Александр Таланов - Качалов

• Название: Качалов
• Автор: Александр Таланов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

Выдающийся русский артист Василий Иванович Качалов вошел в историю театра как замечательный актер-мыслитель, утверждавший в своем творчестве высокие общественные идеалы. Он был носителем реалистического, передового искусства великой жизненной правды, которое сделали своим знаменем К. С. Станиславский и В. И. Немирович-Данченко и созданный ими Московский Художественный театр.

Эта книга рассказывает о жизненном пути В. И. Качалова, формировании его как актера, творческих поисках, работе над созданием незабываемых образов. Книга показывает путь Московского Художественного театра, от которого неотделима жизнь Качалова-художника, о замечательных современниках и друзьях актера — Чехове, Горьком, Баумане, Сулержицком, Есенине и др.

---

Не как комментатор событий, а как единомышленник автора, чтец беспощадно разоблачает закулисную сторону циничной судебной комедии. Психологически острые зарисовки юридической процедуры, совершаемой над арестанткой Катюшей Масловой, сатиричные, доведенные почти до гротеска портреты председателя суда и его коллег по профессии оттого видятся в новых, неожиданных ракурсах.

Однако чтец не следует слепо за автором. Порой он вступает в полемику с «толстовством», с некоторыми его тенденциями в романе. Потому обличение лжи и несправедливостей общества в качаловской интерпретации сочетается с утверждением полноты жизни, ее реальной правды. Чтец от автора достигал этого не произвольным вмешательством в написанное Толстым, а своей образной акцентировкой текста.

Качаловское постижение классического произведения усиливало его реализм, раскрывало его глубины, делало его сокровенные богатства красиво зримыми. В этом творческом слиянии автора и чтеца от автора роман «Воскресение» обрел пленительное сценическое воплощение.

На протяжении многих лет Гаева в «Вишневом саду» бессменно играл Станиславский. В октябре 1932 года его в этой роли заменил Качалов. Правда, давно, когда группа артистов Художественного театра кочевала за границу, он уже играл Гаева. Но то была скорее случайность, повторявшаяся не часто.

Артист не слепо дублировал образ, созданный другим талантливым исполнителем. На сцене появился Гаев «тот, да не тот», в нем появились новые характерные черты. В пьесе, построенной на тончайших нюансах, достичь этого было не просто. Вспомним, какое большое значение придавал автор даже такой, будто незначащей мелочи, как ударение в названии пьесы.

Однажды поздно вечером больной Антон Павлович срочно по телефону пригласил к себе Станиславского, режиссировавшего спектакль.

— Послушайте, я нашел чудесное название для пьесы. Чудесное! — объявил он с торжествующей улыбкой.

— Какое? — заволновался Константин Сергеевич.

— Вишневый сад, — закатился радостным смехом Чехов.

Станиславский не понял причины столь великой радости и не нашел ничего особенного в названии. Однако, чтобы не огорчать автора, сделал вид, что это открытие произвело на него впечатление.

— Вишневый сад. Послушайте, это чудесное название! Вишневый… — повторял на разные лады Чехов.

— Прелесть названия заключается больше в интонациях вашего голоса… — осторожно заметил Станиславский.

Улыбка тотчас исчезла с лица Чехова. Разговор расклеился. Наступила неловкая пауза.

Через некоторое время автор сам пришел к режиссеру.

— Послушайте, не Вишневый, а Вишнёвый сад! — сказал он и закатился довольным смехом.

В первую минуту Станиславский даже не понял, о чем идет речь, но Антон Павлович продолжал смаковать название пьесы, напирая на нежный звук «ё». Действительно, то же название сразу приобрело другой смысл. «Вишневый сад» — это деловой, коммерческий сад, приносящий доход, а «Вишнёвый» дохода не приносит, он хранит в себе и в своей цветущей белизне поэзию жизни.

Гаев — Качалов — опустившийся дворянин, мелкий банковский служака, потерявший почву старый ребенок, с недоумением и растерянностью смотрящий на окружающий мир. Когда он пытается держаться с барственным достоинством, то становится еще более никчемным и жалким. В то же время он не только смешон, но и трогателен, когда произносит свою знаменитую речь: «Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости…»

Легкими штрихами Качалов подчеркивал неумение Гаева хоть на чем-либо сосредоточиться, его бездумность, безответственность в любом серьезном вопросе. Слыша доносящиеся звуки оркестра, Гаев наивно, по-детски дирижирует тростью и говорит:. «Помнишь, четыре скрипки, флейта и контрабас». И тут же, с той же интонацией перескакивает на другую тему: «Мне предлагают место в банке. Шесть тысяч в год».

В третьем акте Гаев появляется на миг после того, как имение и вишневый сад проданы с торгов. Только одну, притом совершенно незначащую фразу, он произносит тогда: «Тут анчоусы, керченские селедки… Я сегодня ничего не ел… Столько я выстрадал! Ужасно. Дашь мне, Фирс, переодеться».

Как Качалов играл эту «проходную» сцену? Вот мнение театроведа, которого никак нельзя упрекнуть в гиперболизме:

«В гениальной по лаконизму и насыщенности сцене приезда с торгов качаловский Гаев казался воплощением класса, уходящего в прошлое».

Оценка похожа на формулировку, но это не умаляет, а скорее подчеркивает ее точность.

Совсем почти нет слов у Гаева и в заключительной сцене спектакля, он произносит лишь: «Сестра моя, сестра моя…» В этой коротенькой фразе Качалов раскрывал волнующую глубину чеховского подтекста и тем добивался драматического звучания двух простых слов.

Прощаясь с родным домом, обреченным на слом, Гаев смотрел на следы портретов, снятых со стен. Артист стоял в этой сцене спиной или вполоборота к зрителям. Затем слышалось глухое рыдание, и он уходил.

Свой финальный уход Качалов репетировал долго и часто его менял. Гаев то просто удалялся вслед за Раневской, то приосанивался и, чтобы скрыть свое волнение от окружающих, громко откашливался, нарочито легкомысленно вертел тростью за спиной. И снова все движения и малейшие жесты его без всяких слов звучали выразительно — «по-чеховски».

Захар Бардин в пьесе «Враги» М. Горького — последняя большая роль Качалова в Художественном театре. Сыгранная позже, роль Якова Бардина не была столь значительной, а Чацкий в «Горе от ума» (постановка 1938 года) не новинка в качаловском репертуаре: в молодости он уже играл этого героя бессмертной комедии.

Утром 10 октября 1935 года, накануне премьеры «Врагов», Качалова посетила делегация Художественного театра. Пришедшие приветствовали Василия Ивановича как «великого актера, близкого по своим настроениям Коммунистической партии». Впрямь, хотя формально он не был коммунистом, дух партийности отличал его искусство.

Как ни парадоксально звучит, Качалов в роли фабриканта Бардина доказал это с особенной убедительностью. С партийной страстностью создал он образ прекраснодушного краснобая, обнажив в нем подлинное лицо озлобленного политического врага.

Качаловский Бардин сразу пленял своей беспомощностью и наивностью. Говорил он мягко, уютно, стекла своих очков протирал как-то неумело и даже кусок сыра на вилке не всегда мог удержать. Такой неприспособленный, «не от мира сего» человек и мухи как будто не обидит.

Либеральствующий барин Захар Бардин кажется добрым хозяином. Старательно убеждает он, что желает всем «только добра» и как незаслуженное оскорбление воспринимает недоверие рабочих. Но именно когда Бардин усердствовал в своем либерализме, Качалов обнажал его ненависть ко всему передовому. Лицемерие лжелиберала разоблачалось тонко, изнутри, иногда только одним легким жестом, интонацией или едкой усмешкой артиста. Недаром игра Качалова во «Врагах» расценивалась критикой как «гражданская казнь, совершенная на подмостках театра».

Бардин в исполнении Качалова был превосходной иллюстрацией к известным словам В. И. Ленина о русском либерале-«гуманисте», который «…сам не участвовал в порке и истязании крестьян с Луженовскими и Филоновыми. Он не ездил в карательные экспедиции вместе с Ренненкампфами и Меллерами-Закомельскими. Он не расстреливал Москвы вместе с Дубасовым. Он был настолько гуманен, что воздерживался от подобных подвигов, предоставляя подобным героям всероссийской «конюшни» «распоряжаться»… Разве это не гуманно в самом деле: посылать Дубасовых «насчет Федора распорядиться» вместо того, чтобы быть на конюшне самому?.. — Золотой был человек, мухи не обидел! «Редкий и счастливый удел» Дубасовых поддерживать, плодами дубасовских расправ пользоваться и за Дубасовых не быть ответственным».

В последней сцене спектакля Бардин — Качалов с предельной выразительностью разоблачал самого себя. Безмолвно, внимательно, поблескивая своими золотыми очками, любуется он на жандармскую расправу с рабочими. Сам он как будто не участвует в жестокой расправе — остается чистеньким. Да и зачем ему марать руки в крови, для того есть дубасовы.

Захар Бардин в исполнении Качалова — образец политической и художественной выразительности, какой может достичь только артист с горячим чувством гражданственности.

— Спасибо! Спасибо!..

Слова сердечной благодарности часто слышались на концертах Качалова. Молодежь и люди старшего поколения в Москве, Ленинграде и во многих других городах Советской страны неизменно заполняли залы, где выступал Качалов-чтец.

Радио, грамзапись, магнитофонная запись, непосредственное чтение стихотворных и прозаических произведений с эстрады были его второй стихией после театра. Можно только поражаться творческой силе артиста. Вспомним, величайшие мастера сцены создавали за свою жизнь всего несколько образов, приносивших им мировую славу. Актер Поссарт так сыграл лишь две-три роли, Барней — столько же, Моисси — четыре роли, Росси и Сальвини — три роли. Все это кажется ничтожно малым в сравнении с качаловским репертуаром в театре.