Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела

• Название: Испытание Ричарда Феверела
• Автор: Джордж Мередит
• Жанр: Классическая проза

Английский писатель Джордж Мередит (1829-1909) - один из создателей социально-психологического романа.

Главные герои романа "Испытание Ричарда Феверела" - богатый помещик и его сын Ричард. Воспитывая своего единственного сына, сэр Остин, покинутый женой, придерживается разработанной им самим системы. Однако слепой эгоизм, побуждающий не считаться с особенностями характера сына, с его индивидуальностью, попытки оградить его от женщин и любви оборачиваются в конечном итоге трагедией.

Переводчик романа А.М. Шадрин умер, не полностью закончив работу над книгой. Поскольку издательство получило перевод в незавершенном виде, редакторы, проведя сверочную работу, исправили смысловые неточности, унифицировали имена собственные, реалии, восстановили пропуски. При этом, однако, сообразуясь с ярким индивидуальным стилевым почерком А.М. Шадрина, — известного мастера перевода, — с его четко выраженными переводческими принципами, редакторы постарались сохранить синтаксический строй перевода, его особую музыкальную ритмику, речевые характеристики персонажей, а также сберечь своеобразие используемой им лексики.

---

— Согласитесь, что английский язык у меня все же лучше того, на котором изъясняется их светлость, — промолвил Адриен.

— Он очень добр, — ответила Люси.

— Ко всем, кроме своего родного языка. Можно подумать, что он видит в нем соперника своему достоинству.

Может быть, Адриен с его флегматическими чувствами чуял в нем соперника.

«Нам здесь хорошо, и вокруг нас прекрасное общество, — писал он леди Блендиш. — Должен признаться, что нашему гурону либо просто очень везет, либо он обладает необыкновенно развитым инстинктом. Он вслепую сумел найти себе достойную подругу жизни. Она не оробеет перед лордом и ублаготворит аппетиты эпикурейца. Помимо поваренной книги, она еще читает и комментирует «Котомку пилигрима». Разумеется, больше всего ее занимает глава, посвященная любви. Определение женщины как существа, «привлеченного уважением и преображенного любовью», она находит прекрасным и повторяет его, поднимая свои прелестные глазки. Равно как и молитву влюбленного: «Даруй мне чистоту, которая была бы достойна ее доброты, и надели ее терпением, чтобы пробудить эту доброту во мне». Как очаровательно она лепечет эти слова. Можете не сомневаться в том, что я эту молитву твержу. Я прошу ее читать мне избранные места из этой книги. У нее неплохой голос.

Леди Джудит, о которой я говорил, — это знакомая Остина мисс Ментит, которая вышла замуж за немощного старика, лорда Фелли, простофилю, как его называют здесь злые языки. Лорд Маунтфокон приходится ему родственником, а ей уж не знаю кем… Она пыталась это уточнить, но оба они сумели выйти из создавшегося затруднительного положения и принялись играть роли: он — человека насквозь порочного, она — его добродетельной советчицы; в этом-то положении и застала их наша юная чета и, может быть, даже отвратила нависавшую над ними опасность. Они прибрали молодых людей к рукам. Леди Джудит взялась вылечить юную папистку от ее милой скромной привычки морщить брови и краснеть, когда к ней обращаются, а их светлость — направлять не знающую удержу энергию своенравного юноши. Так мы исполняем наше предназначение и бываем довольны. Иногда они меняются своими подопечными; их светлость пестует юную католичку, а миледи — наследника Рейнема. «Да пребудет меж всеми радость и блаженство!», как сказано в стихах немецкого поэта[123]. Леди Джудит согласилась выйти замуж за немощного старого лорда, для того чтобы оказывать мощную помощь себе подобным. Как вы знаете, Остин возлагал на нее большие надежды.

В первый раз в жизни я имею возможность изучить повадки лордов. Мне думается, что есть известный смысл в том, что ввела меня в этот круг племянница мельника. Язык крайних полюсов нашего общества сходен. Я нахожу, что в обоих непроизвольно и с чрезвычайной щедростью употребляются гласные и прилагательные. Милорд и фермер Блейз говорят на том же самом языке, только язык милорда утратил стержень и сделался хоть и беглым, но вялым. Добиваются они, в общем-то, одного и того же; но у одного из них есть деньги, или, как говорится в «Котомке пилигрима», преимущество, а у другого его нет. Мысли их роднит одна особенность: ход их прерывается в самом начале. Юный Том Блейз, имей он преимущество, сделался бы лордом Маунтфоконом. Даже в характере трущихся возле них приживальщиков я усматриваю известное сходство, хотя должен все же признаться, что достопочтенный Питер Брейдер, приживальщик при милорде, ни в какой степени не является существом вредным.

Все это звучит до ужаса демократично. Пусть это вас ни в какой степени не тревожит. Установив близость между двумя крайностями Британского Королевства, я сделался в три раза большим консерватором. Я вижу теперь, что любовь лорда к своей нации — не столько раболепие, сколько форма эгоизма: это все равно что надеть на собственное изображение шляпу с золотым шнуром и начать ему поклоняться. Вижу я также и восхитительную мудрость нашей системы: где же еще найти более стройное распределение власти, как не в обществе, где людям, ничтожным в умственном отношении, по закону положены преимущества и отделанная золотым шнуром шляпа. Выстаивать, кланяться и сознавать собственное превосходство — какое умиротворяющее влияние оказывает это на интеллект, на этого благородного мятежника, как его называет «Пилигрим»! Это редкостное вознаграждение, и оно поддерживает равновесие; вместе с тем время, наступление которого предвидит «Пилигрим», когда наука произведет на свет аристократию разума, представляется просто ужасным. Ибо есть ли деспотизм более мрачный, чем тот, которому разум человеческий не в состоянии бросить вызов? Это будет поистине Железный век. Вот почему, сударыня, я кричу и буду кричать: «Да здравствует лорд Маунтфокон! Пусть он подольше ценит свое любимое бургундское вино! Пусть подольше фермеры носят его на своих плечах!»

Мистер Мортон (который оказывает мне честь, называя меня юным Мефистофелем и несостоявшимся Сократом), едет завтра, чтобы вызволить мастера Ралфа из беды. Нашего Ричарда только что избрали в члены клуба по распространению морской болезни. Вы спрашиваете, счастлив ли он? Настолько, насколько может быть счастлив тот, кто на горе себе добился всего, чего хотел. Страсть его — это движение. Он вечно куда-то мчится. Соревнуясь с Леандром и Дон Жуаном, как мне говорили, он на этих днях переплыл пролив[124] или совершил что-то другое, не менее сногсшибательное: он сам становился подобием того, чьи лавры не давали ему покоя; или, как говорят острословы, героем его сделал заклад, об который он побился. Сегодня утром приключилась маленькая домашняя история. Он видит, что, в то время как он расточает ей пылкие ласки, она чем-то отвлечена; она словно робеет и ищет уединения; тут им овладевает неистовая ревность: он начинает следить за ней и застает ее со своим новым соперником — старинным изданием книги доктора Кулинарии! Не желая и знать о великих заслугах доктора перед нашей страной, не слыша исступленной мольбы жены, он хватает прелюбодея, раздирает его на части и подвергает его той обработке, какую тот рекомендует учинять над огурцами. Надругательство над почтенным гастрономом вызывает слезы и крики. Она кидается, чтобы подобрать с земли драгоценные листки; он кидается следом за ней; верный себе доктор возлежит на цветочной клумбе.

Но прежде чем цветок еще более прекрасный, чем те, среди которых он оказался, успевает поднять его, зловещая, как мрак преисподней, пята попирает несчастного и втаптывает все глубже в землю вместе с вышеупомянутыми цветами. Блаженное погребение! Трогательной данью его заслугам становится поливка этой цветущей могилы слезами, как вдруг взглядам их предстает прогуливающийся неподалеку милорд Маунтфокон.

— Что случилось? — вопрошает их светлость, расправляя усы. Увидев его, они сразу бросаются в разные стороны, и разъяснять, что же, собственно, произошло, приходится мне из моего окна. Милорд поражен; Ричард сердится на жену за то, что ему приходится теперь стыдиться совершенного им поступка; наша красавица вытирает слезы, и после нескольких мгновений всеобщего замешательства жизнь снова идет своим чередом. Добавлю еще, что доктора сразу же извлекли из могилы, и теперь, в часы отсутствия лиходея, мы заняты возвращением молодости старику Эсону[125] с помощью волшебных ниток. Между прочим, на нитках этих есть благословение папистского священника».

Прошел месяц с тех пор, как Адриен написал это письмо. Ему было хорошо с ними, поэтому, разумеется, он продолжал пребывать в убеждении, что Время так или иначе делает свое дело. Ни словом не обмолвился он о возвращении Ричарда в Рейнем, и почему-то ни Ричард, ни Люси об этом больше уже не заговаривали.

Леди Блендиш писала ему в ответ:

«Его отец убежден, что он отказался приехать. Ваше упорное молчание на этот счет заставляет меня опасаться, что это действительно так. Вам следует добиться, чтобы он приехал. Вы должны настоять на этом. Что, он с ума сошел? Он должен приехать сейчас же».

На это Адриен ответил два дня спустя, — эти два дня понадобились ему для того, чтобы обдумать совет леди Блендиш.

«Дело в том, что одна половина отказывается ехать без другой. Проклятый вопрос пола становится для нас непреодолимой помехой».

Леди Блендиш была в отчаяньи. У нее не было окончательной уверенности в том, что баронет захочет увидеть сына; маска, с которою он не расставался, сбивала их всех с толку; однако ей казалось, что сэр Остин раздражен тем, что его провинившийся сын теперь, когда ему предоставлена возможность приехать и помириться с отцом, откладывает этот свой приезд на долгие дни и недели. Даже то немногое, что ей удавалось разглядеть сквозь непроницаемую маску, убеждало ее, что надеяться на то, что баронет примет теперь юную чету, уже не приходится; она пришла к убеждению, что невозмутимость его притворна; однако проникнуть глубже ей не удавалось, в противном случае она, вероятно, испугалась бы и спросила себя, уж не женское ли перед нею сердце?