Сергей Есин - На рубеже веков. Дневник ректора

• Название: На рубеже веков. Дневник ректора
• Автор: Сергей Есин
• Издательство: Олма-Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-94850-025-Х

Есин Сергей Николаевич — известный писатель, драматург и публицист. Его повести и романы: «Имитатор», «Мемуары сорокалетнего», «Р-78», «Типы», «Гладиатор», «Живем только два раза», «Бег в обратную сторону» широко известны читателям.

Его Дневники охватывают последние три года XX века. Здесь — жизнь страны, жизнь Литературного института им. А. М. Горького, ректором которого он является, жизнь самого автора и многих людей, его окружающих.

Напечатанные в «толстых» журналах дневники были востребованы читателями так же жадно, как и проза писателя.

---

Моя в Доме Кино речь была короткой и информативной. Хлопали, скорее, потому, что я довольно быстро ушел со сцены, нежели оттого, что я говорил хорошо. В Доме Кино, я чувствую, меня, как и всех, с их точки зрения удачливых, людей карьеры, не любят. Но в одном я был хорош: в черном костюме и в черной косоворотке. Под русского боевика.

Потом в институте был еще вечер неугомонного Толи Дьяченко. Я успел и на это мероприятие. На этот раз на его музыку и стихи Цветаевой пели романсы солисты Большого театра. Удовольствие довольно изысканное, но народу маловато, а Дьяченко все же слишком много. Выглядело это приблизительно так: «Стихи Марины Цветаевой, музыка Анатолия Дьяченко» или «Стихи Федора Тютчева музыка Анатолия Дьяченко» О, эта страсть провинциала завоевать сразу весь мир. Ему бы родиться в девятнадцатом веке и стать универсальным деятелем украинской культуры. Леонардо да Винчи Подола в Киеве! Мне кажется, на характер Дьяченко сказалось то, как мы буквально вытащили его диссертацию.

Дописал Ленина, и стало пусто. Но сил браться за него еще раз, чистить и шлифовать нет. Скинуть бы рукопись в издательство!

5 апреля, среда. В три часа дня началась кафедра у Смирнова. Он в общем ведет дело очень неплохо. Обсуждали главу диссертации Марутиной и Леши Иванова. Выступал Паша Панкратов. Я давно обратил внимание на него еще по рецензированию дипломных работ. Но наибольшее впечатление на меня произвел следующий эпизод. Когда в середине заседания вошел Александр Иванович, то никто из сидящих молодых мужчин и дам не дернулся (а в этом случае можно было «дернуться» и дамам), чтобы уступить ему место. Любопытен был Борис Леонов, которого я всегда держал просто за остроумного человека в своем анализе литературной действительности. Владимир Павлович пытался вывести на авансцену Корниенко с ее отчетом о научной работе и сборником по Платоновской конференции, в которой участвовали все наши. Но на меня это не произвело впечатления, здесь еще неизвестно — кому все это выгодно. А вообще эта часть жизни уже пройдена и отрублена. Я никогда не забуду — сколько не самого доброго принесла мне эта дама. Но, слава Богу, она выглядит ничего и чувствует себя получше, В конце заседания я высказал довольно ехидное соображение, что кафедре пора бы взять некий отпуск, и чуть отставить, на пару лет, литературу русского зарубежья. Заканчивается век, именем которого названа кафедра, пора подводить итоги, убирать из курсов случайное, формулировать учебные и литературные уравнения. Пора по-настоящему наладить текучку. На институтском сленге так обозначается один из основных предметов — современная текущая литература. Я говорил о том, что мы сосредоточились в текучке не на литературном процессе, а на отдельных модных вещах, говорил, что надо координировать текущую литературу с кафедрой творчества: последняя всегда готова залатать те дыры, которые оставит после себя кафедра Смирнова. Все закончилось очень мирно. Потом праздновали решение ВАКа — присуждение кандидатских званий. Песни над Бронной из раскрытого окна носились часов до девяти.

К семи я поехал в Театр Олега Табакова, смотрел «На дне». Это уже третий спектакль по этой теме. Здесь играют «первачи»: сам Табаков, Фоменко, которого я постоянно вижу у Альберта Дмитриевича в кафе «форте», Безруков, Германова. Сюжет показался мне концептуально слабее, чем у Беликовича, хотя и поставил его великий Шапиро. Вход был привычный. Ряды кресел на сцене как бы повторяли ряды кресел и нумерацию зала — и те и другие — на дне… У каждого большого актера была своя выходная ария. Такое ощущение, что, играя, Табаков все время вспоминал знаменитого Грибова.

6 апреля, четверг. В Москву приехала Ирена Сокологорская и Рено Фабр. За обедом у нас в ресторане они рассказывали о забастовке у них в университете. Все та же проблема, как и у нас, условно назовем ее национально-демократическая. Милые выходцы из Северной Африки, пользуясь правом на «бесплатное образование», хотели бы учиться по десять и двадцать лет. Ах, как хорош милый и ухоженный Париж! Все, как и у нас: работать на стройке, в мясном магазине, как наш Раджабов, толкаться на рынке, но не на пыльной и каменистой родине. Французский вариант — учиться и убирать мусор по демпинговым ценам, воровать и торговать наркотиками. Какие-то французские проблемы с регистрацией, и отсюда — конфликт. В Париже целая кампания в поддержку Чечни. Мы, русские, понимаем как все несправедливо! На Чечню всем, конечно, наплевать, но русских, как значительных и сильных, очень не любят.

Стригся у татарина Игоря в парикмахерской на Ломоносовском. Я писал о нем раньше и писал о его удивительной для меня страсти к литературе. Я поражаюсь этим парнем, сколько он уже прочел, всерьез готовясь к поступлению в институт. Начал расспрашивать меня во время стрижки о «Повелителе мух». Я тут же вспомнил, что на недавнем госэкзамене переводчиков по английской словесности наша пятикурсница завалилась на том, что не читала этого романа. А им за пять лет надо было прочесть и рассказать всего тринадцать основных произведений английской современной литературы.

7 апреля, пятница. Вчера вечером отодвинул дверцы книжного шкафа в коридоре — и просто ахнул, сколько у меня прекрасных, непрочитанных или полузабытых книг. С любовью их перебирал и тут же вгрызся в Пруста, в нечитанный том «Содома и Гоморры». Целый час читал книгу и утром и сразу же заметил, что совершенно по-другому понимаю и книгу, и замысел автора, нежели двадцать лет назад. Насколько книга емче и богаче телевизора.

Тем не менее вечером влез в четвертую серию фильма о Ельцине. Больше всего меня раздражает сытое и самонадеянное лицо «молодого реформатора» Гайдара. Но и в них во всех: в Немцове, в Гайдаре, в Чубайсе — столько ненавистной правоты. Сколько же лет собираются они сидеть в первом ряду партера, управляя народом. Много показывали Чечни и путча, в том числе и расстрел Белого дома. По-прежнему здесь очень много неясного, большинство выступающих врут и история никогда не узнает правды, потому что она очень ничтожна, ирреальна и мелка для настоящей истории. Не верю я в любовь Ельцина к демократии, это властность кулака, чтобы его кулачиха ходила в трусиках по Парижу, которых ни у кого из деревенских баб больше нет. Никто никогда не поверит в эти истинные мелкие причины. Была пролита кровь, и расстрелян парламент из-за мельчайших личных побуждений. Из-за шелкового белья жен и любовниц, из-за дурацких буржуазных вилл во Флориде, из-за нелепых кирпичных «замков» в Подмосковье. Немцов рассказывает, как в самолете из Чечни они пили — не забыл — водку «Юрий Долгорукий».

На работе занимался открытием буфета в общежитии, потом ходил в детский театр «Волшебная лампа» на спектакль по «Капитанской дочке». Это на Сретенском бульваре. Маленький зал на 50 мест. Работают молодые актеры и куклы. Произвело это все на меня неизгладимое впечатление. Я никогда и не думал, что можно так в театре показать метель, встречу Гринева и Пугачева и многое прочего. Что, казалось бы лишь достояние прозы. Спектакль этот делал Владимир Штейн и художник Марина Грибанова. Сам Владимир Штейн в кресле-каталке, не ходит. Видимо — это семья. Очень трогательно художница вывозит на довольно неуютной каталке в зал своего мужа.

Гринева, и молодого и старого, играет прелестный молодой — ему лишь 26 лет — актер Аркадий Капатов. Здесь надо играть и с куклами, и выходить, как непосредственный актер. Как сказал режиссер, мальчик этот из актерской семьи, заканчивал горьковское театральное училище. Самый незабываемый образ спектакля — это Белогорская крепость. Она представлена в образе молодой женщины-актрисы со шляпой в виде пушки и с коромыслом, на котором как бы подвешены солдаты-инвалиды. Это надо увидеть. Во время метели «крепость» закрывается кисейным платком, а когда приходит Пугачев, накрывается черной шалью. Здесь также много всяких «добавок», например, переписка Вольтера и Екатерины. Конечно, для того чтобы адекватно воспринимать все аллюзии, надо много знать, почти все об этой эпохе, и тогда все и поймешь, а этим дети не располагают, но кто знает, в каком именно месте спектакля для ребенка может произойти «зацепление». Где с восторгом сойдется свое и предложенное художником? Каким образом развивался в этом возрасте я сам? А экскурсия в третьем или в четвертом классе в Третьяковку, которую проводила мать Марика Раца? И ребенку, и взрослому надо все говорить без поблажек, по возможности объясняя все, что только можно.

Смотреть спектакль я стал с большим предубеждением, потому что не люблю спектаклей к датам, а ушел горячим поклонником и этой работы, и театра. Мне показалось, что напрасно вставили только письмо Пушкина, кажется, к Пущину о русском бунте и стихи Самойлова из его Пушкинского цикла. И то, и другое запоминается, но осмысляется, верно, только зрелым человеком в определенном контексте. Здесь мне показался некий протестующий национальный нажим.