Борис Яроцкий - Эхо в тумане

• Название: Эхо в тумане
• Автор: Борис Яроцкий
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: О войне
• Год: 1988
• ISBN: 5-235-00016-1

Книга писателя В. Яроцкого состоит из трех документальных повестей, связанных единой мыслью: рассказать молодежи о том, какой ценой нам далась победа над гитлеровцами. В первой говорится о коллективном подвиге 193 комсомольцев, ушедших в начале войны в тяжелейший рейд по Карелии, из которого вернулось лишь 40 человек; герой второй — легендарный танкист П. Д. Гудзь; поиску, выяснению обстоятельств гибели комсомольца-подводника и его любви к болгарской подпольщице посвящена заключительная повесть книги

---

Закончив дела на стенографических курсах, Иванка уезжала в Инту. Прощаясь, робко обняла Павла, шепнула на ухо:

— До свиданья, браток.

Не этих слов ждал он от девушки…

Иванка ему нравилась, как недавно нравилась Галина. Сейчас он думал о них, испытывая противоречивые чувства. Он заметил сразу же, еще в вестибюле гостиницы, что Иванка рада знакомству с ним. И не потому, что он офицер, капитан, нет, конечно же. Она видела в нем брата моряка, которого любила ее мать, тогда еще подпольщица Тана Курдова.

За дни, которые Иванка провела в Москве, он понял одно: он ей «не показался». Может, потому, что он маленького роста? И Галина его не принимает всерьез. Вот уже два месяца от нее ни одного звонка. Раньше звонила почти каждый день. А потом, как занялся он поисками фронтовых друзей брата, совсем остыла. В ее голосе он уловил насмешку. А однажды у нее вырвалось: «Блажь».

Павел обиделся. Обиду перебороть не смог — перестал с Галиной встречаться. Теперь он издевался над собой, над своими планами семейной жизнью. А в ушах все еще слышался вкрадчиво-тихий голос: «Паша, ты меня любишь?»

Спросила бы так Иванка. Но она только рассказывала, рассказывала, а если и спрашивала, то обращалась, как старшая сестра к младшему брату, хотя Павел был намного старше.

* * *

С Севера письма идут медленно, будто везут их на оленях. Иванка писала о солнце, о том, что деревья после зимы быстро оттаивают и в лесу терпко пахнет оживающей хвоей. В каждом ее письме он улавливал сожаление о том, что свидание в Москве было слишком коротким.

С мыслями об Иванке Павел начинал свой день. О ней он думал даже тогда, когда с полковником Горбатюком обсуждал детали дипломного задания.

Дотошный Горбатюк хотел, чтобы работа капитана Заволоки стала событием академического масштаба. Павел развивал мысль своего учителя, видевшего в повышенных скоростях марша новую динамику боя. Учитель был доволен тем, что дипломник обстоятельно изложил историю вопроса, привел воспоминания освободителей Праги и Маньчжурии.

Новые танки позволяют по-иному решать тактические задачи. И вот это «иное» на защите диплома капитан Заволока должен доказать членам Государственной комиссии. Поэтому Горбатюк был предельно строг к своему ученику. Разговор, принимавший характер разноса, по программе назывался консультацией.

Павел знал, что полковник Горбатюк женился после войны, уже будучи Героем Советского Союза. В отпуске лейтенант Горбатюк встретился с Дусей, дочерью лесничего. До этого он видел девушку только один раз в июле сорок первого, на станции. Она всех призывников целовала, говоря: «Вы ж там обязательно побейте фашистов…» И он всю войну бил.

Василий разыскал Дусю в лесопитомнике; она там работала. Времени на свидания не было, и он сразу предложил ей выйти за него замуж. А та, глупая, вдруг расплакалась: «Вы ж Герой, а я всего лишь лесничая». — «Вот такая ты мне и нужна…» — сказал он, как поклялся. Ни тогда, ни потом о своем шаге Горбатюк не жалел.

Потом были долгие командировки, и особенно последняя — целых два года. И вдали от дома Горбатюк был счастлив Дусиной любовью.

Из записной книжки Гусева

Почтовый пакет пришел из Ростова. Писал Владимир Владимирович Гусев, сын замполита, инженер. Он извинялся, что не сразу ответил, так как был на Таймыре, на новом заводе, а затем готовился к симпозиуму и только недавно снял копии с отцовских документов.

Так в руках у Павла оказались дневниковые записи, сделанные в разные годы, в большинстве своем — послевоенные, уже когда Владимир Капитонович находился на пенсии. Из письма Павел узнал, что Алешин замполит писал стихи. Одно из них — «Прощанье с морем».

Умирает моряк, умирает моряк
Вдалеке от любимого моря.
Он в последнем усилии память напряг,
Вспоминает соленые зори.

А за окнами хаты отцовской
Сухая полынная степь.
И в колодце трезвонит по-флотски
Незаржавленная цепь.

Две войны утопил в черноморской волне —
Добрый отдых вполне заслужил он.
Он вернулся домой, и в степной стороне
Кровь морская бежала по жилам.

А за окнами плыли комбайны,
Как лодки на малом ходу.
Были выкрики, словно команды
В сорок огненном году.

В огороде на грядке турецкий табак,
Кумачово горят помидоры.
И горячечным шепотом просит моряк
Принести ему пригоршню моря.

Он к нему напоследок причалит
В стихию сгоревшего дня.
И глядит с непонятной печалью
Сухопутная родня.

Здесь же были записки. Они представляли собой наброски для памяти. За тысяча девятьсот сорок второй год фамилия Алексея Заволоки встречается несколько раз.

«Кислород на исходе. Аккумуляторы садятся. Необходимо всплытие. Нужно держаться до следующей ночи. Партийное собрание решило: коммунисты принимают вахту до всплытия. Наиболее крепкими оказались Ягодкин, Заволока…»

«На базу доставлена болгарская подпольщица Иванка. Потеряла много крови. Необходимо переливание. По группе крови подходят старпом старший лейтенант Петр Долголенко, штурман лейтенант Славин, гидроакустик Левин, торпедист Заволока».

Дальше в рукописи были строки, сделанные позже, по всей вероятности, в конце войны.

«Летом 1944 года приняли на борт группу партизанских руководителей Болгарии с заданием высадить в районе мыса Емине. Высадка на рассвете без подстраховки с берега. Перед минным заграждением лодка всплыла. Ночь темная. На юго-западе зарево пожара.

Моторку повели Заволока и Лукаш. Они захватили с собой ручной пулемет Дегтярева и две гранаты. Мы погрузились на перископную глубину. По расчетам, болгарские товарищи уже должны высадиться. Но время истекло, моторка не возвратилась. Начало светать.

На довольно большом удалении мы заметили нашу моторку. Заволока и Лукаш были вдвоем (значит, высадили товарищей), но работали веслами. Так они могли пройти минное поле только через час-полтора, уже в лучах солнца.

В 5.26 со стороны Бургаса появились торпедные катера. Заволока и Лукаш сменили курс, стали грести к берегу. В тот момент мы были бессильны. Впереди — минное поле. Всплыть и открыть огонь из пушки — не только не достанешь противника, но и сделаешь свою лодку отличной мишенью.

Командир видел, как торпедные катера, сбавив скорость, окружили моторку. Из моторки раздалась пулеметная очередь. Катера открыли ответный огонь. Моторка вспыхнула.

Мы возвращались к родным берегам в самом подавленном состоянии…»

На следующей странице Павла ждала новая неожиданность — письмо старшины Лукаша, датированное тысяча девятьсот… шестьдесят шестым годом. Лукаш писал:

«…Высадив болгар и убедившись в том, что они благополучно обошли посты береговой охраны, мы начали запускать мотор, но он отказал. И нам ничего не оставалось, как налечь на весла. Перед восходом солнца на горизонте показались торпедные катера. Они окружили нашу моторку.

Алексей сказал: «Подпустим поближе, передадим фрицам наш черноморский привет». Он протянул мне гранату, вторую оставил себе, на руки взял пулемет, прикрыв его брезентом. Передний катер, сбавив скорость, стал замедленно приближаться. С катера видели, что в моторке нас двое, но стрелять не спешили, видимо, не были уверены, кто перед ними: немцы или русские?

В свою очередь, мы наблюдали за немцами, один стоял у пулемета, другой приготовился прыгать в моторку. Когда катер приблизился метров на двадцать, я бросил в него гранату и, не успев упасть, почувствовал толчок в плечо. Уже будучи за бортом, я слышал, как Алексей дал очередь из пулемета. Потом, словно сквозь вату, до меня донеслось: «Рус, сдавайсь!» И тут — взрыв. Последнее, что помнил: у Алексея была вторая граната…

А когда я открыл глаза, увидел желтое, в конопатинах лицо, понял, что меня рассматривает немец. В его глазах не было ничего, кроме, пожалуй, любопытства. «Рус, корошо», — произнес он и больно ударил меня по щеке. Меня стошнило, наверно, я наглотался воды. Потом меня допрашивали, били, на все вопросы я отвечал: «Не помню». Почему не расстреляли, узнал уже в Дубровнике, в лаборатории доктора Одермана. Там на пленных испытывали новый прибор для глубоководного погружения. Из концлагеря был освобожден югославскими партизанами.

Сейчас живу в Казахстане, работаю механизатором. Писал родным Алексея, но, по всей вероятности, никого из близких у него не осталось. Орден Красного Знамени мне вручен в прошлом году, в День Победы».

К письму Лукаша была приложена отпечатанная на машинке выписка из донесения командира дивизиона торпедных катеров фрегаттен-капитана Райнера Мебуса: