Елена Якобсон - Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка

• Название: Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка
• Автор: Елена Якобсон
• Издательство: Русский путь
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994
• ISBN: 5-85887-172-0

Впервые публикуемые в России воспоминания Е.А. Якобсон (1913—2002) — важный вклад в мемуарную литературу российского зарубежья.

Е.А. Якобсон родилась в Петербурге, воспитывалась няней в родовом имении; детские годы, пришедшиеся на Гражданскую войну, прошли на Кубани. Училась в советской, затем в харбинской школе, юность провела в Китае. Переехав в США перед Второй мировой войной, стала автором учебника русского языка, выдержавшего восемь изданий, основоположницей факультета славянских языков и литератур и инициатором преподавания русского языка в Университете им. Аж. Вашингтона; открыла первую передачу русской службы «Голос Америки»...

Воспоминания повествуют не только об исторических катаклизмах, на фоне которых протекала насыщенная, «полная приключений » жизнь талантливой мемуаристки, но и о становлении незаурядной личности и поисках своей судьбы на чужбине.

---

Мы решили выдвинуть свое предложение на деловой встрече и попросить поддержки AATSEEL. Мне было чрезвычайно приятно, что меня приняли в свою группу столь уважаемые преподаватели, и я полностью разделяла их уверенность в необходимости проекта. Когда настал момент внести на голосование наше предложение, Волконская предложила сделать это мне. Я изумилась, но времени спорить не было. Я вышла к микрофону, внесла предложение и объяснила его собравшимся. Кто-то поддержал предложение, и комитет был основан при всеобщем одобрении.

«Я предполагаю, профессор Якобсон, — сказал председатель собрания, — что вы будете председателем комитета? »

Я взглянула на других членов нашей группы, не зная, что ответить. «Конечно, профессор Якобсон будет председателем», — быстро сказала профессор Волконская.

Так я стала председателем Национального комитета по содействию изучению русского языка в средних школах. Я вернулась домой окрыленная успехом. Сергей не знал, что и думать, но он не мог не радоваться, видя, как сияли мои глаза, когда я рассказывала ему обо всех этих потрясающих событиях.

Когда вскоре после этого Советский Союз запустил в космос свой первый спутник, в Америке начали всерьез беспокоиться о состоянии образования. Как вырастить поколение, которое окажется на высоте положения в эпоху советского военно-научного прогресса? Немаловажным фактором в этих новых заботах было то, что мы называли «самоубийственной лингвистической летаргией» среди американских граждан.

Я пошла в Министерство просвещения, чтобы собрать сведения о преподавании русского языка в средних школах, но доктор Марджори Джонстон, глава отдела, занимающегося преподаванием иностранных языков в общественных школах, не могла предоставить мне такую информацию. Она предложила, чтобы первым шагом нашего комитета как раз и стал сбор такой информации. «Проведите национальный опрос, — сказала она, — и мы опубликуем его результаты в нашем бюллетене». Она дала мне список людей в каждом штате, которые могли бы предоставить нужные сведения. С помощью Нелли Апанасевич, студентки, вызвавшейся мне помогать, мы разослали запросы в отделы образования всех штатов и сумели написать отчет как раз вовремя: Конгресс в 1958 году принял Акт об оборонном значении образования, в котором русскому языку придавалось «первостепенное значение» как на университетском уровне, так и в средних школах.

Наш комитет предоставил собранные нами сведения многим образовательным учреждениям, и на это появились отклики в прессе. У меня взяли несколько интервью, Ассоциация современных языков пригласила меня вступить в их Комитет иностранных языков, а Ассоциация национального образования основала отдел иностранных языков, членом которого я стала. На съезде AATSEEL в 1959 году в Нью-Йорке наш комитет удостоился высших похвал. Газета «Нью-Йорк Тайме» напечатала интервью со мной.

Андре фон Гроника сказал мне, что наш учебник пользуется большим спросом, и наш издатель Прентис Холл пригласил меня на обед в «Русскую чайную». Андре больше не преподавал русский язык, теперь он заведовал немецкой кафедрой в Пенсильванском университете, но очень радовался успеху учебника.

В 1959 году я наконец-то перестала быть «факультетом в одном лице». Нашелся очень подходящий кандидат на должность моего заместителя, недавний выпускник Гарварда, член студенческого элитарного общества «Фи Бета Каппа», имевший прекрасные рекомендации, который очень хотел переехать в Вашингтон. Его жена выращивала и тренировала чесапикских лабрадоров, и Виргиния была походящим местом для такого занятия. Его звали Юджин Панцер III. Заработок его не очень интересовал, так как был он из богатой семьи, но его родители настаивали на том, чтобы он как-то использовал свое образование. Высокий, атлетического сложения, он производил приятное впечатление, и я считала, что мне очень повезло.

Мы решили ввести в университетскую программу обзорный курс славянской литературы на английском языке, по примеру курса английского факультета «Великая европейская литература».Я сообщила об этой идее декану, и он попросил меня внести наше предложение на следующем собрании профессуры. Перед собранием я раздала всем присутствующим наш план и была готова защищать его по существу. Конечно же, Толстой, Достоевский и Чехов считаются писателями того же уровня, что Золя или Бальзак. По крайней мере, я так думала.

Я закончила свое выступление, и в зале разразилась гроза. Как смела я сравнивать эту «никому не известную русскую литературу», эти «ничтожества» с великими Гюго, Гомером и Шекспиром?! Как могла я ставить их рядом?! К тому же никогда еще языковой факультет не предлагал курс литературы в переводе, это было «неприемлемо». И вообще, чем я занималась на своем факультете, почему мои студенты после двухгодичного изучения языка не могут читать эту литературу в оригинале? Пора разобраться, что там происходит на славянском факультете!

В то время, внося предложение о введении нового курса на факультете, нужно было сначала представить письменное предложение в колледж с двухгодичной программой обучения и только потом в Колумбийский колледж с полной четырехгодичной программой на одобрение всей профессуры. Если профессора и преподаватели одобряли предложение, декан передавал его администрации университета со своей рекомендацией. В тот момент я не понимала, что мое предложение угрожает доминирующему положению английского факультета. Получалось, что наше предложение облегчило бы студентам, занимающимся научными дисциплинами, исполнение требования об обязательном прослушивании какого-нибудь курса по литературе, дав им свободу выбора между нашей программой и той, которую предлагал английский факультет.

В 1959 году, в «послеспутниковую эру», особое внимание обращалось на занятия наукой, и университет выделял большие дополнительные фонды факультетам физики и химии. Профессора этих факультетов, выслушав горячие дебаты о превосходстве «западной» литературы и мою страстную защиту Толстого и Достоевского, вдруг выступили за меня. Они проголосовали за принятие моего предложения. Это была неожиданная победа, ставшая результатом непредвиденного и необычного союза славянского и естественно-научных факультетов.

После этого я должна была пройти через такую же процедуру на собрании профессоров Колумбийского колледжа. Я быстро превращалась в «скандальную фигуру», и обычно скучные собрания сильно оживились. События развивались примерно так же, приводились те же доводы, но декан в какой-то момент прекратил прения и предложил создать специальный комитет под совместным председательством глав факультетов немецкого, романских и английского языков и меня, чтоб «разобраться в этом вопросе». Через месяц, на следующем собрании, мы должны были представить свой доклад.

Все были очень любезны, когда я первый раз созвала собрание этого комитета. Всем хотелось знать, достаточно ли необходимых книг в университетской библиотеке и что будет делать славянский факультет, если на этот курс запишутся двести студентов. Проект курса и квалификация преподавателя, который должен читать курс, возражений у них не вызывали. «Господа, — спросила я, — выражаете ли вы единогласное одобрение?» — «Да», — ответили все.

С чувством облегчения я пришла на следующее собрание профессоров и объявила, что комитет одобрил предложенный курс. Однако, как только я села на свое место, встал глава факультета романских языков и, смотря прямо на меня, сказал: «Профессор Якобсон была так очаровательна и убедительна на собрании нашего комитета, что, должен признаться, мне было трудно ей возражать. Но потом, в тишине моего кабинета, я еще раз все обдумал и понял, что я должен теперь отказаться от поддержки этого курса».

По рядам прошел шорох — большинство профессоров были шокированы такой явной попыткой меня унизить. Потом встал второй член комитета, глава английского факультета, и сказал: «Я присоединяюсь к моему коллеге в его нежелании поддержать предложение профессора Якобсон. — И добавил, поклонившись в мою сторону: — Она действительно очаровательная женщина».

«Я тоже разделяю сомнения моих коллег в разумности одобрения такого курса», — сказал третий, глава немецкого факультета.

Я была в бешенстве. Несколько профессоров выразили свою обеспокоенность происходящим. Декан явно меня подставил, и это было несправедливо. Все ждали моей реакции.

Когда я действительно сержусь, я становлюсь очень спокойной и рассудительной. «Я поражена, господа, — начала я, — что никто из вас не подумал позвонить мне перед собранием и сообщить о том, что вы передумали. Тогда я могла бы не представлять результаты собрания нашего комитета и не тратить драгоценное время собравшихся. Я по-прежнему уверена в ценности курса, вынесенного нами на одобрение собрания, и очень сожалею, что я так и не услышала веских аргументов против его одобрения».