Татьяна Туринская - Арифметика подлости

• Название: Арифметика подлости
• Автор: Татьяна Туринская
• Жанр: Современные любовные романы

---

— Должен вас предупредить, мамочка. Довольно часто случается, что женщины, чьи детородные функции нарушены, страдают нимфоманией. Ну, вы поняли, что я имею в виду. Впрочем, это вовсе не обязательно. В случае с вашей девочкой еще не все потеряно: второй яичник совершенно здоровый, по крайней мере, пока. Так что, вполне возможно, она сможет иметь детей и обойдется без… ммм… осложнений. И еще, уважаемая. Я бы посоветовал вам обойтись без абортов. То есть не вам, конечно, вашей дочери. Если ей случится забеременеть — лучше рожать, даже если эта беременность не окажется слишком желанной. Второй беременности может и не наступить — в любой момент может развиться патология второго яичника.

Услышать-то Оля услышала, но абсолютно ничего не поняла. Что за 'нимфомания' такая? И почему она должна от нее страдать? Ведь, если ей повезет и она станет нимфой — какое же это страдание? Нимфа — это же красиво и необычно! К тому же, доктор сказал, вполне вероятно, что она сможет иметь детей. Стало быть, она ничем не отличается от обычных, не перенесших операции, девочек. Значит, все с ней в порядке, все у нее будет хорошо.

Девочка росла, но внешне почти не менялась. В двенадцать лет она выглядела в лучшем случае на десять. В шестнадцать — на двенадцать. А первые месячные прошли через год после окончания школы.

К девятому классу Оля начала серьезно комплексовать. Все одноклассницы уже могли похвастать некоторыми припухлостями под школьной формой. У кого-то больше, у кого-то меньше, но грудь появилась у всех. Кроме Ольги. Некоторые девочки даже стали носить бюстгальтер. Оля, естественно, обходилась без него. Мальчишки, глядя на нее, откровенно насмехались. А как завидно ей было, когда то одна, то другая одноклассница сидела на физкультуре на скамейке запасных, даже не переодевшись в форменные трусики и футболку, шептала на ухо физруку так, чтобы мальчишки не слышали:

— Игорь Константинович, мне сегодня нельзя. И на следующий урок тоже нельзя будет. Можно, я в пятницу вообще не приду?

Всем, всем девчонкам периодически было 'нельзя', и только одной Ольге всегда 'можно'!

Училась Оля из-под палки, вернее, из-под маминого ремня. Галина Евгеньевна лупцевала бестолковую дочь едва ли не каждый вечер, однако результат от этого не менялся: не сильна была дочь в науках, совсем не сильна. Гуманитарные предметы еще тянула кое-как: там, где не понимала, можно было хоть заучить наизусть. С точными же предметами сладить никак не удавалось.

В результате — более чем скромный аттестат зрелости. Пытаться поступить в институт с таким — утопия. Пришлось матери устроить ее на свой завод, на конвейер по сборке радиол. По вечерам же Оля ходила на подготовительные занятия: как бы там ни было, а высшее образование она непременно должна получить — не стоять же всю жизнь у конвейера.

Поступить удалось только через два года, да и то в совершенно непрестижную 'педульку', на филологический факультет. Как говаривали в народе: факультет старых дев. Ну да, выйди тут замуж, когда на весь поток и десятка парней не наберется. И те едва ли на парней похожи: так, сплошные недоразумения в белых кудряшках, кругленьких очечках, отглаженных брючках и вязанных полосатых безрукавках.

К моменту поступления в институт Ольге перевалило за девятнадцать, однако, несмотря на появление первых признаков взросления, выглядела она намного моложе. Один случай надолго выбил ее из колеи. Не случай даже — так, малюсенький эпизодик, но ранил ее самолюбие навсегда.

Сбежали как-то с Маринкой с последней пары, решили сходить в кино. Фильм шел заграничный, не то французский, не то итальянский. Названия Ольга не запомнила. В память врезалось лишь самое важное: внизу огромной пестрой афиши красовалось предупреждение: 'Детям до шестнадцати лет смотреть не рекомендуется'. Семнадцатилетнюю Маринку пропустили в зал без проблем, а взрослую Олю контролерша тормознула с презрительным вздохом:

— Да тебе хоть пятнадцать-то есть? Куда ты лезешь, сопля зеленая?

Вроде по щекам отхлестали наотмашь.

— Мне уже девятнадцать! — сквозь зубы огрызнулась Ольга, пылая ненавистью и к злобной тетке, и к матери, родившей такую уродку, и к несправедливой судьбе. А заодно и к рано повзрослевшей подружке, которую уже в четырнадцать пускали кругом и всюду.

Унизительно-милостиво освободив проход, контролерша ответила с мерзкой усмешкой:

— Ты не путаешь? Может, двадцать пять? Иди уже, козявка, там все равно ничего особенного нету.

В фильме действительно не оказалось ровным счетом ничего такого, что было бы незнакомо двенадцатилетним детям. Но Ольга этого даже не заметила — весь фильм переживала: ну почему же, почему она все еще выглядит сопливым ребенком?!

Однако ко второму курсу Оля стала ловить на себе заинтересованные взгляды прохожих парней. Сначала спешила посмотреться в зеркало: что-то не в порядке с прической, или, быть может, помада размазалась, или тушь?

Со временем пообвыкла, даже возгордилась. И было чем. Из обыкновенной, непримечательной девочки-подростка она плавненько превратилась не то, чтобы в красавицу, но в очень миловидную юную девушку. Красота ее была совсем скромной. Впрочем, едва ли ее вообще можно было назвать красивой. Хорошенькая, миленькая — да, но не красивая. Очень чистое, все еще по-детски нежное лицо, большие светло-серые глаза, которые Ольга упорно называла голубыми. Губки маленькие и пухленькие, той формы, о которой говорят: бантиком.

Она никогда не использовала слишком ярких красок для макияжа. Сначала мать не разрешала, потом просто вошло в привычку: чуть-чуть голубых теней на веки, непременно очень хорошо растушеванных; реснички, длинные и красиво загнутые от природы, лишь капельку подчеркнуты тушью; губки-бантики аккуратненько подкрашены светло-розовой перламутровой помадкой. Завершала портрет длинная стрижка "каскад". Оля от природы была блондинкой, но натуральный цвет был довольно тусклый, сероватый. Поэтому уже лет в семнадцать Галина Евгеньевна, знавшая толк в женских хитростях, разрешила ей подкрашивать волосы в светло-соломенный оттенок. В результате безобидных манипуляций из зеркала на Ольгу смотрело очаровательное существо с широко распахнутыми наивно-удивленными глазами. И тогда она поняла, кто она. Не Ольга, нет. Оленька.

Наконец-то она была абсолютно довольна своим отражением. Воспринимала свое перевоплощение из зеленой соплюшки в очаровательную девушку не как чудо, а сугубо как припозднившуюся расплату матушки-природы перед обездоленным ребенком: пусть поздно, зато с лихвой. И уж кто, как ни Оленька, заслужила такое перевоплощение!

***

В отличие от подруги, Маринка Казанцева жила в полной семье. Мама, папа, брат — весь набор. Обычная семья с обычными родителями. Необычной, пожалуй, была лишь плохо скрываемая ненависть матери к Галине Булатниковой.

Отец, по Маринкиным наблюдениям, тоже не слишком жаловал соседку. При встрече, правда, раскланивался прохладно, и можно было не сомневаться — это единственная форма их общения. Мать же, и это Маринка знала точно, метала в сторону Галины громы и молнии.

О причинах девочка не расспрашивала: какая разница? Главное — результат. А результат этой вражды ее вполне устраивал.

Брат Миша был всего на два года старше Маринки, как и Ольга — они даже учились когда-то в одном классе. Казалось бы — что такое два года разницы? В общении с Ольгой они Маринке нисколечко не мешали. А вот с Мишей общие интересы не заладились. Враждовать не враждовали, но и слишком тесно не общались. Миша после школы поступил на радиомеханический факультет и чаще всего сидел дома, в своей комнате, тихонечко паял что-то. Сестра в его железяках не разбиралась. В общем, существовали на одной территории вполне мирно и спокойно: Миша не трогал сестру, Маринка, соответственно, не причиняла никаких хлопот брату.

Родители Марину тоже не слишком доставали. Разве что мать гоняла ее, как сидорову козу, с бесконечной своей уборкой, чем немало портила девочке детство. Переборщила: вместо того, чтобы приучить дочь к чистоте и порядку, добилась лишь обратного эффекта — девочка, конечно, убиралась, но только тогда, когда мать тыкала носом, и только в указанном объеме. При одном слове 'уборка' ее начинало 'типать', как говорила их бабушка. Но деваться некуда: живешь в родительском доме — будь добра подчиняться их указаниям. Саму же Маринку идеальный порядок в доме лишь раздражал. Ей непременно нужно было хотя бы стул чуточку выдвинуть из-за стола, или бросить газету на диван, или раскрытую книжку где-то оставить: хоть что-нибудь, лишь бы придать дому жилой, не музейный, вид.

Лентяйкой Маринка была отменной. Не только в уборке, но и в учебе. Головой Бог наградил неглупой, и при желании школу она могла бы закончить с золотой медалью. Тогда поступить смогла бы в любой институт, куда б душа пожелала. Ну, или почти в любой. Но в том-то и дело, что никаких желаний у нее не было. Уроки она никогда не делала. Вернее, делала до шестого класса, да и то лишь письменные. Позже вообще учиться перестала. Если на уроке сидела смирно и слушала учителя, повторять дома пройденный материал не имело смысла — он сам собой врезался в память если не на всю жизнь, то очень и очень надолго.