Петер Слотердайк - Критика цинического разума

• Название: Критика цинического разума
• Автор: Петер Слотердайк
• Жанр: Философия
• Год: 2001

---

Произведения молодого Маркса основываются на впечатлени­ях от «Логики» Гегеля, вооружившись которой, он выступает в по­ход против самого гегелевского идеализма. Труд и практика — это ключевые понятия, которые позволяют вполне по-гегельянски вый­ти за пределы тесной оболочки системы. Они сулят научный подход нового типа — обретение такой эмпирии, которая ни в чем не будет уступать высшим позициям философской рефлексии. С этими поня­тиями труда и практики, которые объединились в патетическом по­нятии о политике, поколение левогегельянцев пошло дальше своего учителя. Из этого духа выросла мощная, веселая атакующая соци­альная критика, которая понимала себя как «реальный гуманизм», как поворот к «действительному человеку».

Гениальность молодого Маркса проявилась в том, что он не удо­вольствовался поворотом от гегелевской «системы» к послегегелев-ской гуманистической «критике». Поэтому его самая резкая и ак­тивная полемика была направлена, в первую очередь» против наи­большего искушения, которое было свойственно ему так же, как всей современной ему интеллигенции — искушения ограничиться только «критической критикой». Он вначале почувствовал, а затем рацио­нально постиг, что сильная критическая теория вынуждена будет

завоевать предметный мир и саму действительность, чтобы понять ее как позитивно, так и критически. Этот импульс, наряду с другими, становится причиной его обращения к политической экономии, ко­торую он первоначально берет в ее наивном буржуазном виде, чтобы затем превзойти с помощью отрефлектированной теории. Слова «про­цесс учения» слишком бесцветны, чтобы передать эту драму твор­ческой рефлексии. Марксово мышление движется от гегелевской системы к критике политической экономии, от созерцательного по­нимания теории к пониманию теории как того, что движет миром, от сферы идей к открытию труда, от абстрактной антропологии к ант­ропологии конкретной, от ссылок на природу к истории сотворе­ния человечеством самого себя. Как теория социального освобожде­ния, марксистское знание могло обрести значимость только в том случае, если бы оно при этом четко определило и назвало то массо­вое Я, которому предназначено было постичь в зеркале этой теории возможность своей свободы. Здесь Маркс определил себе роль ис­торического и логического наставника и покровителя пролетариата, которому, по его мнению, было предопределено изучить эту теорию. Маркс хотел стать его великим освободителем, обеспечивая себе как наставнику рабочего движения возможность влиять на ход европей­ской истории.

Однако Маркс по крайней мере два раза прошел, что называет­ся, по трупам, действуя с такой беспощадностью, которая заставля­ет усомниться в правомерности его притязания на наставничество и в его реализме. Я считаю Макса Штирнера и Бакунина такими со­перниками Маркса, которые стояли ближе всего к нему, поскольку он просто не мог теоретически превзойти их и вынужден был, чтобы исключить из борьбы, прямо-таки раздавить их своей критикой. Ведь оба представляют в своих учениях не что иное, как логические и фактические альтернативы тем решениям проблем, которые дал Маркс: Штирнер — в вопросе о том, можно ли, а если можно, то как именно, прорвать отчуждение «в частном порядке», а Бакунин — в вопросе о том, можно ли, а если можно, то как именно, обрести в будущем «свободное от отчуждения общество». И того и другого Маркс подверг критике с ненавистью вивисектора, не оставив от их учения живого места. Известное произведение «Немецкая идео­логия», опубликованное после смерти своих авторов, по большей части направлено против Штирнера и представляет собой самую ожесто­ченную полемику по мельчайшим вопросам — такую полемику, в которую Маркс и Энгельс больше не вступали ни с кем из мыслите­лей; уничтожение же Бакунина было для Маркса делом, которым он занимался на протяжении многих лет. В ненависти Маркса к обо­им, в его саркастических издевках и ни на чем не основанном пре­зрении проявляется такая страсть, которую невозможно объяснить только его темпераментом и чувством соперничества. Оба против­ника указали ему на системные границы его подхода — и Маркс

уже не мог ни интегрировать полученное таким образом знание, ни просто отмахнуться от него, ведь они дошли до столь простых и неопровержимых идей, которым никак не находилось места в про­екте Маркса — и не могло найтись в принципе. Больше того, в уче­нии Штирнера, равно как и в учениях других представителей крити­ческой критики и «святого семейства», Маркс усмотрел нечто та­кое, что было свойственно и ему самому, но не мог признать этого открыто, намереваясь стать именно тем Марксом, каким хотел. Своей «правой» половиной, своей «реалистической», государствен-нической, реально-политической стороной, заставлявшей создавать великую теорию, он подавлял свою же «левую», бунтарскую, ви-тальную, чисто «критицистскую» сторону, которая противостояла ему в учениях других как «позиция-для-себя». Критически уничто­жая Штирнера и Бакунина, он в какой-то мере убивал и самого себя, убивал конкретную, экзистенциальную, даже в конечном счете «жен­скую» часть своего интеллекта. Основываясь на ней, он еще со всем реализмом и конкретностью критически восставал против Гегеля; те­перь же, выступив представителем властного, претендующего на гос­подство мышления, он ополчился против этой стороны — за ее односторонность.

Штирнер, как и Маркс, принадлежал к тому молодому немец­кому поколению, которое выросло в атмосфере гегелевской филосо­фии с ее весьма опасным для устоев общества, основанным на реф­лексии и чрезвычайно натренированным чутьем на все, что «проис­ходит в голове» (Фейербах, Бруно Бауэр, Арнольд Руге, Мозес Гесс, Карл Грюн, Генрих Гейне и др.).

Логика Гегеля завоевала пространство, которое не было ни про­сто бытием, ни просто сознанием, но имело в себе «что-то и от того, и от другого»; об этом свидетельствует мыслительная конструкция «опосредованной непосредственности». Волшебное слово новой ло­гики — «опосредование». Мы вправе перевести его как «медиум», «посредствующее звено». Между бытием и сознанием существует нечто среднее, которое есть и то, и другое, но которое исчезает при ложном противопоставлении духа и материи; Маркс перенес это видение в свою теорию капитала.

Решимся на резкую формулировку: в головах людей работают исторически сформированные программы мышления и программы восприятия, которые «опосредуют» все, что идет извне вовнутрь и изнутри вовне. Человеческий аппарат познания — это, в известной мере, некоторое внутреннее реле, преобразователь, в котором за­программированы схемы восприятия, формы суждения и логичес­кие структуры. Конкретное сознание не является чем-то непосред­ственным, оно всегда опосредовано «внутренней структурой». По отношению к этой передающейся по традиции внутренней структу­ре рефлексия может, в принципе, выбирать из трех отношений: по­пытаться уйти от нее, «депрограммируя» себя; двигаться в ее рамках,

сохраняя возможную осторожность; и капитулировать как рефлек­сия, приняв тезис, что структура — это все.

С этими тремя установками нам теперь и придется иметь дело. Идея Штирнера состояла в том, чтобы просто выбросить из своей головы все чужие программирования. После этого тотального само­очищения головы должен остаться голый, в известной мере пустой, отрефлексированный эгоизм. Если правда, что общество посредством дрессировки вставило в мою голову «шарики и винтики», то, недол­го думая, можно решить, что мое освобождение будет состоять в демонтаже этих чужих запрограммированных механизмов во мне. Собственное в сознании Я желает, таким образом, как по манове­нию руки, избавиться от чужого. Штирнер нацеливает себя на осво­бождение от отчуждения в своем Внутреннем. Во мне угнездился Чужой; значит, я обрету «себя самого» снова, если выгоню из себя Чужого. Читая многие сотни страниц, можно убедиться, в какое возбуждение привела Маркса и Энгельса эта незатейливая в ос­нове своей мысль. Они подвергли эту неоэгоистическую пози­цию уничтожающей критике, не моральной, а теоретико-позна­вательной — как новый самообман. Они показали, что штирне-ровское Я, тот «Единственный», который строит свои дела, опираясь на Ничто, и рассматривает сам себя как свое единствен­ное достояние и собственность, впадает в новую наивность, ко­торая в первую очередь выдает себя мелкобуржуазным бахваль­ством — позицией «только-лишь-Я».

В учении Штирнера впервые достигает кульминации теорети­ческий анархизм XIX века. Штирнер осуществил «экзистенциали­стскую» редукцию к чистому Я, однако при этом совершенно наи­вно представил Я как нечто такое, что «имеется», существует как данность. Стоит только мне, полагает Штирнер, выбросить из себя Чужое, идущее от общества, как останется прекрасное, собственное Я, которое будет наслаждаться тем, что «обладает» собою. Светясь наивностью, Штирнер говорит о «собственности» Я на себя самое. Но иметь в собственности можно только нечто такое, что существует реально. Действительно значимый опыт рефлексии и наивную меша­нину здесь разделяет микроскопическая дистанция. Экзистенциа­листская рефлексия на «собственное» сознание столь же реалистична, сколь ложен переход к представлению о собственности, в которой находится Я у самого себя. Саморефлексия не оставляет в итоге ни­чего предметного, чем можно было бы владеть как собственностью. Маркс и Энгельс разобрали всю эту конструкцию буквально на атомы. Окрыляемые испытываемым презрением, они устроили себе праздник сатирической рефлексии, которая со всей тщательностью, какая только возможна, проезжается по внутренней структуре со­знания. Но, разрушая штирнеровскую иллюзию, они уничтожают нечто большее, чем только учение противника,— они уничтожают самих себя в его образе. То, как они это делают — строчка за строч-