Элизабет Бартон - Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира

• Название: Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира
• Автор: Элизабет Бартон
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: ISBN 5-235-02745-0

Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира и правления Елизаветы Тюдор была столь же необычной, как и само время. Это была эпоха, когда бурное развитие мореплавания и торговли открывало перед ними огромный мир, полный загадок и тайн.

Рассказывая о том, в каких домах жили елизаветинцы, что они ели, чем болели, как развлекались, Элизабет Бартон восстанавливает картину домашней жизни и быта придворных, сквайров, крестьян в неразрывной связи с историей Англии XVI века.

---

Нам это может показаться идолопоклонством, но помазанный на царство правитель был одновременно человеком и богом. Этот идеал Тюдоры сочли весьма полезным и всячески поддерживали. Он оказался той объединяющей силой, которая смогла обратить верность своему краю в верность государству. Отныне человек был уверен, что его преданность в первую очередь принадлежит не лорду, не городу, не гильдии, а его королеве — и нации. В исторических пьесах Шекспира можно найти множество мест, где короля признают Божьим избранником, а значит, его личность священна. Король Ричард восклицает, желая заглушить обвинения в свой адрес матери и невестки:

Трубите в трубы! Бейте в барабаны,
Чтоб не слыхало небо глупых баб,
Шумящих на помазанника Божья![21]

Ричард II после возвращения из Ирландии заявляет еще более решительно:

Не смыть всем водам яростного моря
Святой елей с монаршего чела.
И не страшны тому людские козни,
Кого Господь наместником поставил[22].

Однако Болингброк свергает его, и в своей речи после этого события Карлейль указывает на то, насколько «черным и отвратительным» было это дело:

Так можно ли судить вам государя,
Носителя небесного величья,
Избранника, наместника Господня,
Венчанного, помазанного Богом,
И приговор заочно выносить?[23]

Карлейль, или Шекспир, озвучил отношение времени к королям. Драматург обращался к елизаветинцам и выражал стратегию Тюдоров.

О человеческих качествах правящей полубогини нам поведал сэр Джон Хейворд[24], в описании которого она предстала одновременно волнующей и прекрасной. «Все ее способности, — писал он, — были в движении, и каждое движение было тщательно продумано. Она смотрела на одного, слушала другого, выносила суждение на счет третьего, к четвертому обращалась с речью, казалось, что ее дух проникает всюду и одновременно столь целостен в ней самой, что невозможно представить, чтобы он был где-то еще. Одним она сочувствует, других хвалит, некоторых благодарит, над четвертыми мило и остроумно подтрунивает, никого не осуждает и не пренебрегает услугами, она раздает улыбки, взгляды и милости так безупречно, что вследствие этого люди удваивают выражение своих радостей; и после возвеличивают все до высшей черты, не уставая на все лады расхваливать своего Повелителя»(14). Тем не менее Елизавета терпеть не могла, когда ей противоречили, открыто сквернословила, частенько поднимала руку на приближенных и однажды во время спора швырнула туфлей в Уолсингема с криком «Point de guerre! Point de guerre!»[25] Стоит ли удивляться, что этот дух, присутствующий, похоже, повсюду и полностью в самом себе, оживлял Лондон и любое другое место, где пребывала королева.

А рядом с королевой всегда был двор. Он не только состоял из смертных домочадцев этой полубогини — он был также центром практически всей важной деятельности страны. Те, кто управлял домашними делами королевы, руководил и жизнью королевства: поодиночке, когда дело касалось монарха, и как Тайный совет, когда вопрос затрагивал интересы государства. С их помощью королева определяла и осуществляла свою политику и, что поразительно, все сорок пять лет своего правления сама была своим премьер-министром, без сна и отдыха. Ее государственный казначей, являвшийся также главным политическим «министром», камергер, вице-камергер, адмирал и масса других чиновников были ее придворными. И всегда они были там, где была она.

Но величие двора заключалось не только в его деятельности. Елизавета, возможно, была дитя Реформации, но, как и ее отец, она была монархом эпохи Возрождения. А в те времена правителю следовало быть блистательным, образованным, изысканным и величественным. И Елизавета не была исключением, так что двор стремился быть достойным своей королевы.

Мужчины при дворе не были ни картонными фигурами, призванными выполнять лишь роль декораций, ни узкими специалистами, ослепленными своей сферой деятельности. Придворный должен был обладать умом — и остроумием, — но, кроме того, ему следовало быть спортсменом, поэтом, солдатом, лингвистом, искусным танцором и уметь играть на струнном инструменте. Королева не была ни солдатом, ни тем более поэтом, но она с избытком обладала всеми остальными качествами. Елизавета была необыкновенно способна к языкам и сообщила французскому послу, что к моменту своего восшествия на престол говорила на шести языках лучше, чем на родном. Когда посол заметил, что это большое достоинство для принцессы, она ответила, что «нет ничего удивительного в том, чтобы научить женщину говорить, гораздо труднее научить ее держать язык за зубами»(15). Возможно, именно по этой причине не поощрялось, чтобы жены придворных жили при дворе. Однако присутствие нескольких женщин, чтобы прислуживать королеве, было необходимо. Они были образцом женского совершенства — совершенства, которому стремились подражать все женщины в стране. Камеристки королевы были начитанны, знали как современные языки, так и греческий, и латынь. Каждая из них владела рецептами нескольких изысканных блюд собственного изобретения, была равно искусна в готовке и знании основ врачебного дела. Молодые и здоровые, так же, как и мужчины, они увлекались спортом и все должны были уметь сносно шить, вышивать и музицировать. Молодые женщины, в частности, «когда не прислуживали королеве, играли на лютнях, лирах и пели по нотам».

А королева, зная о пристрастии Сатаны к лентяям, постоянно находила занятия для своих слуг и камеристок. Она не выносила никакого вздора. Вот как об этом говорилось в одной из баллад, написанных, чтобы оплакать ее смерть:

Еще не было королевы мудрее
И характером сильней.
Если что-то ее раздражало,
Она всем тумаки раздавала.

Ее подданные гордились своей королевой. Она понимала их, а они понимали ее, хотя и не переставали восхищаться и удивляться, что женщина — пусть и полубогиня — смогла сделать то, что удалось ей. Ее слова и поступки расходились лучами от золотого круга ее двора, где она была солнцем, освещая и обогревая всю страну.

Хотя Лондон был самым большим городом, в Англии существовали и другие важные центры, и Елизавета посещала их все, несмотря на ужасные дороги. Йорк, столица севера; Норидж, центр торговли шерстью; Бристоль — центр как внутренней, так и международной торговли. В каждом из них проживало около 20 тысяч человек, тогда как в более мелких провинциальных городах было не более 5 тысяч населения("16"). Рано или поздно мода, нравы и привычки двора «лично» или другими способами достигали этих центров, где их перенимали, им подражали и откуда они распространялись дальше, оказывая влияние на повседневную домашнюю жизнь среднего англичанина того времени.

И здесь перед нами возникает одна проблема. Нам довольно много известно о королеве и о великих людях того времени, что же касается остальных — менее великих и известных — сведений совсем немного. Какими они были, подданные Елизаветы, простые люди той эпохи? Они не ели мясо павлина. Не строили огромных домов из кирпича или импортного камня. Они не были придворными, как непредсказуемый Лейстер, адмиралами, как Дрейк, финансовыми гениями, как Грешем, политиками, как Сесил, драматургами, как Шекспир, поэтами, как Спенсер, учеными, как Бэкон, музыкантами, как Джон Булл, или портретистами, как Николас Хил-лиард. Они действительно жили в тот же золотой век, что и прославившие его величайшие умы и мошенники. Но было ли это время золотым и для них?

К сожалению, о том времени нам известно меньше, чем о жизни людей в последующие века. Мы не знаем, что думали те люди и кем они были. Елизаветинцы почти не вели дневников. Некоторые из них оставили после себя лишь бухгалтерские записи, откуда мы можем узнать цены на апельсины и сельдь, детские туфли и о том, что бобровая шапка персикового цвета, украшенная серебряной тесьмой, стоила 2 фунта стерлингов, но они не оставили заметок о себе и о своей повседневной жизни.

Личных штрихов осталось совсем немного — даже в редких дневниках того времени. Возможно, они вели слишком активную жизнь, чтобы делать записи о каких-то деталях, как это делал Сэм Пипс[26] в следующем столетии, — хотя и он тоже был занятым человеком. Что касается писем, то, кажется, в то время не было никого сравнимого с Маргарет Пастон, писавшей мужу за сто лет до правления Елизаветы: «Прошу тебя от всего сердца выслать мне как можно скорее горшочек патоки». Письма сэра Генри Уоттона[27] были скучными, напыщенными и холодными, ничуть не похожими на век, в который были написаны. Френсис Бэкон был великолепен в общении, но чересчур официален — только государственные дела и никаких слухов, и в письмах Джона Донна[108] нет и следа настоящего, героя его стихов и метафизических речей.