Георгий Кубанский - Команда осталась на судне

• Название: Команда осталась на судне
• Автор: Георгий Кубанский
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1978

В повести рассказывается о мужественных рыбаках-североморцах, продолжающих вести промысел в условиях военного времени.

---

– А что я из тебя сделаю? – негромко спросил Марушко.

– Спрятался за чужие спины и кричишь? Топишь парнишку? – почти кричал Оська. – Подойди к капитану и скажи, что знаешь. Скажи!

– Оська! – В тихом окрике Марушко звучала угроза.

– Что?! Что «Оська»?! – закричал Баштан. – Разве не ты мне предлагал на пару «ошманать» шлюпку? Не ты манил меня спиртом?

– Я?! – Марушко рванулся к нему. – Я из заключения. Меня легко утопить.

– Трудно! Дерьмо не тонет!

– Человек сидел... Вали на него! – В голосе Марушко дрожала слеза. – Вали. Поверят. Клейменый-меченый. Пускай гниет в лагерях!

Несколько голосов неуверенно вступились за Марушко:

– Не болтай, Оська!

– Доказать надо!..

– Доказать?! – Оська снял со стола «летучую мышь» и поднес ее к лицу Марушко. – Смотрите на эту гладкую рожу! – сказал он. – А теперь поглядите друг на друга...

Дальнейшее произошло так быстро и неожиданно, что окружающие не сразу даже поняли, что случилось. В руке Марушко блеснул нож. Короткий, почти без замаха удар. Оська выпустил фонарь и повалился навзничь. Кто-то подхватил его.

Марушко бросил нож и закричал:

– Вяжите! За убийство отвечу. Девять грамм свинца приму за правду...

Оборвал его бессвязные выкрики тяжелый кулак Паши.

Пока командиры вырвали Марушко из рук разъяренных матросов, пока зажгли погасший фонарь, глаз преступника уже залила темная опухоль, а окровавленный рот казался огромным, черным.

– Бейте! – истерически кричал Марушко. – Убивайте! Все равно мне не жить. Нет доверия бывшему заключенному. До ножа довели!..

– Кончайте базар, – неожиданно спокойно прозвучал в общем гомоне голос капитана. – Боцман! Возьми двух человек и запри Марушко в надежное место... Анциферов! Поставьте охрану к арестованному.

Марушко скрутили и вывели из салона. Мельком увидел он, как укладывали на постеленный на полу матрац Оську. Над ним стоял, склонившись, Корней Савельич и готовил инструменты.

Малыш

Оська лежал с напряженно сведенными к переносью бровями и приоткрытым ртом, и оттого казалось, что он силится и никак не может понять: что же такое с ним произошло?

Матросы растерянно сгрудились вокруг раненого. Их тела словно слились в одно большое тело с единым горем и ищущей исхода ненавистью.

– Воды! – бросил, не оборачиваясь, Корней Савельич. – Быстро!

Бережно передаваемый из рук в руки ковш проплыл в воздухе от камбуза до постели раненого. И снова салон заполнило тяжелое молчание.

Корней Савельич закончил обработку раны, наложил повязку. Товарищи бережно подняли Оську, вместе с тюфяком и подушкой, устроили на носилках.

Чьи-то руки распахнули пошире дверь. Носилки выплыли из салона. Впереди вспыхнула спичка. Вялый огонек осветил стены, уходившие в темную глубь прохода, странно высокий потолок.

Давно закрылась дверь с красным крестом на верхней филенке, а матросы всё еще теснились в узком проходе, ждали. В темноте плавали алые огоньки самокруток. Изредка слышался сдерживаемый близостью раненого голос, и снова тишина, ожидание.

Наконец дверь открылась. В слабо освещенном прямоугольнике появилась коренастая фигура Корнея Савельича.

Рыбаки двинулись к нему навстречу, еще плотнее забили узкий проход.

– Как Оська? – тихо спросил Быков.

– Что я могу сказать? – Корней Савельич задумался. Говорить с возбужденными матросами следовало осторожно. Очень уж взрывчатый это народ. – Ранение... тяжелое. В госпитале такие раны лечат. Здесь... потруднее.

– Бандюга! – вырвалось у кого-то.

– Придем в порт, передадим его в трибунал, – поспешил успокоить возбужденных матросов Корней Савельич. – Там разберутся.

– У нас свой трибунал! – ответил из темноты глухой голос. – Сами разберемся.

Корней Савельич горячо убеждал матросов в недопустимости самосуда, мести. Его слушали молча, не перебивали. А когда он сказал, что преступник получит по заслугам, снова прозвучал тот же глухой голос:

– Получит! Пошлют в штрафную. Месячишко повоюет и чистенький. Хоть женись!

Огромного труда стоило Корнею Савельичу вырвать у рыбаков обещание не расправляться с преступником. Но можно ли было верить их обещанию? Слишком напряжены у них нервы...

– Корней Савельич! – крикнули из конца прохода. – К капитану!

В салоне Иван Кузьмич и Анциферов, окруженные матросами, допрашивали Малыша.

– Ты знал, что Марушко взломал ящик с аварийным запасом? – спросил Анциферов.

– Нет. – Малыш отрицательно качнул головой. – Не знал.

– Допустим, что ты не знал, – согласился Анциферов. – Но продукты в каюте ты видел? Не мог не видеть. Что же ты молчал?

– А я тоже... – Малыш запнулся и принялся теребить полу стеганки.

– Что тоже? Помогал ему?

Малыш молчал. Решимости у него хватило только на полупризнание.

– Ломали вместе, – подсказал Анциферов.

– Нет, – еле слышно выдохнул Малыш.

– Караулил, пока Марушко работал?

И снова Малыш отрицательно качнул головой.

– Я... – Он с усилием проглотил что-то мешающее говорить и с неожиданной решимостью выпалил: – Ел с ним.

– И тебе в горло полезло? – презрительно спросил Матвеичев. – Не подавился?

Малыш поник, боясь взглянуть на разгневанного боцмана.

– Расскажи по порядку, – вмешался Корней Савельич. – А вас всех, – он осмотрел окружающих, – попрошу не мешать ему.

– Пришел я в каюту, – Малыш глубоко вздохнул, – а он сидит. Ест. Дал мне сухарь с маслом. «Рубай!» – говорит. Я спросил: «Откуда у тебя сухари?» А он достал из-за голенища нож. «Продать хочешь? – говорит. – Ешь. Или глотку перережу». Заставил съесть. И еще дал. Сгущенки. Вот. Так началось. А откуда у него сухари, я не знал. Думал, заначка с дому. У меня тоже были сухари, когда я пришел на «Ялту».

Мягкий тон Корнея Савельича подействовал. Малыш раскрывался все больше. События прояснялись. Аварийный запас Марушко похитил после бомбежки. Сперва он приносил в каюту понемногу сухарей и сгущенки. Затем у него появилась корейка и сливочное масло. Малыш понял, что продовольствие попало к Марушко нечистыми путями, но молчал. Молчал, не только боясь расправы, но и сознавая себя соучастником кражи. К тому же Марушко сумел убедить его, что сам-то он в случае разоблачения вывернется, а отвечать придется одному Малышу. Да и аварийный запас не тронут, пока не придется садиться на шлюпки, а капитан с палубы и сам не уйдет и других не отпустит.

– Слева по борту самолеты! – донесся в салон голос с палубы.

Все бросились к иллюминаторам. Между звездами медленно плыли три зеленых огонька. Возможно, они несли спасение? А если гибель?..

Зеленые огоньки растаяли в небе. Снова «Ялту» плавно приподнимала и опускала могучая океанская зыбь. Снова тральщик был один, затерянный в пустынном море...

– Небо очистилось!.. – спохватился Анциферов.

– Давай, давай! – нетерпеливо перебил его Иван Кузьмич. – Бери секстан. Беги. Определяйся.

Побег

После ужина Паша, охранявший запертого в каюте Марушко, доложил капитану, что арестованный бушует, грохочет кулаками и каблуками в дверь, кричит: «Стреляйте, лучше сразу, чем заживо морозить человека в темной каюте!»

Иван Кузьмич прошел к арестованному. Марушко ходил из угла в угол, зябко кутаясь в стеганку. Термометр показывал в каюте минус два – почти как и на палубе.

– Отведите его в салон! – приказал Иван Кузьмич. – Да смотрите там за ним.

– Охранять змея такого! – проворчал Паша, пропуская вперед Марушко. – Сдать его ракам на дно. На вечное хранение.

– Болтаете! – одернул его Иван Кузьмич.

– Я рыбак, а не тюремщик, – огрызнулся Паша и прикрикнул на Марушко: – Шагай, шагай! Уговаривать тебя, что ли?

Он кипел от негодования. Ему поручили не столько стеречь самого Марушко (в открытом море бежать некуда), сколько охранять его от товарищей.

У дверей салона Паша задержался.

– Слушай, ты!.. – хмуро предупредил он Марушко. – Я тебя не трону. Но если умрет... считай себя покойником. Ни капитан, ни сам черт морской тебя не спасут.

После такого предупреждения ноги Марушко стали вялы и непослушны, словно чужие. Он не знал, что капитан и помполит, понимая, что в промерзшей и темной каюте арестованного долго не продержишь, сделали все возможное, чтобы убедить рыбаков не отвечать на преступление преступлением, на удар ножом – самосудом. Лишь после этого Иван Кузьмич распорядился перевести Марушко из каюты в салон.

Ненавидящие взгляды встретили Марушко в дверях салона и проводили, пока он не забился в угол за столом командного состава.

Наконец-то погасили коптилки. Прикрутили «летучую мышь». Матросы спали. Один Марушко сидел настороже. Каждый шорох вызывал у него дрожь. Порой ему казалось, что кто-то ползет между спящими, пробираясь к нему, и тогда он стягивался в упругий и мускулистый клубок.