Анатолий Томилин-Бразоль - В тени горностаевой мантии

• Название: В тени горностаевой мантии
• Автор: Анатолий Томилин-Бразоль
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2004
• ISBN: 5-9637-0006-Х

Исторический роман Анатолия Томилина-Бразоля рассказывает о фрейлине Екатерины Второй — Анне Степановне Протасовой (1745–1826), которая исполняла при Дворе весьма необычную роль «degustatrice» — пробни, но не лакомых яств, а мужчин… перед их подачей к "интимному столу" сластолюбивой императрицы.

Издание проиллюстрировано портретами героев и гравюрами, а также снабжено подробным комментарием и приложением.

Книга адресована широкому кругу читателей, интересующихся отечественной историей, а также ее романтическими и интимными страницами.

---

— Ну, давайте, ma chérie, будем посмотреть, что за новость содержит ваш письмо… — Она протянула руку и Анна подала ей листок. Екатерина повертела его в руках, взглянула на фрейлину. — Боюсь, мой королефф, это совсем не billet‑doux… Что вам говорит ваш сердце?

— Мне тоже кажется, ваше величество, что это не любовная записка. Но меня больше занимает мысль: кто мог положить ее на ваш столик?

— Ах, ma chérie, спальня императрицы — проходной двор. Но будем посмотреть, и тогда, может быть, получим ответ и на ваш вопрос.

Она сломала облатку, развернула послание и стала читать, прищуривая глаза. Постепенно лицо ее темнело, заливаясь краской гнева. Наконец она скомкала бумагу и швырнула ее в камин.

— Schweinehund![51] — Екатерина резко поднялась, подошла к окну, и некоторое время молча простояла, глядя на улицу. — Здесь говорится, что граф Григорий Григорьевич часто навещает какой‑то бани… И там в общество Offizieren[52] весело развлекаться с непотребные девки… А главное, все об это знают… Кроме меня. — Она еще помолчала. — Ты знала? — Фрейлина молча наклонила голову. — Так, почему молчал? — Голос императрицы задрожал и в нем послышались слезы. — Потшему я самый последний всегда узнаю о всякий свинство?..

— Простите, ваше величество, я виновата, но я не смела…

— Ты не смела… Ты знаешь, как я к тебе относиться… Уф!.. Господи, что, ему мало фрейлин, полный дворец девок…

Екатерина закрыла лицо руками. Анна видела, как сползает краска с ее щек. И пожалела, что сказала про каменноостровские бани Нарышкиной. Но уже через минуту государыня смотрела на девушку сухими и ясными глазами.

— Давай будем договориться с тобой. В наших делах никаких «не смела»! Это твой работ, служба по присяга, nicht war? Nun gut, dan haben wir sich verstendigen.[53] Поди позови Машу Перекусихину и девки. Пора одеваться. Да, еще… После обед попроси доктор Роджерсон заходить ко мне…

— Ваше величество плохо себя чувствуете?

— Нет, слава Богу, как обычно. Но лекарь пусть зайдет.

«Ежели дело дошло до Роджерсона, — думала Анна по пути в свои комнаты, — то Гришке скоро конец!»

10

В 1771 году в Москве вспыхнула чума. Московский генерал‑губернатор граф Салтыков Петр Семенович по старости лет мало мог успеть против навалившейся беды. И императрица велела поручить распоряжаться всеми мерами генерал‑поручику и сенатору Петру Дмитриевичу Еропкину. Тот хотя и действовал неутомимо, но доносил, что людей мало. Москвичи более заразы боятся больниц, так называемых карантинов. А посему скрывают хворых или разбегаются, разнося болезнь по всему городу. Еропкин писал, что с таким малым количеством людей, какое у него есть, справиться с мором невозможно. Совет решил в помощь Еропкину назначить московского сенатора Собакина и послать еще двенадцать гвардейских офицеров.

Однако старик Салтыков прислал отчаянное донесение: «… Болезнь уже так умножилась и день ото дня усиливается, что никакого способа не остается оную прекратить, кроме чтобы всяк старался себя охранить… Генерал‑поручик Петр Дмитр. Еропкин старается и трудится неусыпно оное зло прекратить, но все его труды тщетны, у него в доме человек его заразился… Приемлю смелость просить мне дозволить на сие злое время отлучиться, пока оное по наступающему холодному времени может утихнуть…» Не дожидаясь ответа, старый фельдмаршал собрал домочадцев и укатил в подмосковную усадьбу. Может быть, его неверный поступок и остался бы незамеченным. Но на другой день по отъезду фельдмаршала в Москве вспыхнул бунт.

В ту пору митрополитом в старой столице был деятельный и решительный Амвросий Зертис‑Каменский, ранее бывший архиереем Крутицким. В Москве его не любили. Амвросий ввел в консистории жесткие порядки. Запретил молодым священникам вступать в брак, не выдержав экзамена. Запретил духовенству меняться домами и переходить самовольно из церкви в церковь. Он усмотрел, что «…в Москве праздных священников и прочего духовного причта людей премногое число шатается… великие делают безобразия, производят между собою торг и при убавке друг перед другом цены, вместо надлежащего священнику благоговения, произносят с великою враждою сквернословную брань, иногда же делают и драку. А после служения, не имея собственного дому и пристанища, остальное время или по казенным питейным домам и харчевням провождают, или же, напившись допьяна, по улицам безобразно скитаются». Владыка ополчился на так называемых бесприходных, крестцовых попов, стоящих на Спасском крестце в ожидании найма к служению у обывателей. Естественно, что попы‑бродяги и низшие слои московского духовенства Амвросия ненавидели.

Во время эпидемии митрополит собрал клир в Чудовом монастыре и велел беречься: исповеди творить, не заходя в дома, с улицы через окна. Умирающим последнего целования мирского не давать и покойников класть в гробы, не обмывая… И все равно болезнь как пожар распространялась по Москве, унося все больше и больше жертв. Мортусы, обрекшие себя уходу за трупами умерших от болезни, в вощеных плащах и в черных масках крючьями вытаскивали мертвецов и валили их на телеги, чтобы вывезти за город в приготовленные ямы и засыпать известью. Жители, жалея нажитое добро, скрывали и не бросали в огонь одежду покойных, пропивая ее в кабаках, которые в спешке забыли закрыть. Народ рыдал, молился и беспробудно пил. Пьяные бесприходные попы, кормившиеся на отпевании усопших, собирали вокруг себя толпы, подбивая людей на грабежи.

После установления карантина, люди, запертые в чумном городе, массами собирались у Варваринских ворот, над коими была чудотворная икона Богоматери. Вереницею ползли они по приставленным лестницам к образу, лобызали лик, от чего зараза лишь увеличивалась… Архиепископ Амвросий, по совету лекарей, хотел было снять икону, но возбужденная толпа воспротивилась. Московские раскольники и «дикие» попы увидели в том возможность поквитаться с притеснителем. Крикнули: «Не русской он!.. Еретик и безбожник!.. Бей!» И толпа, разбивая по пути кружала, кинулась в Чудову обитель — грабить. Хватали все: срывали оклады с икон, разворовывали утварь, книги, картины. Что не могли унести с собой — рвали. Разграбили обитель дотла.

Архиепископ укрылся в храме Донского монастыря, но озверевшая толпа его нашла. Выволокли за бороду на паперть, били дрекольем, всем, что попадало под руку. И лишь когда от пастыря осталась бесформенная масса, которую и назвать‑то телом человеческим было невозможно, вдруг опамятовались, отхлынули. Однако, опьяненные невинной кровью, снова побежали по улицам с криками о том, что лекари‑иноземцы хотят извести православных. И снова грабили, снова убивали, а потом каялись в церквах и пили, пили в трактирах, заливая горькую долю свою вином, купленным на награбленное…

Следовало немедленно отправить в Москву человека, который бы своим высоким положением и решительными мерами предотвратил бедствие. Вот тут‑то Никита Иванович Панин и присоветовал государыне поговорить с графом Григорием Григорьевичем. Кандидатуры лучшей, чем Орлов, найти было трудно, и Екатерина согласилась. Она напомнила фавориту, что тот всю турецкую войну мирно прожил в Петербурге, и сказала, что надобно показать себя. А где, как не в чумной столице, смог бы он стяжать себе славу и живейшую благодарность нации? Не согласиться с такими доводами Орлов не мог. И после продолжительных сборов в сопровождении тайного советника Волкова, врача Тодта, многочисленной свиты и военного отряда все же в Москву выехал.

Эпидемия по холодному времени уже шла на убыль, но сие не умаляло заслуг прибывших. Никто из них от заразы не прятался. Полновластные правители явили осатаневшему в чумном городе люду верх распорядительности. Тодт первым делом принялся наводить порядок в больницах. Волков наладил сложный учет живых и умерших, составил списки выморочного имущества и сожженных домов. Офицерам, прибывшим с отрядом, Орлов разрешил на месте без промедления вешать застигнутых мародеров. Но людей все‑таки не хватало. Именем императрицы Григорий велел объявить, что каждый, крепостного звания человек, добровольно явившийся для замены умерших больничных служителей, получит по окончании эпидемии и карантина вольную. То же было возвещено и колодникам, пересидевшим эпидемию в запертых тюремных камерах. Им он предложил в обмен на свободу войти в страшные команды мортусов. Эти обещания сильно пополнили ряды низшего больничного персонала. Даже мальчишкам московским нашлось дело: они перебили всех крыс, собак и кошек в городе, получая за свой труд кто двугривенный, а кто и полтинник.

Благодаря жестким распоряжениям и, поистине, героическим усилиям, как новоприбывших, так и местных добровольцев, бунт был остановлен и толпы разогнаны. Больные стали массами поступать в больницы, похоронные команды занялись прямым своим делом. Помогли и ранние морозы, доконавшие чуму. Скоро большинство гнезд заразы оказались искоренены и последние очаги ее погашены. Можно было возвращаться…