Людмила Сабинина - Тихий звон зарниц

• Название: Тихий звон зарниц
• Автор: Людмила Сабинина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1980

Повесть о молодежи военного поколения, ее героизме, чувстве долга и патриотизме.

---

— Мне стыдно так мало таскать! Мало — не буду! Айда! Пошли!

Пришлось собраться с силами, поспевать за прыткой Рахией. Это было нелегко. На ладонях давно уже вспухли багровые волдыри. Работа кипела, девушки старались на совесть. Каждой хотелось поскорее надеть гимнастерку с погонами, сапожки и в таком наряде отправиться на фронт. О фронте говорили как о чем-то праздничном, ярком. Тем более, что врага уже били на всех направлениях, кому же не хочется принять участие в наступлении, своими глазами увидеть победу?!

А погода совсем испортилась, задул пронзительный степной ветер, лил, хлобыстал дождь вперемешку со снегом, не переставая. Даже часовой, поставленный, видно, для порядка на пригорке посреди котлована, и тот поднимал воротник шинели. Так и расхаживал туда-сюда: руки в карманы, нос — в воротник, а за плечами винтовка. Потом часового сменяли, после обеда заступал другой, а девушки все работали… После ужина, кто не спал, собирались где-нибудь в уголке, сгребали сено, чтобы помягче, беседовали потихоньку, пели русские, татарские, украинские песни. Иногда звучало сразу несколько песен, запевали в разных углах. Чаще всего собирались вокруг Дуси, командира отделения. Рослая, скуластая дивчина, веснушчатая, лет двадцати пяти. На белесых кудрях выцветшая пилотка. Гимнастерка тоже ношеная. Сапоги, короткая юбка, крепкие коленки. Дуся уже побывала на фронте, на нее смотрели как на героя. Всем хотелось расспросить поподробнее про фронтовые порядки, узнать, когда выдадут обмундирование и за что какие дают ордена. Только много ли узнаешь от Дуси? Оказывается, она ездила домой… родить. И нисколько не стеснялась этого, наоборот, рассказывала всем и каждой.

— Девке пустой нельзя ходить, — хрипло говорила она. — Девке рожать надо. Домой прискакала, родила, хлопчика матке на руки бросила — и на фронт! Ать, два, шагом марш!

— Бессовестная, — смеялись девушки.

— А чего же? — Дуся резким движением заправляла белесую прядь за ухо. — Война, так и рожать не надо? Во-она как! Кто-то за них рожать будет. Дяденька будет рожать. У меня вон двое хлопцев растет, а сама на фронте. Во как.

Речи эти просто в ярость привели Рахию. Вскочила, руками замахала, даже плюнула.

— Молчи! Шайтан! Бессовестная! Сама роди! А других не срами. Тьфу!

Собрала губы в маленький пухлый бутон, тряхнула густой челкой, убежала. Вокруг зашумели, заругали Дусю. Одни возмущались, другие смеялись до упаду. Дуся обвела всех светлыми прищуренными глазами и неожиданно гаркнула так по-командирски, что все притихли:

— Молчать! Встать! Смир-р-р-но!

Девушки встали и разбрелись по своим местам. Хоть и не большое начальство Дуся, а все-таки командир… На следующий день прибыла еще партия девчат. В бараке стало теснее. Лежали теперь чуть ли не вплотную. Посреди барака громоздились впритык два железнодорожных контейнера, Катя и предложила Рахие перебраться туда ночевать. Лестница валялась рядом. Притащили сена, постелили наверху, устроились. Ну и вид же сверху! Несколько сотен девчат, кто в чем: шубейки, ватники, платки, лыжные шаровары. Лежат, сидят, прислонившись к стене, иные, из дальних татарских сел, все время жуют. Приехали сюда с тяжеленными мешками всякой еды, не пропадать же добру, вот и жуют. Кто с мешком, а кто и с двумя: два раздутых «сидора» наперевес. Зато сейчас им благодать, потому что с кормежкой тут плоховато… Это, конечно, временно. Вот выдадут форму, зачислят на солдатское довольствие, тогда начнется совсем другая жизнь. А пока работали. Теперь Катя не чувствовала ни холода, ни тяжести носилок с грунтом. Запросто управлялась с нескладной деревянной тачкой, а два удобных, самых легких заступа они с Рахией пометили и стали припрятывать для себя. Галоши изорвались вконец, пришлось перевязывать их веревочкой. Мимо целый день шли составы, мелькали платформы с зачехленными орудиями, солдаты, завидев девчат, целой оравой свешивались из вагонных дверей, кричали что-то, махали руками.

Наконец подошла и их очередь… С утра три отделения отправились мыть вагоны, в которых будущие санитарки поедут на фронт. А остальных погнали на медицинскую комиссию.

По свежему раннему снежку потянулась длинная вереница девушек. Была тишина, зимнее небо розовело. Издали посвистывал паровозик-кукушка, да под стоптанными сапогами, башмаками и галошами хрустел снег.

Двухэтажное здание военкомата находилось за железнодорожными путями. После барака и сенной трухи на полу — тут всё удивляло — тепло, красные дорожки в коридоре, белые двустворчатые двери. Потихоньку бегали в туалет, мыли руки теплой водой, смотрелись в зеркало, ахали: ну и растрепы! А платок-то! А шубейка-то! Ой! Военная комиссия работала. Последняя, строгая. Кое-кого уже списали домой, они стояли растерянные… Возвращали и тех, кто был единственной опорой в хозяйстве, у кого дома — старые да малые. Катю долго осматривал сухощавый старик в очках. Ощупывал шею, стучал жесткими пальцами по ребрам, прикладывал к спине холодный стетоскоп.

— Сколько вам лет? — как бы между прочим спросил он.

Из-под врачебного халата виднелись пуговицы военного мундира, и она вдруг почуяла недоброе.

— Восемнадцать.

— Так, так…

Он повернулся к столу, начал листать какие-то бумаги.

— А почему паспорт не указан? У вас что, документов нет?

— Понимаете, я эвакуированная. Все мои документы пропали.

Врач взглянул на нее поверх очков, придвинул табурет, сел напротив.

— Так, так… Можете одеваться… Вот что я вам скажу. Во-первых, вам не более шестнадцати… Ну, семнадцать от силы. Так?

Катя молчала. Ложь никогда не удавалась ей.

— Во-вторых, у вас же хронический бронхит! А в данный момент я нахожу и правостороннее воспаление… А это что? Что у вас с ногами?

— Ничего, это от сырости распухли…

— Вот-вот. И я то же самое говорю.

— Я хочу на фронт. И ведь пока нас обучают, поправлюсь. Вообще-то я здоровая…

— Н-да… фронт, девочка, это вам не карнавал. Да и зачем? Ну, скажите, зачем вам — на фронт? Пользы от вас никакой, только болеть будете.

— Все-таки какую-то пользу принесу. Я работать умею… Раненых перевязывать.

— Раненых? Бросьте вы. Там и без вас народу много. Глупости какие…

Старик доктор почему-то разволновался.

— И война-то скоро кончится. Уверяю вас, очень скоро. Так что, милая моя… — Он снова повернулся к столу, стал быстро писать что-то. — Поедете домой. Но сначала я обязан вас госпитализировать… Галия Рахимовна!

Вошла санитарка.

— Проводите в стационар. Под вашу ответственность! — вдогонку крикнул он.

Пожилая санитарка крепко держала Катю за локоть, пока вела мимо притихших девушек, а на улице попросту взяла за руку…

Чистая постель с настоящей подушкой и одеялом как-то не ощущалась из-за своей нереальности, все было как во сне… Сон… Такой сон охватил, какого она еще никогда не испытывала. Беспробудный.

А проснулась от боли в ногах, от ломоты в спине, от озноба. «Вот оно как получилось. Пока землю копала, ворочала тачки, ничего такого не было, а как залегла в мягкую постель, сразу же и заболела. Неудача. Опять неудача. И больно как… Но сокрушаться подолгу она не могла, потому что засыпала снова. Будили, давали какие-то лекарства, питье, иногда над кроватью склонялись, переговаривались тихие голоса… Не сразу, недели через две она осмотрелась, заметила, что в палате, кроме нее, лежат еще трое, что широкое окно все в морозных узорах, все розовое от зимнего солнца.

И побежали дни. Женщины, которые лежали рядом, выписывались одна за другой, приходили новые, и те быстро выздоравливали. Одна Катя залегла надолго. Спина больше не болела, но температура держалась высокая, и почему-то распухла левая коленка. В палате было тихо, потому что все слушали радио, а репродуктор висел в коридоре. Дверь не закрывали, боялись пропустить последнюю сводку от Советского Информбюро. А уже победно двигался Украинский фронт. Торжественный голос диктора называл все новые и новые населенные пункты, освобожденные от немцев. Уже заняли Киев… Звучали имена генералов Конева, Ватутина, Гречко… Тринадцатого января вся палата радовалась — наконец-то прорвали блокаду и Ленинград освободили из вражеского кольца. Вот когда позавидовала Катя девушкам: они участвовали в этом подвиге. Недаром ведь ходили слухи, что поедут именно на Ленинградский фронт. И Кате все представлялась маленькая неутомимая Рахия со своей челочкой и скуластым упрямым лицом. Склонилась над раненым, перевязывает, округлые сильные руки ловко работают, туго затягивают бинт. Счастливая…

Прослушав сводку, женщины принимались за обычную болтовню. Больше всего говорили о мужьях. Читали вслух письма, вспоминали былые времена, жениховство, свадьбу, разные забытые чудачества. Послушать их, так плохого и не случалось в совместной жизни, а было все только хорошее, радостное. С умилением вспоминали, как муж пьяный возвращался из гостей, какие слова говорил, когда под руку домой волокли… А однажды случилось необыкновенное: у Шуры, которая лежала возле самого окна, вернулся муж. Прямо из госпиталя приехал. Два года не виделись. Все переживали эту радость, как свою собственную. Шуру причесывали, снабжали гребенками и брошками, откуда-то достали огрызок губной помады, велели подкраситься. То и дело выглядывали в форточку: не идет ли? В палату входить не разрешалось, единственное средство общения — форточка. Солдат приходил под окно, и все по очереди выглядывали, делились впечатлениями: «Костыль чего-то, а?..», «Благо нога цела, заживет…», «Ничего, мужик справный…», «Ноги, голова на месте, даже очень интересный мужик…» А сама Шура как влезала на подоконник, так и прилипала к форточке, пока медсестра не придет.