Сюгоро Ямамото - Красная Борода

• Название: Красная Борода
• Автор: Сюгоро Ямамото
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-05-002532-Х

В сборних известного японского писателя Сюгоро Ямамото (1903—1967) включены роман «Красная Борода», повесть «Девушка по имени О-Сэн» и рассказы. Через судьбы героев романа и повести — людей отверженных и беззащитных — автор рисует яркую картину быта и нравов Японии в период позднего феодализма. В рассказах С. Ямамото, согретых теплым юмором, раскрывается духовный мир простых людей современной Японии.

---

Его считали дурачком: и в самом деле, трамвай Року-тяна в действительности не существовал, а все операции, которые он проделывал — от включения тока до возвраще­ния трамвая в депо, — совершались лишь в его воображе­нии.

А каковы те, кто водит не придуманные, а настоящие трамваи? Вот один из них поворачивает с довольно ожив­ленной улицы на север, минует мост и направляется к цент­ру, где снуют автобусы, грузовики, легковые машины. Все они существуют в действительности, управляют ими насто­ящие -— здесь не может быть ни малейших сомнений — водители. Но что они собой представляют?

Вот один из таких настоящих водителей в самом деле управляет сейчас своим трамваем, но душа его, его мысли весьма далеки от выполняемой им работы. Он думает о том, как вчера вечером поругался с женой и ушел в забегаловку, а там его незаслуженно оскорбили. Воспоминания эти нагоняют на него тоску, постепенно переходящую в злость. Мысленно он поносит последними словами жену и с насла­ждением избивает в пивной своего оскорбителя. В вообра­жении своем все постигшие его горести он связывает с рабо­той, проклиная тот день и час, кода решил стать вагоново­жатым. Глаза его застилает пелена ненависти и злобы, и он сгоряча проскакивает остановку. Гнев пассажиров, соби­равшихся здесь сойти, обрушивается на кондуктора, и тот изо всех сил давит на кнопку звонка. Тут уж водитель, кипя в душе из-за собственной промашки, резко останавливает трамвай.

Да мало ли подобных примеров отыщется и среди людей других профессий? Почти все ведь, как правило, недо­вольны своей работой. Наверное, многие, что бы они там ни утверждали на словах, в душе не любят свою работу, презирают и даже ненавидят ее.

Вы скажете, нельзя сравнивать этих людей с Року-тяном. Но он всей душой предан воображаемому трамваю и водит его с гордостью и наслаждением...

Вот он как раз проезжает по своей собственной улице. Левой рукой переводит рукоятку на вторую скорость, пра­вой крепко сжимает тормозную ручку.

—  Тук-тук-тук! — подражает он стуку колес, сперва раз­дельно и медленно, потом, когда трамвай набирает ско­рость, все быстрей и быстрей. На стыках рельсов колеса стучат по-другому: «Тука-тук, тука-тук».

Когда же вагоны пересекают другую трамвайную линию, стук еще более усложняется, ведь идущие поперек рельсы должны миновать четыре пары колес — сперва головной, потом задний вагон.

—  Тука-ка-тук, тука-ка-тук, тука-ка-тук, тука-ка-тук. Вдруг на пути трамвая появляется рассеянный прохожий. Року-тян стучит носком правой ноги по земле — нажи­мает на педаль звонка:

— Дзинь, дзинь, дзинь!

Прохожий, не обращая внимания на сигналы, прямо по путям идет навстречу трамваю. Наверное, он приехал из другого города, незнаком с Року-тяном и не замечает ни рельсов, ни трамвая, который ведет мальчик.

У Року-тяна кровь приливает к щекам. Он пытается срочно остановить трамвай.

—  Берегись! — кричит он, быстро переводя левой рукой рукоятку контроллера на ноль, а правой изо всех сил крутя колесо тормоза.

—  Дззз... — подражает он скрежету тормозов. Наконец трамвай останавливается в опасной близости от прохожего.

—  Куда смотришь, растяпа? — кричит Року-тян рассе­янному мужчине, высунув из окна покрасневшее от напря­жения лицо. — Так ведь недолго и под трамвай угодить. — И, строго глядя на него, добавляет: — По путям ходить запрещено. Ты что, не слыхал об этом, деревенщина?!

Рассеянный прохожий, разинув о г изумления рот, расте­рянно смотрит на возбужденное лицо вагоновожатого и спе­шит отойти в сторону. Року-тян сердито глядит ему вслед и бормочет:

—  Ненормальный какой-то! Ходит где попало, деревен­щина!

Затем, приподняв правый локоть, он отпускает тормоз, переводит рукоятку на вторую скорость и ловит ручку рас­крутившегося тормозного колеса. Трамвай трогается, плавно набирая скорость.

—  Тук, тук, тук, тук, — стучат колеса.

Здешние жители давно уже не обращают внимания на Року-тяна. Для них он — привычная деталь городского пей­зажа. Року-тян к ним безразличен. Другие дети не интере­суют его, и он лишь презрительно косится на них, когда они его дразнят.

Совершив три рейса, Року-тян возвращается домой — отдохнуть, потом делает еще три рейса и заканчивает рабо­чий день. Правда, время окончания работы неопределенно и полностью зависит от настроения Року-тяна. Повстречав по дороге Тору — кота, который живет у Хансукэ, Року-тян останавливает трамвай, берет кота на руки и относит к дому Хансукэ.

Тора на удивление рослый и упитанный кот. Голова его здоровенная и круглая, величиной с футбольный мяч. У Хансукэ он живет уже лет семь, и все, понимающие толк в котах, утверждают, что ему никак не меньше двенадцати лет. Само собой, среди всех здешних котов он — фигура номер один.

—  Как дела, Тора? — спрашивает кота Року-тян, взяв его на руки. — Что ты сегодня остановил — грузовик или трамвай?

Кот разевает пасть, собираясь мяукнуть, но никакого звука при этом не издает. Наверное, он надорвал голосовые связки во время похождений и ежедневных кровопролитных драк и подает голос лишь в самых крайних случаях.

—  Сколько машин остановил? — снова обращается к нему Року-тян. — Три или, может быть, пять? А тэмпура сегодня ел?

Кот снова беззвучно разевает рот, благостно щурит глаза и мурлычет. Спрашивая про тэмпура, Року-тян имеет в виду вовсе не харчевню своей матери, а «Тэммацу», где подавали настоящие тэмпура всех сортов.

—  Поедем-ка лучше домой, — говорит Року-тян, пово­рачивая трамвай. — Тебе ведь в другой трамвай лучше и не соваться: заметит контролер — оштрафует. Котам проезд в трамваях запрещен. Но со мной можно. Ну-ка, держись покрепче — я набираю скорость. Тук, тук, тук, тук...

Трамвай уже старый, поэтому иногда случаются непо­ладки. Року-тян недовольно цокает языком, останавливает трамвай и слезает с водительского сиденья. Успокаивая сидящего у него на плече кота, Року-тян медленно обходит вагоны, осматривает их, с кислым видом постукивает по корпусу, заглядывает под колеса, проверяя сцепление, потом глядит вверх: плотно ли прилегает к проводу дуга.

Все движения его настолько естественны, что человеку, впервые наблюдающему за ним, трудно поверить, будто они только лишь порождение пустой фантазии. Даже раз­меры прямоугольника, по которому Року-тян обходит ваго­ны, вызывают ощущение реально существующего трамвая.

Мало того, постепенно вам начинает казаться, будто вы и вправду слышите, как Року-тян простукивает узлы сцепле­ния и колеса.

- Ох уж эти мне механики! — бормочет Року-тян. — Кто дал им право халтурить лишь потому, что трамвай, мол, старый? Ничего, вернемся в депо, я покажу им, где раки зимуют!

Року-тян возвращается на водительское место, вклю­чает скорость.

— Поехали, — говорит он восседающему у него на плече коту. — Тук-тук, тук-тук...

К югу от улицы, где живет Року-тян, стоит овощная лав­ка, которую здесь, в округе, прозвали «Зелень за грош». Название это, я думаю, прижилось потому, что овощи и зелень тут чуть ли не на треть дешевле, чем во всех прочих лавках. И покупатели тянутся сюда издалека.

Между зеленной лавкой и маленькой сапожной мастер­ской начинается переулок длиной метров во сто — весь в бесчисленных непросыхающих лужах. Переулок выходит на обширный глинистый пустырь, посреди которого, словно клочья шерсти на облезлой старой собаке, торчат там и сям тощие пучки травы. Здесь валяются старые, негодные чашки, ржавые консервные банки, обрывки бумаги. Поодаль растут несколько кривых старых дубов, мимо которых проходит довольно широкая сточная канава, окаймленная буйным кустарником. Короче говоря, царство запустения и тлена.

Року-тян пересекает пустырь по узкой тропинке, упира­ющейся в сточную канаву. В неподвижной, грязно-зеленой воде, переливающейся радужными пятнами нефти, плавают разбитые чашки, обломки палочек для еды, искореженные бидоны и прочий мусор; попадаются там нередко дохлые кошки и собаки. Зимой и летом над канавой стоит тяжкий, удушливый смрад.

Року-тян перепрыгивает через канаву. Здесь как бы про­легает пограничная линия: восточный берег канавы принад­лежит соседнему оживленному кварталу, западный — нашей улице. Люди, живущие на разных ее сторонах, никогда не пересекают границу.

Нашу улицу населяет беднота, как говорится — голь перекатная, не имеющая постоянной работы. Это — рассад­ник преступлений. Кого здесь только не встретишь: быв­ших банкротов и взломщиков, бродяг, шулеров. Жители восточной стороны стараются даже случаем не заглядывать сюда, но не потому, что опасаются здешнего люда; скорее всего, наша улица и все мы, вместе взятые, кажемся им чуждым, неправдоподобным, а может, и вовсе несуществу­ющим миром.

Улица наша начинается сразу за упомянутыми уже мною тощими дубами. Всего-то она насчитывает семь длинных бараков да пять полуразвалившихся домиков, на вид почти неотличимых от сараев. Домишки поставлены беспорядоч­но: одни — прислонясь друг к другу крышами, другие — поодиночке, словно шарахаются в страхе прочь от соседей. А позади возвышается отвесная пятнадцатиметровая скала, на которой находится заросшее бамбуком и невидимое снизу кладбище храма Сэйгандзи. Огромная каменная скала всей своей массой нависла над нашей улицей, и притулившиеся к ней домишки кажутся поэтому еще более жал­кими.