Вернор Виндж - Истинные Имена

• Название: Истинные Имена
• Автор: Вернор Виндж
• Издательство: Bluejay Books Inc.
• Жанр: Киберпанк
• Год: 1984
• ISBN: 0312944446

Перевод по изданию 1984 года. Оригинальные иллюстрации сохранены.

«Истинные имена» нельзя назвать дебютным произведением Вернора Винджа – к тому времени он уже опубликовал несколько рассказов, романы «Мир Тати Гримм» и «Умник» («The Witling») – но, безусловно, именно эта повесть принесла автору известность. Как и в последующих произведениях, Виндж строит текст на множестве блистательных идей; в «Истинных именах» он изображает киберпространство (за год до «Сожжения Хром» Гибсона), рассуждает о глубокой связи программирования и волшебства (за четыре года до «Козырей судьбы» Желязны), делает первые наброски идеи Технологической Сингулярности (за пять лет до своих «Затерянных в реальном времени») и не только.

Чтобы лучше понять контекст, вспомните, что «Истинные имена» вышли в сборнике «Dell Binary Star» #5 в 1981 году, когда IBM выпустила свой первый персональный компьютер IBM PC, ходовой моделью Apple была Apple III – ещё без знаменитого оконного интерфейса (первый компьютер с графическим интерфейсом, Xerox Star, появился в этом же 1981 году), пять мегабайт считались отличным размером жёсткого диска, а интернет ещё не пришёл на смену зоопарку разнородных сетей.

Повесть «Истинные имена» попала в шорт-лист премий «Хьюго» и «Небьюла» 1981 года, раздел Novella, однако приз не взяла («Небьюлу» в том году получила «Игра Сатурна» Пола Андерсона, а «Хьюгу» – «Потерянный дорсай» Гордона Диксона). В 2007 году «Истинные имена» были удостоены премии Prometheus Hall of Fame Award.

---

В сущности, если задуматься, иначе и быть не может! Что бы случилось, будь мы способны по-настоящему заглянуть в себя? Что может быть хуже ясного обзора всех триллионов нервных соединений? Учёные годами разглядывают фрагменты этих структур в мощные микроскопы, но так до сих пор и не преуспели в создании всесторонней теории того, что и как делают эти нейронные сети. Как сокрушительно было бы увидеть всю эту грандиозную сложность сразу!

Мистики утверждают, что есть и другие, лучшие способы рассмотреть сознание. Один из путей рекомендует натренировать разум останавливать обычный поток мыслей и затем попытаться (замерев неподвижно) увидеть и услышать тончайшие подробности мысленной жизни. Даст ли это лучшие или хотя бы иные результаты, нежели инструментальное исследование? Возможно – но это не решает фундаментальной проблемы понимания сложного предмета! Ведь если мы остановим привычные способы мышления, мы лишимся и всех частей сознания, уже обученных интерпретировать сложные феномены. В любом случае, даже если и удастся наблюдать сигналы, исходящие из обычно недоступных частей сознания, они вряд ли окажутся понятны сознательным системам, поскольку несут непривычно низкоуровневые подробности. Чтобы понять, почему так выходит, я снова вернусь к примеру о понимании таких простых вещей, как ходьба.

Представьте, что во время прогулки вы действительно увидите и услышите сигналы спинного и заднего мозга. Поймёте ли вы из них хоть что-нибудь? Возможно, но не с лёгкостью. Подобный эксперимент легко провести при помощи устройств обратной связи, делающих эти сигналы по-настоящему видимыми и слышимыми; в результате действительно можно быстрее научиться новым приёмам, таким как лучшее владение повреждённой конечностью. Однако, как и прежде, это не даёт никакого осознанного понимания работы этих систем; вместо этого мы просто приобретаем новый опыт теми же путями, что и прежде: получаем в распоряжение новый набор магических символов. Вероятно, новая структура управления, связанная с известными нам поверхностными сигналами, формируется где-то в нервной системе. Но обратная биологическая связь не даёт никаких новых взглядов на процесс обучения, нежели наши обычные врождённые чувства. Учёные, изучающие процессы движения, уже десятилетиями перехватывают эти сигналы при помощи электронных инструментов. На их основе им удалось разработать различные частичные теории в отношении видов взаимодействия вовлечённых систем управления.

Однако эти теории возникли не из отрешённых медитаций или пассивного наблюдения за этими сложными биологическими сигналами; даже то немногое, что удалось узнать, основано на продуманном и глубоком использовании открытий, накопленных за три века научных и математических изысканий в аналитической механике и ещё век новейших теорий сервоуправления. В целом можно сказать, что в науке одно лишь внимательное наблюдение редко приводит к новым озарениям и пониманию. Для начала требуются хотя бы проблески формы новой теории или новый способ описания: новая идея, поскольку «причины» и «цели» наблюдаемых явлений сами по себе не наблюдаемы; для их представления нам требуется иной ментальный источник, чтобы сочинить новые магические символы.

Но откуда берутся нужные нам идеи? Любая отдельная личность, разумеется, извлекает большинство концепций из общества и культуры, в которых выросла. Что до остальных наших идей, тех, которые мы «берём» полностью самостоятельно, они тоже происходят из сообществ – но на этот раз из тех, что обретаются внутри наших личных сознаний. Ни человеческое сознание ни в коей мере не является единой сущностью, ни мозг не ограничивается единственным главным способом работы. Мозг не выделяет мысли так, как печень выделяет желчь; мозг состоит из громадного ансамбля подмашин, каждая из которых занимается своими специфическими задачами, каждая используется некоторыми другими.

Например, за распознавание звуков слов у нас отвечают одни части мозга, а за восприятие остальных естественных звуков и музыкальных тонов – другие. Уже доказано, что специальная часть мозга выделена для видения и распознавания лиц, в отличие от прочих, обычных вещей. Я полагаю, что под нашим черепом собрано около сотни видов компьютеров, каждый со своей особенной архитектурой; они скопились там за четыреста миллионов лет нашей эволюции. Они объединены в великую сеть специалистов, каждый из которых умеет при необходимости обращаться к коллегам я решения соответствующих задач. Каждый из этих подмозгов использует свой собственный стиль программирования и свои форматы представления; там не существует единого универсального языка.

Соответственно, если одна часть этого Общества Разума захочет осведомиться о другой части, у неё вряд ли что-нибудь выйдет, настолько различны их языки и архитектуры. Как им понять друг друга, имея так мало общего? Общение затруднено даже между двумя разными человеческими наречиями, но сигналы различных частей мозга куда менее сходны, чем человеческие наречия, всё-таки связанные какими-то общими корнями. Скорей всего, они слишком различны, чтобы позволить вообще хоть какое-то общение – за исключением символов их использования.

Можно спросить: «Как же тогда общаются люди разных профессий, обладающие существенно разным опытом, мыслями и целями?» На это ответить легче, поскольку вся личность в целом знает куда больше, чем отдельные части её сознания. Поскольку все мы воспитаны сходным образом, общие знания обеспечивают прочную основу взаимопонимания. Но даже и так мы существенно переоцениваем эффективность общения. Множество человеческих специальностей только на первый взгляд выглядят различными, но все они сходятся в том, что основаны на одном и том же так называемом «здравом смысле» – то есть знаниях, общих для нас всех. Следовательно, нам не нужно объяснять друг другу настолько много, как мы думаем. Часто, «объясняя» что-нибудь, мы вовсе не объясняем ничего нового; вместо этого мы просто демонстрируем несколько примеров и несколько контрпримеров того, о чём идёт речь; это только указывает слушателю, как следует соединить уже известные ему структуры. Короче говоря, мы часто говорим «который именно» вместо «как».

Подумайте, насколько сложно бывает объяснить многие на первый взгляд простые вещи. Мы не можем рассказать, как удерживать равновесие на велосипеде, или отличать изображения от настоящих предметов, или даже как вспомнить что-нибудь. Можно возразить: «Нечестно ожидать, что мы сможем выразить такие вещи словами. Ведь мы обучаемся им ещё до того, как начинаем говорить!» И хотя эта критика во многом справедлива, она также показывает, насколько сложно взаимопонимание частей мозга, которые вовсе никогда не говорят – а таких в нас абсолютное большинство.

Идея «смысла» зависит от размера и масштабов: спрашивать «что это означает» имеет смысл только в достаточно большой системе, в которой хватает места для многих значений. В слишком маленьких системах мысль о том, что что-то может что-нибудь означать, бессодержательна, как утверждение, будто кирпич – это такой очень маленький домик.

Легко сказать, что разум – это сообщество, но эта идея совершенно бесполезна, если мы не сможем уточнить, как это сообщество организовано. Если бы все специализированные части в равной степени претендовали на контроль, получилась бы полная анархия, и чем больше мы бы обучались, тем меньше могли бы сделать. Значит, там должно быть какое-то администрирование, вероятно в виде грубых иерархий, как отделы и подразделения на производстве или в политическом обществе.

Что могут делать эти уровни? В известных нам крупных сообществах нижние уровни заняты специализированными задачами, тогда как высшие уровни заняты стратегическими целями и долгосрочными планами. И это ещё одна фундаментальная причина того, почему так сложен перевод между сознательными и подсознательными мыслями! Термины и символы, которые мы используем на сознательном уровне, преимущественно выражают наши цели и планы по использованию наших возможностей – тогда как низкоуровневые ресурсы объясняются на незнакомых языках процессов и механизмов. Так что когда наше сознание пытается снизойти в мириады всё меньших и меньших подмашин, из которых состоит разум, оно сталкивается с чуждыми представлениями, служащими для всё более специализированных предназначений.

Проблема заключается в том, что крошечные внутренние «языки» быстро становятся непостижимыми, по причинам столь же простым, сколь и неизбежным. Это не знакомая нам сложность перевода между разными человеческими языками; сущность этой проблемы нам понятна: человеческие языки настолько широки и богаты, что трудно сузить значения сказанного в достаточной степени; мы называем это «неоднозначностью». Но когда мы пытаемся понять крошечные языки нижних уровней сознания, мы сталкиваемся с противоположной проблемой: чем меньше языки, тем перевод сложнее, потому что значений уже не слишком много, а слишком мало. Чем уже области действия двух систем, тем менее вероятно, что действия одной соответствуют вообще хоть чему-нибудь из того, на что способна другая. А тогда никакой перевод невозможен. Почему это хуже, чем избыточная неоднозначность? Потому что даже когда проблема кажется безнадёжно сложной, надежда на решение всё равно остаётся. Но безнадёжно простая проблема исключает всякую надежду!