Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора

• Название: На рубеже веков. Дневник ректора
• Автор: Сергей Есин
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-94850-025-Х

Есин Сергей Николаевич — известный писатель, драматург и публицист. Его повести и романы: «Имитатор», «Мемуары сорокалетнего», «Р-78», «Типы», «Гладиатор», «Живем только два раза», «Бег в обратную сторону» широко известны читателям.

Его Дневники охватывают последние три года XX века. Здесь — жизнь страны, жизнь Литературного института им. А. М. Горького, ректором которого он является, жизнь самого автора и многих людей, его окружающих.

Напечатанные в «толстых» журналах дневники были востребованы читателями так же жадно, как и проза писателя.

---

В больнице меня поместили в отдельную палату. Кормят скудно, но меня это не очень волнует. Вечером поднялась температура. Голова по-прежнему темная. Между врачами читал книжку Владислава Александровича. Как всегда умно, суховато, с массой информации из первых рук.

1 октября, пятница. Видел на рентгеновском снимке свои легкие, похожие на беспорядочные кружева. Вопрос о can. и о многом другом все еще впереди. Опять смотрел Александр Григорьевич, из его реплик я понял, что все не так хорошо, как можно было предположить. Он разбирал снимки с Ниной Петровной, моим лечащим врачом, и это было похоже на урок гениального учителя. Случайные подробности вдруг обретали смысл и свою логику. Какая бездна якобы второстепенного проходит мимо взгляда даже опытного врача. Как, оказывается, прав был Ленин, когда он требовал лечиться только у лучших докторов. Назначили томографию и бронхоскопию. Что это такое, я знаю по маме.

Вечером приезжал Н. А. У него прекрасная новая машина, я его встретил во дворе. Показывал мне свои летние фотоснимки: и дачные, и испанские. И там и там — и сытно, и богато. Я, конечно, ему не завидую, но все же мельком вспоминаю, что в самом начале перестройки спас его от тюрьмы, куда он мог попасть. Вспоминаю, как даже «принимали» почтеннейшего адвоката у меня дома, праздновали окончание процесса. В известной мере процесс решила моя режиссура, я вспомнил, что мать Н. А. глухонемая, и вместе с его глухонемым же отчимом посадил ее в первом ряду в зале суда. Тут же я невольно, разговаривая с Н. А., отмечаю два обстоятельства. Я, конечно, сукин сын, что позволяю себе так думать: Коля привез такую огромную сумку продуктов. А с другой стороны, мелькнула мысль нищего: не стал ли бы я, если не так сильно был занят своими романами в начале перестройки, а сосредоточился на другом, богатым жуликом?

Днем лежал под капельницей. Теперь я тоже не буду чувствовать себя обойденным по отношению к другим больным в нашем отделении.

Гневлю я Бога, мельком заглянул в соседнюю палату: какие у людей страдания!

Умер Анненков. Еще десять дней назад праздновали его 100-летие, он играл на сцене. Сама его долгая жизнь давала всем некий шанс. Президент наградил его каким-то орденом. И, как всегда, опоздали, не вручили. Хоть бы здесь посчитались с судьбой.

2 октября, суббота. Второй день читаю Троцкого о Сталине. За всем чувствуются и необъятные знания, и работа помощников и секретарей. Но какая злоба и мелочность к Сталину как к более предприимчивому игроку. Этим вечным подсчетом, на каком месте в протоколе стоит имя Сталина, и сравнением его с местом, которое занимает собственное имя, Троцкий напоминает мне Бакланова. Когда-то в самом начале перестройки в Комарове, под Ленинградом, кинорежиссер Сокуров, тогда еще вполне доступный, говорил о том, что он что-то делал с Баклановым, какой-то фильм, закончившийся скандалом между мэтрами, и вот с той поры я запомнил такую деталь наблюдений Сокурова. Он рассказал, как неприлично, для большого писателя, «впивался» Григорий Яковлевич в тогда еще вражеские «голоса» и жадно, не скрывая своего интереса, следил, на каком месте в западном «поминальнике» Юрий Бондарев, Валентин Распутин, а главное — он сам.

3 октября, воскресенье. Вчера поздно вечером высунулся из палаты и в приоткрытую дверь вижу: две сестрички везут из дальнего конца коридора каталку, на которой что-то длинное, закрытое простыней. Я сразу понял: кто-то умер.

Ночью так сильно кашлял, что сестра вызывала врача, и тот мне, сонному, вкатил какой-то укол.

4 октября, понедельник. Несмотря ни на что, поехал на защиту диссертации С. П. Защита была блестящей, если бы еще поднажать, то ему могли бы дать сразу и докторскую. Особенно на фоне другой, «соседней» защиты. Сережа хорошо был одет, складно и полно отвечал на вопросы, был уверен и самодостаточен. Даже вечно недовольный Владислав Александрович, кажется, был доволен. Давали не из жалости. Отмечали неординарность работы, ее внутренний объем. Кандидатом Сережа стал не потому, что написал диссертацию, а потому, что прошел всю эту изнурительную процедуру, набрался терпения и воли. Сегодня он провожает мать, которая приезжала на защиту, — это очень правильный шаг, я представляю радость моей мамы, если бы ей пришлось поприсутствовать на чествовании своего сына, — и, кажется, займется сантехникой. Какое счастье, что природа наградила меня умением радоваться за других. Хоть бы какую-нибудь зависть найти в своем сердце.

В больницу возвращаюсь, как зверь в нору. Я полюбил больницу, которая надежно отгораживает меня от мира.

5 октября, вторник. Ездил на семинар, потому что упустить страшно — потом не расхлебаешься. Мне необыкновенно приятно видеть рожи своих ребят. Обсуждали три новых рассказа Ани Кузнецовой. Все очень талантливо, но холодно, будто бы она специально не подпускает к себе ничего человеческое. Все три рассказа тем не менее могли бы получиться очень заметными, в одном даже проклевывается новый характер. Отдельные строчки ослепительные, но все вместе не складывается. Пожар под водой.

6 октября, среда. Сегодня вместе со своим лечащим врачом Ниной Петровной ездил в Радиологический центр на Ленинском проспекте на томографию. Какое огромное было построено здание, какая удивительная аппаратура. Главный результат — рака у меня в легких нет. Самое интересное, что довольно определенно по этому поводу высказался завкафедрой Петр Михайлович уже по моему больничному снимку. Потом это подтвердил компьютер и томограф. Снимки тем не менее отметили все мои нелеченные простуды, катары, плевриты, воспаления легких, которые я перенес на ногах, потому что в институте скандалил Калугин, интриговал Смирнов, за кулисами интриговала и хотела институтских площадей Корниенко, слишком «шустрила» Оля Шалиткина, ставшая Горшковой, не платил деньги Шапиро, неизвестно куда дел мои собственные деньги О…в. И нынешняя болезнь — это болезнь их имени.

Делали мне это исследование платно. Я долго пытался кому-то отдать деньги, но потом человек, который их должен был взять, нашелся. По сегодняшним дням это довольно дорого — 1300 рублей. На дверях кабинета вдобавок ко всему висит надпись о том, что «за деньги» — делается без очереди. Этому придана литературная форма — «пациенты, заключившие индивидуальный договор»… Внизу, в регистратуре, записали номер моего полиса и дали мне листок с номером моей истории болезни и пр. На первый взгляд, медицина стала вроде бы и доступнее, но это ее сегодняшнее положение отсекло от нее огромный пласт людей. Много людей просто махнуло на себя рукой и не лечится. Нина Петровна сказала мне — она тридцать лет проработала в этой больнице, — что будет держаться до последнего, потому что даже ей с уходом на пенсию система станет недоступной. Я ведь тоже вхож сюда, пока я ректор и есть дружеские связи.

В коллекцию медицинских происшествий дня вношу еще один «казус». Накануне был у окулиста. Я давно жалуюсь на глаза, ношу чужие очки, подбираю их «на глазок». Иногда вечером я чувствую, что не могу читать, текст расплывается, я отодвигаю и приближаю книгу к себе, ищу какие-то ракурсы. В эти минуты я чувствую себя стариком. Все эти мои манипуляции окулист без моей жалобы расшифровала довольно быстро: «У вас маленькая катаракточка». Я понимаю, что пока маленькая, но будет и большая. Тут же врач мне прописала лекарство. Эта пропись выглядит так: квимакс, или катахром, или тауфон по 2 капли — 2 раза в день, в оба глаза. Настаиваю в этой прописи на слове «или». Я подал эту бумажку в аптеку, и седовласая аптекарша сразу же мне выпаливает — 137 рублей и называет лекарство. Уже радуясь, что это лекарство есть, на всякий случай я спрашиваю, а нет ли чего-либо подешевле? К чести седовласой аптекарши, она, ничуть не смущаясь, отвечает: «Есть тауфон — 2 рубля 47 копеек». Я окончательно убеждаюсь, что мы живем в мире капитализма. Аптека работает с оборота.

7 октября, четверг. Был Александр Иванович. Вчера он получил медаль и пришел мне показать ее. Доволен, и я доволен, потому что прозвучал институт. Впрочем, прозвучал он сегодня и еще раз. По ТВ объявили, что в результате спецоперации взяли и привезли в Москву одного из лидеров чеченских событий — одного из братьев Хочелаевых. Он выпускник Литинститута и его повесть в свое время была опубликована в «Октябре».

Вечером приезжал мой племянник Валера. Привез виноград и ветку бананов. Я знаю, что у него нет денег, а вот все же что-то привез. У меня определенно есть «чувство родни». Так легко, свободно, с такой степенью понимания я, пожалуй, не чувствую себя ни с кем.

Потихонечку работаю над ленинской главой.

8 октября, пятница. Сегодня ходил в аптеку купить пульмокорд, необходимый мне для ингаляций. Александр Григорьевич дал мне несколько штук — все, что у него было. Упаковка лекарства на 5 дней стоит 1242 рубля. А это лекарство старых людей. Еще раз подумал об отодвинутости всей старости от медицины. За всех русских стариков лечится только Борис Николаевич Ельцин.