Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах

• Название: Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
• Автор: Дзиро Осараги
• Издательство: Гиперион
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-89332-122-7 (1-й том), 5-89332-124-3 (2-й том)

This book has been selected by the Japanese Literature Publishing Project (JLPP), which is run by the Japanese Literature Publishing and Promotion Center (J-Lit Center) on behalf of the Agency for Cultural Affairs of Japan

Перед Вами первый перевод на европейский язык знаменитой исторической эпопеи Дзиро Осараги «Ронины из Ако».

Эта книга, написанная почти сто лет назад по мотивам героического предания о сорока семи ронинах, навсегда завоевала сердца японских читателей и стала популярнейшим народным романом. Тиражи бесчисленных изданий «Ронинов из Ако» в общей сложности составили десятки миллионов экземпляров, намного опережая даже такой бестселлер, как «Миямото Мусаси». На основе романа в разное время было создано три художественных фильма, четыре телесериала так называемой «самурайской драмы», радиопостановки, электронные игры, мультфильмы и комиксы. Увлекательность самурайского боевика сочетается в романе с детальной проработкой исторического сюжета, красочностью лирических описаний и рельефностью портретов. Реальные исторические персонажи — сёгун и вельможи двора, прославленные художники, поэты, философы, мастера чайной церемонии и воинских искусств — воскресают под пером Осараги.

Герои эпопеи, ценою жизни мстящие за смерть своего сюзерена, воплощают благородные идеалы самурайского кодекса чести Бусидо: справедливость, гуманность, верность долгу и презрение к смерти.

На русском языке публикуется впервые.

Перевод с японского Александра Долина.

---

Старший брат полагал, что правда на его стороне.

Конечно, за всеми его аргументами угадывалась и беспокойство за собственную карьеру, и тревога о том, что будущее всего их рода будет поставлено под удар. Но даже если отбросить эти, совершенно, впрочем, естественные рациональные соображения, все равно он считал свое мнение единственно верным. Он много думал над этим и был твердо убежден, что, если младший брат умышленно присоединяется к бунту, остается одно — донести на него властям во имя восстановления справедливости и порядка.

Кохэйте хотелось заплакать, но не было слез. Как он ни возражал, как ни пытался убедить брата, тот упрямо стоял на своем. Он и раньше знал, что если уж брат что решил, то его ничем не переубедишь и с места не сдвинешь. Это неприятное свойство за ним наблюдалось еще с тех пор, когда они были детьми. Вот и сейчас, при том, что Кохэйта был куда сильнее, эти их давние различия в характерах давали себя знать. Представ перед братом, который был сейчас главой рода, Кохэйта чувствовал, что ненавидит его, но поделать ничего не может, потому что воля его отчего-то оказывается бессильна перед этим упорством. Когда они сверлили друг друга ненавидящими взорами, первым всегда малодушно отводил взгляд Кохэйта. Яростный протест неожиданно переходил в унизительную слабость. Было в этом что-то от трусости. Сколько он ни пытался что-то изменить, все в их отношениях оставалось по-старому.

С трудом сдерживая себя, Кохэйта в упор смотрел на брата, и глаза его горели бешенством. Казалось, он вот-вот бросится на собеседника, и тому стало не по себе, поскольку шансы одолеть такого противника в драке были невелики.

— Что ж, можешь идти, проваливай! — проронил брат.

Плечи Кохэйты дрогнули, он обмяк и поник головой.

— Значит, вы, братец, мне желаете смерти?

— Желаю смерти? Вот еще глупости!

Брат криво улыбнулся, но улыбка тут же сменилась гримасой боли. Он потянулся за чубуком, и рука его при этом сильно дрожала. Надолго закашлялся — совсем как их покойный отец.

Кохэйта чувствовал, как в груди его разверзается черная бездна, и там, в бездне, вдруг привиделось ему лицо покинувшего их союз друга Сёдзаэмона Оямады. Выражение лица у Сёдзаэмона было какое-то странно просветленное и холодно-отстраненное. Кохэйта судорожно попытался прогнать от себя этот мрачный призрак. Наверное, Сёдзаэмон приравнивает к себе Кохэйту, забывшего о чести и вассальной верности… В исступлении он вскочил на ноги. Заметил, что брат на прощанье посмотрел на него по-другому, не так, как прежде. Потому что он идет на смерть… Кохэйта вышел в коридор.

— Кохэйта! — крикнул брат.

Стараясь удержать непокорного, он тоже вскочил со своего места и бросился за уходящим Кохэйтой.

— Что ты делаешь?!

— Ничего…

— Глупец!

Сидя на приступке в прихожей, Кохэйта только скрипнул зубами и издал глухой звериный стон.

— Брат, у меня перед глазами мои друзья, которые сейчас проливают кровь в бою. И они все на меня смотрят оттуда…

Брат, почувствовав в словах Кохэйты страшную душевную боль, помедлил с ответом и горько усмехнулся:

— Всегда тебе твердости духа не хватало. Сколько там этих вассалов Асано? Человек сорок-пятьдесят? Ну и что, если они одного недосчитаются?! Все равно от одного толку мало — если бы еще большое подкрепление было, тогда другое дело. Брось ты, не думай, что совершаешь что-то предосудительное! Ну, что у тебя, свет клином сошелся на этом крошечном Ако?! Найди ты себе другую службу, мысли шире! И прежде всего надо думать о том, чтобы блюсти верность властям, его высочеству сёгуну. Если в этом ты чист, никто тебя ни за что и не осудит!

Никто не осудит… Кохэйта чувствовал, что презирает брата. Но в то же время ему вспомнилось, что о том же говорил и Сёдзаэмон Оямада. И, пожалуй, то, что он, предавший долг чести и вассальной верности, тогда говорил, звучало более убедительно, чем вульгарное и циничное разъяснение, предложенное старшим братом. Важно не столько соблюдение верности верховной власти, сколько простое численное соотношение сил. «Все равно, — говорил он тогда, — я ведь сам ничего этого не могу, не способен?.. В этом мое единственное оправдание — почему я выбираю жизнь». Да, логика была на стороне Оямады. Он поставил смерть какой-то грязной девки на одну планку с той священной миссией, что избрали ронины, и это дерзкое сравнение попало в цель.

— Глупец! Глупец! Глупец! — честил себя Кохэйта, глядя исподлобья на старшего брата. Казалось, от таких мыслей голова его сейчас расколется. При этом он чувствовал, что сердце уже поддается, размягчается и оседает, как кусок сахара в черпачке с водой. И тем не менее, зная о том, он, выходит, все же ничего не может сделать? Кохэйта ощутил на языке горечь вселенской пустоты и тщеты всего сущего. Да, вкус был горек, но в ней же было заключено и верное спасение.

Ему страстно захотелось остаться в одиночестве и посмотреть где-нибудь вдали от людей, как изменилось его сердце. Всем своим поведением и выражением лица он показывал, будто готов растерзать брата на части, а сам в глубине души соглашался с его доводами. Урочный час тем временем уже миновал. Все еще сопротивляясь по инерции воле брата, мысленно с ним споря, Кохэйта так и просидел в коридоре до самого утра.

Бойцы Восточного отряда, штурмовавшие усадьбу от главных ворот, одолели наконец бесстрашного воина, назвавшегося Хэйсити Кобаяси, и мощным рывком на плечах слабеющего противника ворвались во внутренние покои дома.

В памятке Кураноскэ было ясно сказано:

«Буде случится сражаться, когда прорвемся в усадьбу Киры, невзирая на то, кто проявит больше доблести, кто меньше, надлежит стремиться лишь добыть голову Кодзукэноскэ, что должно будет рассматривать как общую заслугу».

При всем том дух соперничества неизбежно сам собою проявлялся и в Восточном отряде, и в Западном. Сойдясь грудь грудью с врагом, все ронины жаждали наконец сполна отплатить за два года унижений и невзгод. Свои чаяния они возложили на клинки мечей — и теперь, как воды реки, прорвавшей плотину, мстители ворвались в коридор, оттуда, сметая все на своем пути, ринулись в гостиную, пробились во флигель.

Однако и с другой стороны были самураи, которым дорога была честь рода и клана, готовые оказывать яростное и упорное сопротивление. То здесь, то там они становились мощным заслоном на пути ронинов. Численный перевес был на стороне защитников усадьбы. В жестоких схватках каждый раз с обеих сторон не обходилось без раненых и убитых. Впрочем, ронины, казалось, ничего этого не хотели знать. Как одушевленная стальная машина, они отчаянно пробивали себе дорогу, неудержимо продвигаясь вперед и вперед. Ничто не в силах было противиться их могучему натиску. Прорубаясь сквозь строй, они оставляли за собой на татами не только раненых врагов, но и расцветающие алым цветом обильные пятна собственной крови. Удивительно, что никто из ронинов и после ранения не валился без сил, не выбывал из рядов атакующих.

Затаившийся в засаде враг рубанул по спине Гороэмона Яду, но тот, будто и не заметив раны, обернулся, приметил противника и молниеносно метнул в него малый меч. Тот с воплем отпрыгнул, но споткнулся о стоявшую сзади жаровню и рухнул прямо на нее. Тем временем большой меч Гороэмона уже со свистом прочертил воздух и вошел в тело с глухим звуком. Он рассек надвое и тело, и жаровню, но при этом клинок сломался — откололся кусок в пять-шесть сунов.

— Эх, черт побери! — воскликнул Гороэмон.

Он растерянно поглядел на оставшийся у него в руках обломок меча, наконец отбросил его и подобрал взамен меч зарубленного только что противника. На лезвии еще дымилась его собственная кровь. Взмахнув пару раз мечом и взвесив его на руке, Гороэмон не медля ни минуты примкнул к своим и снова вступил в жаркий бой. Он уже отважно бился с новыми противниками, а по спине у него струилась кровь из глубокой раны. Можно сказать, что Гороэмон уцелел лишь благодаря кольчуге, хоть она и не устояла перед клинком. Товарищи знали только, что Гороэмон зарубил напавшего на него сзади врага, а на то, что он сам ранен, в пылу боя так и не обратили внимания.

Тадасити, пробегая по коридору, заметил чей-то силуэт за сёдзи и ринулся в комнату, которая оказалась покоями Сахёэ Киры, приемного сына Кодзукэноскэ. Молодой хозяин покоев встретил незваного гостя размахивая нагинатой.[188] Тадасити же, не подозревая, с кем имеет дело, уклонился от удара и с криком «Скотина!» изо всех сил рубанул мечом. Лезвие, казалось, только задело лицо юноши. В то же мгновение полоска крови показалась у него на лбу. Выронив нагинату, Сахёэ пошатнулся. Тадасити немедленно нанес еще один удар, но и этот почти не достиг цели. Сахёэ как был, без оружия, выскочил во двор, а Тадасити решил, что больше преследовать противника не имеет смысла. Но тут он обратил внимание на то, что комната обставлена с необычайной роскошью. Подобрав с пола нагинату, он увидел на ней выгравированный герб рода Кира, павлонию, и только тут сообразил: «Это был Сахёэ!» И по возрасту, и по обличью все совпадало. Тадасити стало ужасно обидно. «Ну, погоди, если приведется еще встретиться, не уйдешь!» — сказал он про себя и, переведя дух, с топотом помчался дальше по коридору.