Людмила Сабинина - Тихий звон зарниц

• Название: Тихий звон зарниц
• Автор: Людмила Сабинина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1980

Повесть о молодежи военного поколения, ее героизме, чувстве долга и патриотизме.

---

Однажды Катя проснулась неизвестно почему, еще затемно. Разбудило какое-то странное беспокойство, чувство смятения и тревоги. Что-то было не так. Она лежала с открытыми глазами, чутко прислушивалась к темноте. Из оконца тянуло холодком, острый озноб пробегал по коже… И вдруг сразу поняла. Вот что ее разбудило — там, снаружи, воздух весь дрожал от пения соловьев.

Приподнялась на локтях, заглянула в окошко: над землей простерлись смутные предрассветные сумерки. Серый рассеянный туман заполнял пространство, и туман этот, видно, битком был набит соловьями. Жалобное щебетание, чистый, прозрачный свист, щелканье, мощные, раскатистые трели — все это оглушало, ошеломляло. Такого ей еще не приходилось слышать. Несметное множество пичуг суетилось в холодной ранней сумеречи. Казалось — стоит протянуть руку в сыроватую волокнистую мглу, и сразу ощутишь на ладони теплый, нежно пульсирующий пернатый комок.

Потом начал сеяться мельчайший теплый дождик. Слышно было — водяная пыль обильно выпадает на почву, шелестит на каменистой дороге, обдает влажным дыханием бревенчатые стены домов… А птицы не умолкали. Даже звонче, радостней сделались птичьи голоса. Будто птицы только и ждали этого дождя, чтобы взахлеб напеться, нарезвиться… Катя натянула одеяло на озябшие плечи, устроилась поуютнее на своем жестком ложе и стала думать: «Почему так? Откуда вся эта масса птиц знает, что скоро будет тепло, что надо петь, ликовать, дни и ночи кувыркаться в пьянящем весеннем воздухе. Потом будут гнезда вить, выводить птенцов. Почему?»

В окошко залетел ветер, насыщенный влагой. Катя засмеялась тихонько, потеплее укрылась.

«А человек? — продолжала она думать. — Человек вечно занят заботами о куске хлеба, работой. И так было всегда… И что такое вообще: человек? И для чего он живет на свете?..» Катя представила себе всю довоенную жизнь, мать, рано умершего отца. Вечно родители были озабочены чем-то, да и она сама была занята. Учебой, уроками, массой разных дел… «Ну, скажем, не было когда-то школ. И не было контор, заводов, государства. Все равно — была забота о куске хлеба. Борьба с природой, с врагами. А если отбросить и врагов? Ведь не всегда же воевали…» Катя представила себе такую картину: первобытный человек, его подруга, небольшой участок возле обжитой пещеры. «Остается — борьба со стихией. И любовь. Заботы любви. А искусство? Искусство тоже! Тот дикарь украсил скалы затейливыми рисунками, по вечерам играл на самодельной флейте свои мелодии. А любовь?.. Как я сказала? «Заботы любви»… Вот. Опять заботы! Ведь сначала-то я сказала слово «заботы», а уж потом «любовь»…»

Дождь за окном разошелся вовсю. Теперь это была уже не та легкая, влажная пыль, что оседала невесомо на землю, это была густая, жесткая щетка дождя.

«А что главнее для человека, — продолжала размышлять она, — любовь или эти самые заботы? Заботы, наверное…» Катя вздохнула. Она давно уже устала от разных забот. «Ну, хорошо. Человека создал труд, это мы знаем. А стал бы человек трудиться без любви? Конечно, нет. Ага! Значит, любовь — на первом месте…» Катя посмеялась немного над своими догадками — вот чудачка, спать надо, благо дождь, — перевернулась на другой бок, угрелась… «Тем более, что любви у меня все равно никакой нет, а есть одни только заботы…» На самом-то деле знала она, что любовь была и есть, и она все время чувствовала в себе эту любовь. Только старалась не вспоминать и не думать о том. Все равно, любовь — в ней. «На всю жизнь, так ведь он сказал тогда? Пусть так и будет…» Кате стало жарко. Откинула одеяло, села… «Заботы любви! Значит, любовь — тоже бремя». Она ясно поняла вдруг, что сама, сама несет это тревожное, сладкое бремя любви. А он? А Глебов? Где он сейчас? Жив ли?.. Если жив, может быть, думает о ней то же самое. Или все-таки — нет? Забыл все начисто?

Дождь зашумел еще яростней, в оконце залетели холодные брызги… Катя рассмеялась, вскочила с постели, распахнула настежь дверь. «Дождь! А где же соловьи? Ага, попрятались… А я-то? Размечталась, и неизвестно о чем. Нет, просто ненормальная, вот и все!»

Эта весна подкралась как-то незаметно. Все было холодно, все дождило, да и не до погоды — работы невпроворот. А как-то раз вышли женщины из темного коровника, зажмурились; солнышко! А трава на лугу молодая, светлая, и над ней — неба синий разлив. Из лесу потянуло сосной, порослью хвойной, талым запахом подснежников. А самих-то подснежников Катя так и не видела — некогда было в лес ходить. Зато ландыши снова на столе засияли. Соседский Гришутка целую корзину ландышей набрал, и Катя взяла у него пучок, поставила в кринку с водой. Лето началось жаркое, а в бане — полутьма и запах ландышей. Хорошо отдыхать после работы…

Вечерами часто спускалась она к реке, подолгу задерживалась на мосту. А за мостом — кладбище, то самое, куда за светляками в детстве бегали. Вспомнилась та ночь, запах кувшинок, зеленые огоньки светляков… Интересно, а водились в эти годы здесь светляки или нет? Неужели водились? Как-то непохоже. Война и светляки… Пыльные, вонючие, грохочущие гусеницы танков немецких и… светляки. Хорошо бы пойти проведать их: светятся ли?

По вечерам Катя купалась в реке. И вот только теперь, когда стала возвращаться она с промытыми речной водой влажными волосами, только теперь по-настоящему ощутила дом, свой, родной, его обжитость, воспоминания детства… Так было и раньше — влажные волосы, знакомая, вся в ромашках и подорожнике, тропка, и над старыми тополями — ранний, легонький месяц.

Как-то раз съездила в город, попыталась разыскать Веру. Оказывается, вся их улица сгорела, и уже там начали строить новый дом. Зашла и в школу. Ученики все были незнакомые. Вера Козлова в списках не числилась. «Где-нибудь в эвакуации застряла, — решила Катя. — Надо будет еще наведаться, людей порасспросить…»

Лето катилось быстро. Казалось, недавно только отсеялись — а уж хлеба стояли по пояс. Вот и сенокос отошел, радовались, что убрались за погоду, что руки развязаны. Настала огородная пора, жаркое время прополки… Однажды вызвали Катю в правление колхоза. Председатель расспросил, как училась, сколько классов окончила. Узнав, что девять, обрадовался:

— Будешь заниматься с малышней. У нас малышня бегает неорганизованная. Осенью пусть идут в первый класс.

— Да ведь у меня нет специального образования!

— Ничего, потом подучишься. А пока образованней тебя никого у нас нет. Ближайшая школа в семнадцати километрах. Так что сама понимаешь.

— Да, но как же я…

— Да не робей, малышня ведь! Малолетки! Займешь место матери. Кому же, кроме тебя. А потом и подучишься на заочном. Я уже все уладил в районо…

Пришлось согласиться. Теперь после работы в поле она сразу же усаживалась за книги, читала, составляла планы занятий. Многое пришлось вспомнить. И как мать входила в класс, как разговаривала с детьми, какие пособия мастерила при помощи клея и ножниц… Учеников записали немного: первоклассников всего девять человек, второклассников — шесть, третьих и четвертых с десяток наберется. Вот и все Катины ученики!.. Сильно беспокоилась Катя, что роно не обеспечит к первому сентября учебниками и тетрадями. То и дело приходилось бегать в город, уж и дорогу-то выучила всю наизусть. Но там все же не подвели, в срок отпустили учебные пособия для школы.

Теплым августовским вечером возвращалась она в Тополевку на подводе, груженной школьным имуществом. Лошадь плелась, лениво погружая копыта в мягкую дорожную пыль. Савельевна, сторожиха школьная, не торопила, жалела скотину.

— Чего гнать-то. Не почту, чай, везем… Да и письма тоже разные бывают. Которые и не к спеху. Охо-хо… Иное, проклятое, пускай бы полежало себе где-нибудь. Так нет, горе к людям шибче сокола летит, черной тучею застит. Никуда от него не денешься.

Катя молчала. Вечер был такой, что о горе да о войне как-то не думалось. В траве беспечно трещали кузнечики, телега мирно поскрипывала, слегка погромыхивала на выбоинах. Солнце уже спряталось за лес, малиновый край неба вылинял, стал быстро темнеть. И вот уже показались первые звезды.

Неожиданно над лесом полыхнуло. Еще и еще раз. Будто кто-то, балуясь, нажимал на спусковой крючок. Только бесшумно.

— Зарницы, — сказала Катя.

— Зарницы, — кивнула Савельевна. — Это к хлебу. К урожаю богатому. Ишь разыгрались, звонкие.

— А зарницы бывают и весной, в самом начале лета. Я как-то видела…

— Бывают. — Савельевна пошевелила вожжами, чмокнула. Лошадь чуть ускорила ход. — Да то шальные, незрелые. А эти вот — настоящие. Спелые самые, к хлебу. Урожай будет.

Вышел месяц, и дорога осветилась вся, до последнего камешка, а кусты по обочинам сделались будто выше и черней. Где-то близко перелаивались собаки.

— Приехали, — вздохнула Савельевна. — Я сейчас, значит, мостом, да и — на школьный двор. Поклажу сыму, запру. А вы-то, Екатерина Сергеевна, ступайте домой, отдыхайте себе. Вам тут близехонько. Мне все равно распрягать надо…