Александр Пушкин - Переписка 1826-1837

• Название: Переписка 1826-1837
• Автор: Александр Пушкин
• Жанр: Публицистика

От редактора fb2 — сверка ссылок и текста по сайту feb-web.ru

---

Я послал тебе вчера с к.[нязем] Серг.[еем] Оболенским две тени Наполеона, одну для тебя или к.[нязя] Мещерского Петра, а другую для Дмитриева. Нового ничего нет, кроме того, что июнь не июнь, а октябрь. Я теперь сижу с холодными ногами и пишу холодною рукою, хотя и не с холодным чувством, как ты видишь, однако же надеюсь и с хладнокровием. Так ли? Обедаю сегодня у Жуковского на диетном обеде. Я всё еще с желудком справиться не могу, хотя уже и выпил склянку микстуры за здоровие Спасского, приятеля Катеньки: авось вторую выкушаю за свое. То ли дело побранить? Вот сей час письмо от тебя. Письмо к Лазареву сей час доставлю. Поздравляю Вас на Остафьевском новоселии. Дай бог, в добрый час. Завидно мне. Желаю тебе успеха в негоциации твоей. Только что-то грешно прививать девушку к сумасшествию. Каково, если он не получит пользы, а она сойдет с ума? Это как-то глава из Бальзака. Нет, по мне, решительно не должно делать того. Таким образом можно бы допустить, что позволено вредом одного помогать другому. Но кто решит здесь, кто тот, который должен быть в виду. Для нас, разумеется, Батюшков, но в общем смысле, или счете, и девушка та же единица. Как ни говори, а это безнравственность и не позволительная. Не мешайся, если ты уже не начала переговоров. Одна любовь может оправдать такую жертву, но вовлечь в нее за деньги есть просто преступление. Прости. Обнимаю и благословляю Вас от души. Бог с Вами и со мною. Сейчас вошел ко мне Пушкин.

[Пушкин:]

Сей час от Хитровой. Elle est on ne peut plus touchée de l'état de Батюшков — [Est] elle s'offre de venir elle-même tenter le dernier remède, avec une abnégation vraiment admirable. A propos d'abnégation: imaginez-vous que ma femme a eu la maladresse d'accoucher d'une petite litographie de ma personne. J'en suis au désespoir malgré toute ma fatuité. [741]

763. A. X. Бенкендорфу. 8 июня 1832 г. Петербург.

Général,

Il y a deux ou trois ans que Monsieur Gontcharoff, le grand-père de ma femme, se trouvant pressé d'argent, fut sur le point de refondre une statue colossale de Catherine II, et c'est à votre Excellence que je m'adressai pour en obtenir la permission. Comme j'avais cru qu'il ne s'agissait que d'une masse informe de bronze, je ne demandais pas mieux. Mais il se trouva que la statue était une belle production de l'art, et j'eus conscience et regret de l'anéantir pour en tirer quelques milliers de roubles. Votre Excellence avec sa bonté accoutumée m'avait fait espérer que le gouvernement pourrait me l'acheter; je l'ai donc fait venir ici. Si la fortune d'un particulier ne permet pas de l'acheter ni de la garder, cette belle statue pourrait convenablement être placée soit dans un des établissements fondés par l'Impératrice, soit à Zarskoe Sélo, où sa statue manque parmi les monuments qu'Elle a fait élever aux grands hommes qui l'ont servie. J'en désirerai 25000 R.[oubles], ce qui est le quart de ce qu'elle a coutée (ce monument ayant été fondu [742] en Prusse par un sculpteur de Berlin).

La statue est actuellement chez moi (Rue Форштатская maison d' Алымов).

Je suis avec respect, Général, de Votre Excellence

le très humble et très obéissant serviteur Alexandre Pouchkine.

8 Juin 1832. St. Pb. [743]

764. И. В. Киреевскому. 11 июля 1832 г. Петербург.

Милостивый государь Иван Василиевич,

Я прекратил переписку мою с Вами, опасаясь навлечь на Вас лишнее неудовольствие или напрасное подозрение, не смотря на мое убеждение, что уголь сажею не может замараться. Сегодня пишу Вам по оказии, и буду говорить Вам откровенно. Запрещение Вашего журнала сделало здесь большое впечатление; все были на Вашей стороне, то-есть на стороне совершенной безвинности; донос, сколько я мог узнать, ударил не из Булгаринской навозной кучи, но из тучи. Жуковский заступился за Вас с своим горячим прямодушием; Вяземский писал к Бенкендорфу смелое, умное и убедительное письмо. Вы одни не действовали, и вы в этом случае кругом неправы. Как гражданин лишены Вы правительством одного из прав всех его подданных; Вы должны были оправдываться из уважения к себе и, смею сказать, из уважения к государю; ибо нападения его не суть нападения Полевого или Надеждина. Не знаю: поздно ли; но на Вашем месте я бы и теперь не отступился от сего оправдания; начните письмо Ваше тем, что долго ожидав запроса от правительства, Вы молчали до сих пор, но etc. [744]. Ей богу, это было бы не лишнее.

Между тем обращаюсь к Вам, к брату Вашему и к Языкову с сердечной просьбою. Мне разрешили на днях политическую и литературную газету. Не оставьте меня, братие! Если вы возьмете на себя труд, прочитав какую-нибудь книгу, набросать об ней несколько слов в мою суму, то господь Вас не оставит. Ник.[олай] Мих.[айлович] ленив, но так как у меня будет как можно менее стихов, то моя просьба не затруднит и его. Напишите мне несколько слов (не опасаясь тем повредить моей политической репутации) косательно предпологаемой газеты. Прошу у Вас советов и помощи.

11 июля.

Шутки в сторону: Вы напрасно полагаете, что Вы можете повредить кому бы то ни было Вашими письмами. Переписка с Вами была бы мне столь же приятна, как дружество Ваше для меня лестно. С нетерпением жду Вашего ответа — может быть на днях буду в Москве.

765. M. П. Погодину. 11 июля 1832 г. Петербург.

Милостивый государь, Михайло Петрович,

Исполнив комисию Вашу косательно Смирдина и не получив от него удовлетворительного ответа, я всё не решался писать Вам об оном. Варварство нашей литературной торговли меня бесит. Смирдин опутал сам себя разными обязательствами, накупил романов и тому под., и ни к каким условиям не приступает; трагедии нынче не раскупаются, говорит он своим техническим языком. Переждем же и мы. Мне сказывают, что Вас где-то разбранили за Посадницу: надеюсь, что это никакого влияния не будет иметь на ваши труды. Вспомните, что меня лет 10 сряду хвалили бог [745] весть за что, а разругали за Годунова и Полтаву. У нас критика конечно ниже даже и публики, не только самой литературы. Сердиться на нее можно, но доверять ей в чем бы то ни было — непростительная слабость. Ваша Марфа, Ваш Петр исполнены истинной драмматической силы, и если когда-нибудь могут быть разрешены сценическою цензурой, то предрекаю Вам такой народный успех, какого мы, холодные северные зрители Скрибовых водевилей и Дидлотовых балетов, и представить себе не можем.

Знаете ли Вы, что государь разрешил мне политическую газету? Дело важное, ибо монополия Греча и Булгарина пала. Вы чувствуете, что дело без Вас не обойдется. Но журнал будучи торговым предприятием, я ни к чему приступить не дерзаю, ни к предложениям, ни к условиям, покаместь порядком не осмотрюсь; не хочу продать Вам кожу медведя еще живого, или собрать подписку на Ист.[орию] Русск.[ого] народа, существующ[ую] [746] только в нелепой башке моей… К стати: скажите Надеждину, что опрометчивость его суждений непростительна. Недавно прочел я в его журнале сравнение между мной и Полевым; оба де морочат публику: один выманивает у ней деньги, выдавая по одной главе своего Онегина, а другой, по одному тому своей Истории. Разница собрать [747] подписку, [748] обещавшись [749] в год выдать 12 томов, а между тем [750] в 3 года напечатать 3 тома на проценты с выманенных денег, и [751] разница напечатать по главам сочинение, о котором сказано в предисловии: вот начало стихотворения, которое вероятно никогда не будет кончено. Надеждин волен находить мои стихи дурными, но сравнивать меня с плутом, есть с его стороны свинство. Как после этого порядочному человеку связываться с этим народом? И что̀ если бы еще должны мы были уважать мнения Булгарина, Полевого, Надеждина? приходилось бы стреляться после каждого нумера их журналов. Слава богу, что общее мнение (каково бы оно у нас ни было) избавляет [от] нас [752] от хлопот.

Я Шишкову не отвечал и не благодарил его. Обнимите его за меня. Дай бог ему здоровие за Фортуната! Не будете ли Вы к нам? Эй, приезжайте.

11 июля.

766. Д. И. Хвостов — Пушкину. 2 августа 1832 г. Петербург.

Свидетельствуя почтение приятелю-совремянику, знаменитому поэту Александру Сергеевичю Пушкину, посылаю ему песеньку моего сочинения на музыку положенную, и прошу в знак дружбы ко мне доставить оную вашей Наталье Николаевне.

Приимите уверение искренней преданности и дружбы с коими есть и буду

покорный слуга граф Хвостов.

1832 года августа 2 дня.

Адрес (другой рукой): Его благородию Александру Сергеевичу Пушкину. От графа Хвостова.

767. Д. И. Хвостову. 2 августа 1832 г. Петербург.

Милостивый государь граф Дмитрий Иванович

Жена моя искренно благодарит Вас за прелестный и неожиданный подарок. Позвольте и мне принести Вашему сиятельству сердечную мою благодарность. Я в долгу перед Вами: два раза почтили вы меня лестным ко мне обращением и песнями лиры заслуженой и вечно юной. На днях буду иметь честь явиться с женою на поклонение [753] к нашему славному и любезному патриарху.

С глубочайшим почтением и преданностию честь имею быть,

милостивый государь Вашего сиятельства покорнейшим слугою. Александр Пушкин.

Адрес: Его сиятельству милостивому государю графу Дмитрию Ивановичу Хвостову.

768. M. П. Погодину. Первая половина сентября 1832 г. Петербург.

Какую программу хотите Вы видеть? Часть политическая — официально ничтожная; часть литературная — существенно ничтожная; известие о курсе, о приезжающих и отъезжающих: вот вам и вся программа. Я хотел уничтожить монополию, и успел. Остальное мало меня интересует. Газета моя будет немного похуже Сев.[ерной] пчелы. Угождать публике, я не намерен; браниться с журналами, хорошо раз в 5 лет, и то Косичкину, а не мне. Стихотворений, помещать не намерен, ибо и Христос запретил метать бисер перед публикой; на то проза-мякина. Одно меня задирает: хочется мне уничтожить, показать всю отвратительную подлость нынешней французской литературы. Сказать единожды в слух, что Lamartine [754] скучнее Юнга, а не имеет его глубины, [755] что Béranger [756] не поэт, что V. Hugo [757] не имеет жизни, т. е. истины; что романы A. Vigny [758] хуже романов Загоскина; что их журналы, невежды; что их критики почти не лучше наших Теле-скопских и графских. Я в душе уверен, что 19 век, в сравнении с 18-м, в грязи (разумею во Франции). Проза едва-едва выкупает гадость того, что зовут они поэзией.