. На сей раз причиной тревоги были иностранные дела.

8

Уже давно граф Никита Иванович Панин получал известия о том, что польские магнаты выступают против уравнивания в правах католического и православного населения Речи Посполитой. В городах и местечках нередки были случаи осквернения церквей и оскорбления православного духовенства. Доходило до того, что паны запрягали священников в плуги, били киями и секли терновыми розгами. Русскому Двору доносили, что в доме епископа Солтыка обсуждалось предложение, не устроить ли некатоликам нечто вроде «Сицилийской вечерни» или «Варфоломеевской ночи»? В Баре епископ Каменецкий, его брат, пан Пулавский с сыновьями составили конфедерацию против сейма 1768 года и против всех узаконенных перемен. Прежде всего, это касалось русской гарантии дарования равных прав не католикам. Комиссары Барской конфедерации поехали в Саксонию, в Париж, к туркам с просьбой о помощи. В самой Польше составилось военное ополчение. Разбой и полная безнаказанность, унижение даже самых знатных панов перед конфедератами, которые еще недавно были их холопами, — все это влекло в отряды всякую голь, дворовую служню, горожан и крестьян, не желавших работать. В конце концов, Сенат решил просить российскую императрицу обратить свои войска, находящиеся в Польше, на укрощение мятежников.