Фёдор Достоевский - Бесы

• Название: Бесы
• Автор: Фёдор Достоевский
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-17-019318-1, 5-17-013353-7, 5-271-06650-9, 5-271-05609-0

---

Рассказ жизнеописания об искушениях святителя показывает, что, создавая образ Ставрогина, Достоевский, очевидно, прямо ориентировался на некоторые события жизни Тихона. «Святитель по характеру своему был горячим, раздражительным и склонным к превозношению. Много должен был он потрудиться, чтобы переломить в себе эти качества. Горячо взывал он о помощи к Господу Богу и стал преуспевать в кротости и незлобии. Когда слышал, проходя мимо, как иной раз издевались над ним монастырские служки или даже сам настоятель, говорил сам себе: “Так Богу угодно, а я достоин этого за грехи мои”. Раз сидел он на крылечке келии и мучился помыслами самомнения. Вдруг юродивый Каменев, окружённый толпой мальчишек, неожиданно подбежал к нему и ударил по щеке, шепнув на ухо: “Не высокоумь!” И дивное дело, сейчас же почувствовал святитель, как бес высокоумия отступил от него. В благодарность за это положил святой Тихон выдавать юродивому ежедневно по 3 копейки.

Большую борьбу имел святитель с плотью и с грехом уныния. Как только укреплялось его здоровье — начинала бунтовать плоть, когда слабели его силы — слабел и дух, и нападали тоска и уныние. Но и тут и там святитель, укрепляемый Божьей помощью и благодатью, выходил победителем. Один раз за литургией, по попущению Божию, напали на него нечистые помыслы. Тогда святитель начал очищать горящую восковую свечку и, незаметно для окружающих, вложил пальцы в огонь; от нестерпимой муки погас внутренний пламень. Крестообразно простираясь на земле, святитель горячо молился, чтобы Господь укротил ярость плоти, и молитва его была услышана.

Самым тяжёлым искушением была безотчётная тоска и уныние. В такие минуты кажется, что от человека отступает Господь, что всё погружается в непроглядный мрак, что сердце каменеет, а молитва останавливается. Возникает ощущение, что Господь не слышит, что Господь отвращает Лицо Своё. Такое безблагодатное состояние невыносимо тягостно, так что иноки в такие периоды переходят из одного монастыря в другой, а часто и совсем оставляют иноческий подвиг. Святитель боролся с приступами уныния различными средствами. Или работал физически, копая гряды, рубя дрова, кося траву, или уезжал из монастыря, или усиленно трудился над своими сочинениями, или пел псалмы. Часто помогало в такие минуты скорби общение с друзьями»[332].

Тихон не осуждает героя, но самим его существованием, его борьбой и победой судится Ставрогин. Интересно, что в исповеди Ставрогин подчёркивает свою способность сдержать и преодолеть всякую страсть, всякое искушение силой своей собственной воли. Тихон, сознавая немощь свою, одолевает искушения силой Господней — и выходит в конце концов победителем. Ставрогин не минует ни одного искушения; несмотря на свою мощь, он падает всякий раз, хотя всякий раз сознаёт, что был бы способен удержаться.

И тому, и другому свойственны видения. Но если Ставрогину является бес в многообразных личинах своих, «легион», то Тихон сподобляется видеть Христа: «Глядя на висевшую перед ним картину распятия и духовными очами созерцая крестные муки Спасителя, святой вдруг увидел, что Христос, израненный и окровавленный, сходит с Голгофы и идёт к нему. Святитель в трепете, великой скорби и неизглаголанной радости упал к Его ногам. “Радуйся, яко телесными очами видети Христа сподобливыйся, радуйся яко пречистым стопам Его поклонился еси, радуйся яко спасительные Его язвы облобызал еси”, — воспевает это событие акафист»[333]. В свете этого события жизни св. Тихона глубже может быть осмыслен эпизод, сохранившийся в списке «Исповеди», сделанном А. Г. Достоевской — о том, как Ставрогин ломает Распятие из слоновой кости, захватив его со стола Тихона, и потом предлагает за это деньги. «Он вдруг оборвал, как бы стыдясь продолжать и считая унизительным пускаться в объяснения, но в то же время с видимым страданием, хотя и бессознательно, подчиняясь какой-то необходимости остаться, и именно для объяснений. Замечательно, что ни слова о том, что было им давеча высказано в объяснение конфискации второго листка, не было уже более повторено во всё продолжение дальнейших речей, даже как будто и забыто с обеих сторон. Меж тем он остановился у письменного стола и, взяв в руки маленькое Распятие из слоновой кости, начал вертеть его в пальцах и вдруг сломал пополам. Очнувшись и удивившись, он в недоумении посмотрел на Тихона, и вдруг верхняя губа его задрожала, словно от обиды и как бы с горделивым вызовом. — Я думал, что вы мне что-нибудь в самом деле скажете, для того и пришёл, — проговорил он вполголоса, как бы сдерживаясь изо всех сил, и бросил обломки Распятия на стол». И далее, после признания Ставрогина, что ему будет легче, если Тихон его простит: «— С тем чтобы и вы меня также. — За что? — обернулся Ставрогин, — что вы мне сделали? Ах да, это ваша монастырская формула. Дурное смирение. Знаете, эти все ваши монастырские формулы даже совсем не изящны. Но вы в самом деле думаете, что они изящны, — фыркнул он раздражительно. — Я не знаю, зачем я здесь, — прибавил он вдруг, оглядываясь. — Да, я у вас сломал… Что, эта штучка рублей двадцать пять стоит? — Не беспокойтесь, — сказал Тихон. — Али пятьдесят? Почему мне не беспокоиться? За что я буду у вас ломать, а вы мне прощать убыток? Возьмите, вот пятьдесят рублей, — вынул он деньги и положил на стол. — Ну, не хотите взять сами, возьмите на бедных, для церкви… — раздражался он более и более».

Тихону по молитве его был заранее открыт день его кончины — перехода в Жизнь Вечную, которого он ожидал со смирением и надеждой. Ставрогин самовольно определяет себе день ухода из жизни, оканчивая жизнь самоубийством, приобщаясь той смерти и небытию, о которых, оплакивая человеческое падение, стенал святой Тихон над гробом своим: «Вот до чего довёл себя человек: будучи сотворён от Бога непорочным и бессмертным, как скот зарывается в землю!»[334]

{117}

Ландкарта — (нем. Landkarte) — географическая карта.

{118}

Об этом эпизоде первой французской революции Достоевский писал в «Истории о. Нила» (1873): «…архиепископ Парижский, в облачении, с крестом в руке и в сопровождении многочисленного духовенства, вышел на площадь и во всеуслышание объявил народу, что до сих пор он и сопровождавшие его следовали пагубным предрассудкам; теперь же, когда наступил la Raison[335], они почли долгом сложить с себя публично свою власть и все знаки её. При этом, действительно, сложили ризы, кресты, чаши, Евангелия и проч. “Веришь ли ты в Бога?” — закричал архиепископу один работник с обнажённою саблею в руке. “Très peu” (очень мало), — пробормотал архиепископ, надеясь подобным ответом смягчить толпу. “Значит, ты подлец, и до сих пор нас обманывал!” — закричал работник и тут же рассёк архиепископу голову саблей» (12, 320).

{119}

Вариант корректурной правки этого абзаца: — Вот бы не предположил, на вас глядя! — окинул он вдруг его глазами с некоторым удивлением, совсем уже прямодушным, что вовсе не гармонировало с насмешливым тоном предыдущих вопросов. — Ну всё-таки, однако же веруете, что хоть с Божиею-то помощью сдвинете, и это ведь не мало. По крайней мере, хотите веровать. И гору принимаете буквально. Хороший принцип. Я заметил, что передовые из наших Левитов сильно наклонны к лютеранству, а [Первосвящ<енники>] [чудо отвергают] [объясняют] и очень готовы объяснять чудеса причинами естественными.

О горе, сдвинутой верой: «Если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и не усомнится в сердце своём, но поверит, что сбудется по словам его, — будет ему, что ни скажет» (Мк. 11, 23). См. также: Мф. 21, 21–22; Мф. 17, 20; Лк. 17, 6 (в последнем случае речь идёт о смоковнице).

{120}

После слов «прежде всего не литератор» — Вариант списка А. Г. Достоевской: Позволю себе ещё замечание, хотя и забегаю вперёд. Документ этот, по-моему, дело болезненное, дело беса, овладевшего этим господином. Похоже на то, когда страдающий острою болью мечется в постели, желая найти положение, чтобы хоть на миг облегчить себя. Даже не облегчить, а лишь бы только заменить хотя на минуту прежнее страдание другим. И тут уже, разумеется, не до красивости или разумности положения. Основная мысль документа — страшная, непритворная потребность кары, потребность креста, всенародной казни. А между тем эта потребность креста всё-таки в человеке неверующем в крест, и уже это одно составляет «идею», как однажды выразился Степан Трофимович в другом впрочем случае. С другой стороны весь документ в то же время есть нечто буйное и азартное, хотя и написан, по-видимому, с другой целью. Автор объявляет, что он не мог не написать, что он был «принуждён», и это довольно вероятно, он рад бы миновать эту чашу, если бы мог, но он, действительно, кажется, не мог и ухватился лишь за удобный случай к новому буйству. Да, больной мечется в постели и хочет заменить одно страдание другим, и вот борьба с обществом показалась ему положением легчайшим, и он бросает ему вызов.