Николай Крылов - Не померкнет никогда

• Название: Не померкнет никогда
• Автор: Николай Крылов
• Жанр: Биографии и Мемуары

В настоящем издании объединены воспоминания Маршала Советского Союза Н. И. Крылова о героической обороне Одессы и Севастополя, выходившие в свое время отдельными книгами. Николай Иванович Крылов был одним из руководителей обороны этих городов, начальником штаба Приморской армии, сражавшейся за них вместе о военными моряками. Последовательно рассказывая о развитии событий на одесских и севастопольских рубежах, автор опирается на богатый фактический материал, знакомит читателей со многими замечательными людьми — героями Одесской и Севастопольской обороны.

---

"Мастер вселять в людей веру в свои силы" — так, помню, охарактеризовал однажды полковник Ласкин начальника политотдела своей дивизии старшего батальонного комиссара Г. А. Шафранского. Это действительно был боевой политработник и очень смелый человек. Но хочется сказать, что такого рода мастером, умевшим ободрить людей одним своим появлением на трудном участке фронта, являлся и сам полковник Ласкин.

Однажды Ласкин и военком дивизии полковой комиссар П. Е. Солонцов явились на полуокруженный наблюдательный пункт командира морского полка майора Тарана в такой момент, когда там могли ждать разве что связного, но уж никак не дивизионное начальство.

Было это на Госфортовой горе, над долиной реки Черная, где расположено Итальянское кладбище времен Крымской войны. Голая, без единого деревца гора с кладбищенской часовней на вершине представляла собой очень неспокойное место даже в периоды общего затишья. Противник многократно пытался овладеть выгодной позицией в центре обороны нашего второго сектора. Малочисленный полк Тарана, хотя на него работала почти вся артиллерия сектора, держался тут с трудом. А в тот день командир дивизии особенно тревожился за этот участок, потому что с НП Тарана, откуда тот управлял полком, прервалась связь.

Не считая возможным ждать, пока ее восстановят, Ласкин и Солонцов ночью сами пошли к Тарану хорошо знакомой им тропой, чтобы на месте выяснить обстановку и принять решение, какое потребуется. И застали полковой НП уже полуокруженным.

— Как вы сюда попали, товарищ комдив? — изумился майор Таран. — Немцы в шестидесяти метрах. У меня с трех сторон от НП лежат матросы с гранатами…

— Матросов с гранатами видел, — отвечал полковник Ласкин. — А я тут потому, что вы тут. Но объясните-ка, как вы умудряетесь управлять отсюда полком?

Ласкин с Солонцовым обошли и батальоны полка, в тот момент соответствовавшие по числу штыков, в лучшем случае, нормальным ротам. Наверное, их видел почти каждый боец, а кто не видел — услышал, конечно, об их приходе от товарищей. И как знать, не помогло ли поредевшему морскому полку продержаться еще сутки (затем сюда было прислано подкрепление), в частности, то, что ночью на Госфортовой горе побывали комдив п военком, морально поддержав оборонявших ее людей.

А полковой НП все-таки было приказано перенести в более подходящее место.

В 172-й дивизии привыкли к тому, что комдив и военком почти всюду бывают вместе. Никакой командир не обладал правом подбирать себе комиссара единственного в соединении или части человека, который ему не подчинен, в равной с ним степени за все отвечает и облечен фактически равной властью. Но если бы дать такое право полковнику Ласкину, он, не сомневаюсь, выбрал бы своим ближайшим боевым товарищем именно Солонцова.

И в других дивизиях командиры и военкомы работали, как правило, дружно. Однако эти двое как-то особенно удачно дополняли друг друга. Петр Ефимович Солонцов, кадровый политработник, незадолго до войны окончил академию. Он располагал к себе уравновешенным характером, здравой рассудительностью, за которой чувствовались ум и опыт, и, наверное, мог многое подсказать, посоветовать своему комдиву. А Ласкин, сам вдумчивый и при всей своей решительности чуждый самонадеянности, был не из тех, кто может не прислушаться к толковому совету, пренебречь правилом — ум хорошо, а два лучше.

В их отношениях нельзя было не заметить большого взаимного уважения и искреннего товарищеского чувства. Думается, эта честная, бескомпромиссная дружба двух старших начальников, двух смелых и мужественных людей, постоянно находившихся на глазах у всей дивизии, сыграла не последнюю роль в том, что среди всего ее командного состава был силен дух боевого товарищества.

К тому, как работают Ласкин и Солонцов, заинтересованно присматривался командарм. Мы вообще уделяли в то время несколько повышенное внимание 172-й дивизии — новой в Приморской армии и к тому же только что переформированной после потерь, понесенных до Севастополя,

Состав дивизии был весьма разнородным. В одних подразделениях — их называли ротами отцов — еще преобладали бойцы старшего возраста из первоначального контингента (дивизия формировалась уже после того, как призвали более молодых запасников), в других — матросский молодняк, в третьих — вчерашние ополченцы. Одна рота состояла почти целиком из рабочих маленького заводика "Бром", находившегося на севере Крыма. Когда туда подступил враг, они все ушли на фронт, и командовал ими бывший директор завода, а политруком роты был учитель местной школы…

Нетрудно представить, какие усилия требовались от командиров и политработников, чтобы сплотить, спаять все это в единый, четко управляемый боевой организм.

— Вы знаете, — спросил как-то Иван Ефимович Петров, — что в дивизии Ласкина уже сложили свою песню? Это хорошо. И поют ее с гордостью, сегодня сам слышал.

Потом услышал эту песню и я. Начиналась она, помнится, так:

Родилась боевая в пороховом дыму

Сто семьдесят вторая дивизия в Крыму…

Под Одессой у нас имел свою песню только артиллерийский полк Богданова. За месяцы Севастопольской обороны обзавелась своей песней почти каждая часть, защищавшая город. Но "Песня 172-й стрелковой дивизии" была едва ли не самой первой.

Ради укрепления штадива 172-й пришлось расстаться с одним из лучших работников штарма — майором М. 10. Лернером, которому я совсем недавно передал оперативный отдел.

Михаил Юльевич показал себя отличным начопером, но тяготился тем, что вынужден почти безвылазно сидеть в каземате в Крепостном переулке, и все настойчивее просил перевести его в войска. Ласкин же искал возможности заменить своего начальника штаба более подготовленным товарищем и, узнав о желании Лернера, переговорил о нем с командармом. Генерал Петров сказал, что это решать Крылову. Ну а я под дружным натиском обоих заинтересованных лиц не устоял. Тем более что повышения майор Лернер, безусловно, заслуживал.

В исполнение обязанностей начальника оперативного отдела штарма вступил майор Ковтун-Станкевич.

* * *

Закончу, однако, начатый рассказ о новых командирах полков. Все в той же 172-й дивизии к ним относился подполковник Василий Васильевич Шашло. Он заменил в 514-м стрелковом полку И. Ф. Устинова, раненного в последний день ноябрьского наступления немцев и эвакуированного на Большую землю.

Шашло попал в дивизию из погранвойск и продолжал в память о службе в них носить зеленую фуражку. На висках у него серебрилась ранняя седина. А по характеру — невозмутимо спокойный и на редкость молчаливый человек, полная противоположность темпераментному комиссару полка Осману Караеву. Комдив Ласкин, живой и общительный, признавался, что сначала ему было с Шашло трудно:

— Какую ни поставишь задачу, вопросов не задает, только и скажет: "Слушаюсь". Думаешь: да понял ли он?

Но скоро комдив убедился, что молчаливый и хмурый на вид Шашло предельно собран и просто не нуждается в излишних уточнениях, в переспросах. На его короткое "Слушаюсь" можно было положиться: понял и сумеет выполнить. А когда мне приходилось соединяться с ним по телефону, он буквально несколькими словами исчерпывающе освещал обстановку.

Понадобилось немного времени, чтобы за Шашло утвердилась в Приморской армии репутация одного из наиболее умелых полковых командиров.

Зеленую фуражку носил, разумеется, и майор Рубцов — статный, темнобровый командир сводного погранполка, который в середине ноября прочно занял позиции на правом фланге Севастопольской обороны. У Балаклавы, начиная с высоты, увенчанной Генуэзской башней, где пограничники несли дозор и до войны, их форма стала преобладающей. И, как в полку Маловского под Одессой, здесь жили по правилу: твой рубеж — та же граница, а ее, как известно, положено держать на замке.

На значительной части участка рубцовского полка передний край проходил невыгодно для нас — под высотами, где укрепились немцы. Тем не менее линия фронта тут сделалась незыблемой.

Герасима Архиповича Рубцова, командира очень волевого, отличала также высокоразвитая самостоятельность. Причем самостоятельность в лучшем смысле слова — разумная, зрелая. Вот уж кому — это он доказал быстро — можно было предоставить решать боевую задачу так, как считает выгодным он сам. Очевидно, к этому приучает вся обстановка пограничной службы. Там каждая застава отдельная часть, отряд — фактически соединение, хотя людей в нем и немного. А погранотрядом Рубцов уже командовал. Порой думалось: а ведь этот майор, если надо, пожалуй, справился бы не только с полком!

Глубокое уважение вызывали командиры 40-й кавдивизии, ветераны первых битв за молодую Республику Советов. Не только комдив Филипп Федорович Кудюров и начштаба Иван Сергеевич Строило, но и немало других конников имели ордена Красного Знамени еще за гражданскую войну. Участвовал в ней почти весь командный состав дивизии, включая и младший. Сержантам тут, как правило, было за сорок. Солидно выглядели и бойцы — призванные из запаса кубанские станичники.