Акакий Гецадзе - Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе

• Название: Весёлые и грустные истории из жизни Карамана Кантеладзе
• Автор: Акакий Гецадзе
• Издательство: Издательство «Мерани»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

Роман А. Гецадзе повествует о жизни крестьян одного из горных районов Западной Грузии в дореволюционное время. Автор интересно и увлекательно рассказывает о быте и нравах грузинской деревни, передаёт сочный колорит её жизни, с художественной убедительностью рисует целую галерею образов. В центре романа судьба двух друзей — Карамана Кантеладзе и Кечо Чаладзе. Они с ранних лет дружат, вместе тянут суровую и безрадостную лямку жизни, вместе отправляются в город на поиски лучшей доли, но, потеряв надежду выбиться в люди, возвращаются обратно в родную деревню. Жизнь их полна лишений и превратностей, однако друзья не утрачивают душевного тепла и внутренней порядочности. И эти качества, а вместе с ними и присущий им необыкновенно тонкий юмор, помогают героям книги сохранить в себе всё самое лучшее, человечное.

---

Хозяин между тем растопил очаг, накрыл длинный стол скатертью и лампу на него поставил. Только зажгли её, и словно на свет появилась из другой комнаты Макрине.

Так уж заведено, что возраст у женщины не спрашивают, а особенно у незамужней. А у неё, как я понял, все сроки были просрочены: давненько видать ей за сорок перевалило. Прошла она к столу, покачивая бёдрами, круглая такая, толстая, как подушка.

— Уф, уф, пампушка какая, — зашептал мне сват, — будущему её хозяину, я думаю, ни печи, ни одеяла тёплого не понадобится. И то сказать, мир полон худых женщин, а такая вот пышечка одна на тысячу попадётся. Давай, парень, действуй!

— На кой чёрт мне жир, я ведь не собираюсь мыло варить!

— Тише, дуралей! Услышит, обидится, — прошипел сват.

Она учтиво поклонилась нам и села за стол напротив.

Я перехватил её взгляд, брошенный украдкой, потом она улыбнулась мне, а во рту у неё звездой блеснул золотой зуб. Но и золотой зуб не украсил её. Уж очень она была некрасива: низколобая, широкоскулая, с кривым носом. Истинный портрет своей матери. Проживи она столько же, подумал я, будет на что посмотреть, и на мгновение представил её своей женой; эдакий безволосый поросёночек, брр…

— Пожалуйста, — хозяин поднёс мне целый хлеб и заставил преломить его.

Ужин был в разгаре. Старики ели медленно, неохотно, зато вино хлестали как воду. Хозяйка, которая была за столом виночерпием, едва успевала наполнять стаканы. Вино было хорошее, сладкое, пилось легко, но я вспомнил совет отца и вином не увлекался. Дабы не сделала эта сладость горькой судьбу мою, а хорошее вино не связало меня с плохой женщиной. Невесту упрашивать не приходилось. Аппетит был у неё завидный. С жадностью набросилась она на всё, что было на столе, запихивая в рот кусок за куском, помогая при этом толстыми, жирными пальцами. И от вина она не отказывалась, пила, как буйвол, а кости грызла, как собака голодная.

Смотрел я на неё и думал, что ежели есть ей будет нечего, она и мужа так обгложет. Сват, между прочим, от неё не отставал, ему даже отсутствие зубов не мешало. Подмигивая хозяйке, он ловко расправлялся со свиной головой, а от вина так развеселился, что даже петь начал.

Совсем не пришёл бы в мир, реро!
Если б ты мне не нравилась, реро!
Реро, реро, реро.

Никто его не поддержал, и он обиженно замолчал.

Покончив со свининой, он принялся за гусиную ветчину.

— Бери, Караманчик, не стесняйся, нет ничего на свете вкуснее этого.

— Спасибо, сам угощайся.

— Ладно, не ломайся, хоть из уважения ко мне возьми кусочек.

— Не приставай, не то миску с ветчиной я тебе на голову насажу! — разозлился я.

К несчастью своему, заметил я блюдо с говядиной. Потянулся, взял кусочек, но прожевать не смог, такой уж жилистый попался, решил я его под стол выкинуть. Проделка моя от тестя не укрылась. Пришлось сделать вид, что коту кусочек пожертвовал: под столом тот сидел в ожидании. Длинноусый со всех ног на моё подношение набросился. Но не тут-то было: кусок и ему не по зубам оказался. Ощетинился кот, зарычал, словно с собакой драку затеял.

Я встал из-за стола, и веселье расстроилось.

Засуетилась тут Макрине, вымыла нам с Кечошкой ноги и постель постелила. Меня она особенно обхаживала, каждую секунду называла «батоно» да зуб золотой в улыбке показывала.

А я, как посмотрю на неё, так мне всё поросёнок палёный мерещится, и холодный пот меня с головы до ног прошибает.

В спальне два ковра лежало, один красивее другого, и зеркало большое в золотой раме. На стене — кинжал с насечкой. Улеглись мы на пуховые перины, одеялами шерстяными укрылись, и тут Кечошка мне говорит:

— Человек в этой жизни или спит или бодрствует. Плохо ли, хорошо ли, а треть своей жизни мы в постели проводим. Поэтому главное иметь хорошую постель, не так ли, Каро?

— Да, хорошую постель и я люблю, сладко в ней спать.

— Вот и хорошо! Чего же ты смотришь, давай шевелись, парень. За Макрине семь тюфяков да семь одеял с подушками в приданое дают, всё из шерсти, из пуха…

— Скажешь тоже. Не стану же я из-за хорошей постели уродливую жену брать. Мужчине и в давильне на соломе сладко спать, если рядом с ним женщина красивая лежать будет. А если противна тебе она, так и пуховая постель опротиветь может. Страшилище настоящее, Макрине твоя! Если ляжет она в постель со мной, в ту же ночь у меня душа вон выскочит.

— Страсть какой, дружок, ты разборчивый! Известно ли тебе, что на свете без недостатка нет ни мужчины, ни женщины? Так что такого страшного ты в Макрине нашёл? Подумаешь, немножечко нос у неё подгулял, большое дело! Зато добра сколько. Как сыр в масле кататься будешь.

В это время у дверей послышались шаги. Сват замолчал. Шаги смолкли, и разговор продолжился.

— Зачем тебе красивая жена? На некрасивой женишься, во всём она тебя ублажать будет, все желания твои выполнять, под ноги стлаться.

— А зачем мне, чтобы Макрине под ноги стлалась? Ты лучше посмотри, сколько в этой семье стариков-то!

— Шесть человек, а что?

— А то, что все они Макрине в глаза смотрят, чтобы куска хлеба на старости их не лишила. Если я в эту семью попаду, все они мне на шею сядут.

— Нашёл, чего бояться! Не видишь разве, недолго им лямку тянуть.

— Так я об этом-то и беспокоюсь. Как подумаю, что своими руками я их всех должен похоронить, страшно мне становится. Гробовщиком что ли заделаться прикажешь, а то ведь на гробы всего их состояния не хватит, придётся ещё и моим пожертвовать. Довольно я чужих мертвецов оплакивал, эти слёзы и сейчас ещё мне поперёк горла стоят, пусть теперь другие поплачут. Не хочу, Кечули. К чему мне это богатство?! Не хочу я на этой старой уродине жениться. Она и так уж наседкой засиделась. А что дальше-то будет? И лет ей немало, может, годика на два-три моложе бабки моей покойной. Так чего же, скажи бога ради, брать мне в жёны бабушку? Детей ведь она не родит…

— Потише ты, услышат, неудобно.

— А чего, разве я неправду говорю? Ребёнка ведь ни одна старуха ещё не родила. Старая, говорят, курица яиц не несёт.

— Ах, мерзавец, без ножа женщину зарезал. Ты хоть говори-то потише. Прямёхонько тебя из тёплой постели на мороз вышвырнут.

Утром, не дождавшись завтрака и не попрощавшись с хозяевами, пошли мы дальше.

Сросшиеся брови и скользкий путь

И снова…

— Хозяин!

— Батоно!

Наконец смилостивилась надо мной судьба. Понравилась мне Ксения, девушка с губами цвета малины. И я ей тоже, видно, по вкусу пришёлся.

— Согласна я, батоно, пора ей, засиделась девка, — сказала свату мать.

— Слава богу! — перекрестился тот. — Дай тебе бог счастья, хорошую ты дочь родила, и богу спасибо!..

— Кечошка, сват, не то ты говоришь, — громко, чтобы слышала будущая тёща, прервал я его, — бог тут ни при чём!..

— А ты меня не учи! Тёщу я хвалить за столом буду, — повысил он голос, — а богу я за то благодарность приношу, что нашлась наконец тебе невеста под стать. Не зря ведь поговорка такая есть — цвет цвету, а благодать господу. Прямо про вас сказано. Чего плечами-то пожимаешь, опять чем-нибудь недоволен?

— Погоди, погоди, какого это ты Амбролы сын, не того ли, что у мельничного ручья жил? — уставилась на меня будущая тёща.

— Его самого, — кивнул я ей и тоже на неё уставился.

— Нет, нет, нет! — замахала вдруг она руками. — Я его сыну дочери своей не отдам. И не думайте — нет, нет, нет!

Я остолбенел от удивления. Интересно, чем это мой отец перед нею провинился? Что он такого сделал, что из-за него девушку за меня не отдают?

— Отчего, тётушка? — удивлённо спросил Кечо.

— А оттого. У Амбролы этого брови сросшиеся были. Не отдам я его сыну свою дочь, ни за что не отдам!

— Побойся бога, тётушка Бабуца, не время сейчас шутки шутить, у парня тут, можно сказать, сердце в пятки ушло, а ты — брови сросшиеся.

— Ты что, разве я шучу? Нет, нет, нет! Не отдам, сказала я, и слова своего не нарушу.

— А что тебе Амбролины сросшиеся брови сделали?

— Не знаю, не знаю, но дочери своей его сыну я не отдам! — сказала и ушла.

— Чего доброго она ещё могилу отца моего проклянёт, а этого я ей не спущу, выругаю хорошенько. Идём лучше, брат, пока не поздно, — сказал я Кечошке, — дочка у неё хорошая, но не приведи господь такую тёщу иметь!

— Ты что, на девушке жениться собрался или на тёще? — спросил меня Кечо.

— Если тёща злая, она и жену с ума свести может. От обеих мне житья не станет, живьём съедят. Идём-ка лучше отсюда поскорей.

— Подожди, не торопись, поспешишь, людей насмешишь. Неужели правда сросшиеся брови отца твоего всему виной?

Не знаю, так ли это было на самом деле, но Бабуца упёрлась на своём, как ослица упрямая, и всё одно и то же твердила: