Грэм Грин - Человеческий фактор

• Название: Человеческий фактор
• Автор: Грэм Грин
• Жанр: Современная проза

Роман из жизни любой секретной службы не может не содержать в значительной мере элементов фантазии, так как реалистическое повествование почти непременно нарушит какое-нибудь из положений Акта о хранении государственных тайн. Операция «Дядюшка Римус» является в полной мере плодом воображения автора (и, уверен, таковым и останется), как и все герои, будь то англичане, африканцы, русские или поляки. В то же время, по словам Ханса Андерсена, мудрого писателя, тоже занимавшегося созданием фантазий, «из реальности лепим мы наш вымысел».

---

Все свои утехи и невзгоды Крузо делил на «Доброе» и «Злое» и в колонке «Злое» написал: «Нет здесь ни души, с кем я мог бы поговорить или кому излить свои мысли». А в противоположной колонке, под словом «Доброе», перечислил «множество необходимых вещей», которые спас при кораблекрушении и которые «помогут мне обеспечить мои нужды или же обеспечить себя, пока я жив». Ну что ж, а в его, Кэсла, распоряжении было теперь зеленое плетеное кресло, стол в жирных пятнах, неудобный диван и обогреватель, возле которого он грелся. Он ничего больше и не желал бы, будь рядом Сара – она ведь привыкла и к худшему, и Кэслу вспоминались мрачные комнатенки в сомнительных гостиницах бедных кварталов Йоханнесбурга, где не было запрета для цветных и где они вынуждены были встречаться и любить друг друга. Особенно припомнилась ему комната, где вообще отсутствовала мебель и где они были так счастливы на полу. На другой день, когда Иван снова завел свою песню про «благодарность», Кэсл взорвался:

– И ты называешь это благодарностью!

– Не так много одиноких людей имеют собственную кухню и собственный душ… да еще две комнаты.

– Я жалуюсь не на это. Но мне ведь обещали, что я не буду здесь один. Мне обещали, что моя жена и ребенок приедут ко мне.

Накал его ярости обеспокоил Ивана. Он сказал:

– На это нужно время.

– Мне даже работы никакой не дают. Я тут живу как безработный на пособии. Это и есть ваш чертов социализм?

– Спокойно, спокойно, – сказал Иван. – Подожди немного. Вот рассекретят тебя…

Кэсл чуть не ударил Ивана и увидел, что Иван это почувствовал. Он что-то пробормотал и сбежал вниз по лестнице.

Как узнало об этой сцене начальство – то ли благодаря микрофону, то ли Иван сообщил? – Кэсл так никогда и не выяснит, но то, что он разозлился, – сработало. С него сняли покров тайны, – сняли, как он через некоторое время понял, и Ивана. Вот так же Ивана убрали из Лондона, решив, очевидно, что по характеру он не подходит «вести» Кэсла, и теперь, после той сцены, Иван появился у него только раз – причем весьма притихший – и потом исчез навсегда. Возможно, у них тут существует бюро кураторов – как в Лондоне было бюро секретарш – и Ивана вернули в это бюро. В такого рода учреждениях людей ведь не увольняют – из боязни разоблачений.

Свою лебединую песню Иван пропел, выступив в качестве переводчика в здании на Лубянке, неподалеку от тюрьмы, на которую Иван с гордостью указал Кэслу как-то во время их прогулок. В описываемое утро Кэсл спросил Ивана, куда они едут, и тот уклончиво ответил:

– Тебе решили дать работу.

Все стены в помещении, где они ждали приема, были заставлены книгами в уродливых дешевых переплетах. Кэсл прочел имена Сталина, Ленина, Маркса, напечатанные кириллицей: ему приятно было, что он начинает разбираться в этом алфавите. В комнате стоял большой письменный стол с роскошным кожаным бюваром и бронзовой фигурой всадника девятнадцатого века, слишком большой и тяжелой для пресс-папье, – она могла служить лишь украшением. Из двери позади стола вышел плотный немолодой мужчина с седой шевелюрой и старомодными усами, пожелтевшими от сигаретного дыма. За ним следовал молодой, аккуратно одетый мужчина с папкой. Он был как служка при священнике, а в пожилом мужчине, несмотря на густые усы, было что-то от священнослужителя – у него была добрая улыбка, и он, словно благословляя, протянул Кэслу руку. Трое русских довольно долго переговаривались между собой – вопросы и ответы, – а потом в качестве переводчика слово взял Иван. Он сказал:

– Товарищ хочет, чтобы ты знал, как высоко оценена твоя работа. Он хочет, чтобы ты понял: твоя работа была настолько важна, что возникшие в связи с тобой проблемы потребовали решения на самом высоком уровне. Поэтому эти две недели тебя и держали в изоляции. Товарищ очень беспокоится, чтобы ты не думал, будто это из-за недоверия. Просто хотели, чтобы западная пресса узнала о том, что ты здесь находишься, лишь в нужный момент.

Кэсл сказал:

– Сейчас все уже наверняка знают, что я тут. Где же еще мне быть?

Иван перевел, и пожилой мужчина что-то ответил, а молодой служка улыбнулся, не поднимая глаз.

– Товарищ говорит: «Знать – это одно, а напечатать об этом – другое». Пресса же сможет напечатать о тебе, лишь когда станет официально известно, что ты тут. Цензура уж за этим проследит. Очень скоро будет устроена пресс-конференция, и мы сообщим тебе, что ты должен будешь сказать журналистам. Возможно, мы сначала немного порепетируем.

– Передай товарищу, – сказал Кэсл, – что я хочу сам зарабатывать себе на жизнь.

– Товарищ говорит, что ты уже многократно все заработал.

– В таком случае я рассчитываю, что он выполнит обещание, которое было мне дано в Лондоне.

– Какое именно?

– Мне было сказано, что моя жена и сын последуют за мной. Скажи им, Иван, что мне тут чертовски одиноко. Скажи, что я хочу пользоваться телефоном. И звонить я хочу жене – только и всего, не в посольство Великобритании и не какому-то журналисту. Если я рассекречен, дайте мне поговорить с ней.

Перевод занял уйму времени. Кэсл знал, что перевод всегда длиннее оригинала, но тут он был что-то уж слишком длинен. Даже служка и тот добавил фразу-другую. А высокопоставленный товарищ едва ли потрудился произнести хоть слово – он сидел все такой же благостный, как епископ.

Наконец Иван снова повернулся к Кэслу. Выражение лица у него было кислое, чего остальные видеть не могли. Он сказал:

– Они чрезвычайно заинтересованы в твоем сотрудничестве в издательском отделе – в той его части, которая занимается Африкой. – Он кивнул в сторону служки, и тот позволил себе поощрительно улыбнуться – ну, прямо точно сняли гипсовую маску с лица начальника. – Товарищ говорит, он хотел бы, чтобы ты работал у них главным консультантом по африканской литературе. Он говорит, в Африке много романистов, и им хочется выбирать для перевода наиболее достойных, ну и, конечно, лучшие писатели (отобранные тобой) будут приглашены Союзом писателей в гости. Словом, это очень важный пост, и они рады предложить его тебе.

Пожилой мужчина обвел рукой книжные полки, словно приглашая Сталина, Ленина и Маркса – и, безусловно, Энгельса – приветствовать романистов, которых отберет Кэсл.

Кэсл сказал:

– Они же мне не ответили. Я хочу, чтобы моя жена и сын были тут, со мной. Мне это обещали. Борис обещал.

Иван сказал:

– Я не стану это переводить. Такими вещами занимается совсем другое ведомство. Было бы большой ошибкой сваливать все в одну кучу. Тебе предлагают…

– Скажи ему, я ничего не стану обсуждать, пока не поговорю с женой.

Иван пожал плечами и перевел. На сей раз перевод был не длиннее оригинала – короткая злая фраза. Комментарий пожилого мужчины – подобно сноскам излишне усердного редактора – заполнил пробел. Кэсл, желая показать, что решение его окончательно, отвернулся и стал смотреть в окно на узкую траншею улицы между бетонными стенами домов, чьих кромок он не видел из-за снега, валившего в траншею, словно там, наверху, опрокинули огромную бездонную бадью. Этот снег был совсем не таким, каким представлялся ему в детстве и ассоциировался со снежками, и сказками, и санками. Это был снег безжалостный, бесконечный, все уничтожающий, – снег конца света.

Иван со злостью проговорил:

– Теперь мы можем идти.

– А что они сказали?

– Не понимаю я, почему они так к тебе относятся. Я же по Лондону знаю, какую ерунду ты нам присылал. Пошли.

Пожилой мужчина вежливо протянул ему руку: молодой выглядел несколько расстроенным. На улице, занесенной снегом, стояла такая тишина, что Кэсл медлил ее нарушить. Они быстро зашагали, как двое тайных врагов, которые ищут места, где бы раз и навсегда решить свои споры. Кэсл наконец не выдержал неизвестности и спросил:

– Ну, так каков же все-таки результат разговора?

Иван сказал:

– Они заявили мне, что я неправильно себя с тобой веду. Все та же песня, как и тогда, когда меня отозвали из Лондона. «Нужно быть большим психологом, товарищ, большим психологом». Стал бы я предателем, как ты, мне бы куда лучше жилось.

Им посчастливилось поймать такси, и Иван в оскорбленном молчании залез в машину. (Кэсл уже заметил, что в такси никогда не разговаривают.) Лишь у входа в дом, где жил Кэсл, Иван нехотя сообщил то, о чем Кэсл его спрашивал.

– Так вот: место будет тебя ждать. Можешь не беспокоиться. Товарищ относится к тебе с большим сочувствием. Он поговорит с кем надо насчет твоего телефона и твоей жены. Он просит тебя – именно просит, так он и сказал – потерпеть еще немного. Очень скоро, сказал он, тебя известят. Он понимает – заметь: понимает – твои опасения. А я просто ничего не понимаю. Наверное, плохой я психолог.

И, оставив Кэсла стоять в дверях, Иван повернулся и зашагал прочь, – пелена снега скоро навсегда скрыла его из глаз Кэсла.