Альберт Цессарский - Чекист

• Название: Чекист
• Автор: Альберт Цессарский
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1960

Цессарский Альберт Вениаминович родился в 1920 году в Одессе. По профессии врач.

В годы Великой Отечественной войны находился в десантном партизанском отряде полковника Д. Н. Медведева в глубоком тылу врага. Член КПСС с 1943 года.

После войны работает врачом в системе Московского здравоохранения.

Печататься начал с 1952 года в периодических изданиях. В 1954 году была опубликована и поставлена пьеса А. Цессарского «Воспитание чувств» («Иван Груздев»), в 1956 году в издательстве «Советский писатель» вышла повесть «Записки партизанского врача».

Главы из повести «Чекист» печатались в журнале «Молодая гвардия».

---

— Погоди, погоди, сорока! — улыбнулся он. — Сядем побалакаем.

Настя повела его к стожку. Они уселись рядом в чуть вохкое от вечерней росы сено, и он стал говорить все, что приходило на память, чтобы ответить на ее жадные, сбивчивые вопросы. Он увлекся и начал пересказывать всю свою жизнь. Иногда наклонялся к ней проверить, не заснула ли.

— Что ты! — говорила она, каждый раз улыбаясь, и глаза ее в темноте блестели.

Он обнял ее одной рукой, услышал, как гулко, толчками забилось сердце, и никак не мог разобрать, в чьей груди оно стучит. Настя не шевельнулась. Только напряглось плечо под его ладонью. Несколько секунд они пробыли недвижно в мертвой тишине.

Настя внезапно поднялась.

— Пойдем, устала я.

И будто разом проснулись все звуки вокруг — и скрип повозки на дороге, и неясный шум воды, и далекая, чуть слышная перекличка голосов за рекой. Всю дорогу до самого дома они шли молча, и он .чему-то счастливо улыбался в темноте.

У калитки сказал:

— Надоел я разговорами?

Она обернулась, коротко глянула на него, шепнула:

— Приходи завтра прямо туда.

На другой вечер он чуть было не прошел мимо: не заметил в темноте стожка. Она окликнула. И притянула за руку к себе.

Ночь выдалась теплая. Месяца не было, вокруг лежала густая, тяжелая, низкая тьма, будто на самых плечах.

Настя рассказывала ему о своей семье, о родне, о станичниках.

— Скупой у нас народ. Вот крестная. Зубы ей в городе золотые сделали. Так она в сундуке бережет. А сама гугнивая и слюной брызгает... А то еще есть у нас Асмолов, самый богатый казак в станице. Так он страсть как помереть боится. Увидит, идет мимо незнакомый человек, сейчас же окликнет, спросит, сколь тому лет. И если больше, чем ему, до того обрадуется, что потом весь день ходит веселый. Вот и живет, будто к смерти его приговорили! Разве ж это жизнь?

— Настя, — вдруг сказал он, — ты б поехала в город, насовсем, жить? — и взял ее за руку. Ладонь ее сразу стала мягкой, безжизненной.

— Нет, — еле внятно ответила она, — ни к чему я там...

Ночь шла, неслышно обтекая их. Молча сидели они, точно на островке среди черной воды. И вот уже чудится Медведеву, что он здесь давно, очень давно и останется здесь до конца своей жизни. По утрам будет просыпаться под горячим взглядом ее смеющихся глаз, вместе с ней выходить на высокий ветреный берег Кубани...

В полночь, как и вчера, на дороге послышался стук повозки. Не доезжая до них, повозка свернула в сторону и загромыхала прямиком через поле к реке.

— Что это? — удивился Медведев. — Каждую ночь ездят...

— Кто их знает... Соль тайно возют, что ли, — безразлично ответила Настя.

— Почему думаешь, соль?

— Зачем еще... А тебе дело?

— Дело, — ответил Медведев и подумал, что вот уже второй день он почти не помнит о Гурове. — К кому же это ездят?

— Да тут, на хутор.

— Послушай, Настя, не знаешь, у кого здесь на хуторе за последний месяц девочка родилась? Таней назвали.

Она помолчала, припоминая.

— Есть, есть такой... Порядин фамилия.

— Кулак?

— Лютый.

— Почему же Таня ни в какой книге не записана?

— Не выдашь? — засмеялась Настя. — Попу нельзя крестить без справки, из загсу, а он крестит. И чтоб не узнали, не записывает.

Медведев попросил показать ему дом Порядина,

— Завтра.

На третий вечер он пришел к стожку первый. Настя прибежала, запыхавшись, испуганно ахнула:

— Опоздала! Пойдем.

Медведев шагал молча, озабоченный, мысленно браня себя за то, что потерял два дня.

На хуторе забрехали собаки. Настя остановилась. По дороге затарахтела повозка.

— Ты бы осторожнее. — Настя несмело тронула его за плечо. — Убьют.

Он сжал ее руку.

— Тише. Веди скорее.

Она вдруг обняла его за шею, на короткий миг прижалась горячей щекой к его лицу и, оттолкнув, неслышно побежала вперед. Медведев следовал за ней в темноте почти наугад. Они подошли к дому как раз в тот момент, когда хозяин провожал гостя от конюшни.

— Ну как, спокойно у вас тут? — спросил гость.

Это был Гуров.

Что делать? Медведев несколько минут стоял в нерешительности. Потом повернулся к Насте.

— Уговори отца дать мне лошадь до железной дороги доехать. Так, чтоб ни одна живая душа не проведала! А сама постереги — не уедет ли этот гость от Порядина. Вернусь завтра, как стемнеет. У стожка меня встретишь.

— Тять побоится... — вздохнула она. Помолчала. Потянула его за рукав. — Пойдем. Сама тебе оседлаю.

* * *

Отряд подходил к станице в полной темноте. Медведев приказал остановиться и, ведя в поводу коня, сошел с дороги. Вернулся он через несколько минут.

— А конь где? — удивился Вольский.

— Все в порядке, Гуров здесь, — вместо ответа сказал Медведев.

Рассыпавшись цепью, отряд окружил хутор.

Гуров не успел даже выскочить из-за стола. Перед ним лежало письмо к казачеству, которое он сочинял вместе с Порядиным, — призыв подняться с оружием в руках против большевиков.

Везли его назад связанным в той же повозке, в которой он прошлой ночью приехал сюда.

Когда вышли на дорогу, Медведев услышал тихий оклик.

Настя еще была у стожка. Рядом конь, опустив шею, меланхолично жевал сено.

— Прощай, Настя, — шепотом сказал Медведев.

Она не ответила. Конь, мотая головой, вытаскивал пучок за пучком, и стожок с тихим шорохом рассыпался.

Лицо ее было закутано платком, одни глаза горели в темноте.

— Что закуталась? — спросил Медведев.

Она с досадой двинула плечом.

— Тять побил...

Он хотел расспросить, утешить, но понял, что не надо.

— Я должен ехать, Настя.

Она молча кивнула.

— Ну, не поминай лихом. — Он протянул ей руку.

Настя не приняла. Со страстной, гордой силой задыхаясь сказала:

— Иди! Кто ты мне?..

На мгновенье показалось, все замерло, все застыло в ночи: и конь у стога, и люди на дороге, и черное небо над головой. И ветер, дувший с Кубани, вдруг разом спал — точно кто-то задержал последний вздох.

— Медведев! Скоро, что ли? — раздался с дороги нетерпеливый окрик Вольского.

Медведев поклонился ей, повернулся и пошел.

— Простился? Ну и силен ты! — с завистливым восхищением сказал Вольский, подвигаясь в повозке, чтобы дать ему место.

Медведев, не желая отвечать, опрокинулся навзничь в сено.

* * *

С того дня, как Гурова высадили с моторки на Тендровской косе под Херсоном, он успел создать из бывших белогвардейцев обширную организацию на Херсонщине и на Кубани. После ареста Гурова организация была полностью разгромлена.

Осенью двадцать девятого года в Харькове Медведеву вручили награду — именное боевое оружие.

— А ведь могло бы все кончиться совсем иначе, если б не я, — скромно заметил присутствовавший при этом инспектор. И в ответ на чей-то недоумевающий взгляд пояснил: — Это я тогда уговорил его поехать на Кубань... под мою личную ответственность!

Медведев поблагодарил за награду. Друзья горячо пожимали ему руку.

Когда очередь дошла до инспектора, он усмехаясь произнес:

— Во всяком случае, впредь тебе наука — не доверяй!

Медведев встрепенулся, пристально поглядел на него.

— Страшная у вас точка зрения, товарищ .инспектор.

— Вижу, не зря Гуров тебя два раза провел, не зря! Боком твоя философия выходит, — процедил инспектор, и бледное лицо его стало серым.

— Да, Гуров оказался хитрее, чем я предполагал. Но если мне за все годы чекистской работы и удалось кое-что сделать, так только потому, что я доверял людям! — ответил Медведев.

Когда он вышел, инспектор скорбно покачал головой:

— Неисправим!

БУХГАЛТЕР СЕРДЮК

В декабре 1929 года в Каховке на ярмарке произошло ничем не примечательное событие — поругались торговец с покупателем. Один заломил неслыханно высокую цену за гречку. Другой корил, взывал к совести и требовал скостить половину.

— Що ты мени у совисть пхаешь! Не хочешь — не покупай! — огрызался владелец гречки, вытягивая из полушубка худую, в жилах коричневую шею и сопя в заиндевевшие обвислые усы.

Покупатель был одет по-городскому, держал под мышкой облезлый портфель и, выкатывая поверх железных очков близорукие глаза, тянул к себе куль с крупой, надсадно крича:

— Как же мне детей кормить? Есть в тебе совесть? Можешь ты понять человека?!

— Тогда плати! Чего в портфелю гроши ховаешь? Плати, бери гречку, дешевле не на́йдешь!

— Живоглот, вот ты кто! Живогло-от! — собрав все силы, крикнул человек в очках и, бросив куль, повернулся, чтобы уйти.

— Эх ты! — с досадой сказал владелец гречки, увязывая бечевкой куль. — Чего гроши жалеешь, все равно они скоро ходить не будут!