Николай Стороженко - Предшественники Шекспира

• Название: Предшественники Шекспира
• Автор: Николай Стороженко
• Жанр: Культурология

Том I. Лилли и Марло

---

Мистерія, съ содержаніемъ которой мы познакомили читателей, представляетъ любопытное явленіе въ области средневѣковой драмы: въ ней свѣтскій или, лучше сказать, народно-бытовой элементъ совершенно заслоняетъ собою элементъ религіозный. Наплывъ народнаго содержанія едва не разрываетъ традиціонной матеріальной формы и неприкосновенность священнаго сюжета грубо нарушается вторженіемъ чуждыхъ ему началъ. Поклоненіе пастуховъ, которое, по настоящему, должно было бы составлять центральный пунктъ дѣйствія, является эпизодомъ, неловко пришитымъ къ концу пьесы и не имѣющимъ никакого отношенія къ ея главному содержанію. Съ другой стороны эпизодъ о Макѣ на столько самостоятеленъ, что имѣетъ видъ маленькой комедіи изъ народнаго быта съ правильно-развитымъ дѣйствіемъ, мотивируемымъ характерами дѣйствующихъ лицъ, носящихъ на себѣ печать рѣзко очерченной индивидуальности. Объяснять происхожденіе этого фарса изъ тѣхъ же началъ, которымъ обязана своимъ происхожденіемъ духовная драма, было бы, по нашему мнѣнію, большимъ заблужденіемъ. Не говоря уже о радикальной противоположности сюжетовъ и сферъ созерцанія, въ эпизодѣ о Макѣ мы встрѣчаемъ такое тонкое знаніе жизни и человѣческаго сердца, такую способность индивидуализированія характеровъ, которыя мы тщетно стали бы искать въ самыхъ лучшихъ мистеріяхъ. Ясное дѣло, что въ развитіи этого новаго рода драмы, основаннаго на наблюденіи надъ жизнью и живомъ сочувствіи къ ея запросамъ, мы должны предположить участіе другаго начала, а именно народно бытоваго, которое, проявивъ свою творческую дѣятельность въ созданіи цѣлой вереницы народныхъ праздниковъ и обрядовыхъ игръ, обставленныхъ подробностями драматическаго характера, мало по малу перешло къ воспроизведенію сценъ изъ дѣйствительной жизни и народнаго быта. Мы считаемъ не лишнимъ сообщить нѣсколько данныхъ о вторженіи этого начала въ заповѣдную область мистерій.

Еще во времена Григорія Великаго церковь, видя безуспѣшность своей прежней политики насильственнаго искорененія языческихъ праздниковъ и связанныхъ съ ними обрядовыхъ игръ, процессій и т. д. рѣшилась замѣнить ее другою, болѣе разумной, поставившей себѣ цѣлью не искоренять языческія забавы, но давать имъ лучшее направленіе и одновременно съ этимъ дѣйствовать на фантазію новообращенныхъ ослѣпляющимъ благолѣпіемъ богослуженія, торжественнымъ церемоніаломъ церковныхъ процессій и т. п. Такъ какъ нѣсколько разъ въ году языческіе и христіанскіе праздники совпадали между собою 51), то церковь не только допускала ихъ совмѣстное существованіе, но даже растворяла церковныя двери для языческихъ пѣсенъ, плясокъ и переодѣваній, хотя въ тоже время устроивала и свои церковныя празднества, далеко затмѣвавшія своимъ великолѣпіемъ и торжественностью обстановки языческія обрядовыя игры, истаралась дѣйствовать на эстетическое чувство народа представленіемъ мистерій, въ которыхъ народъ наглядно знакомился съ важнѣйшими событіями евангельской исторіи и житій святыхъ.

Въ средніе вѣка, когда Св. писаніе, не переведенное еще на народные языки, было доступно немногимъ, мистеріи были великимъ орудіемъ христіанской пропаганды, и чтобъ еще болѣе побудить народъ присутствовать при ихъ представленіи, церковь признала посѣщеніе мистерій дѣломъ богоугоднымъ, за которое она отпускала грѣхи. — Послѣдствія оправдали ожиданія этой столько же мудрой, сколько и гуманной политики. По мѣрѣ распространенія христіанскихъ идей, языческія воспоминанія блѣднѣли въ умахъ народа, первоначальный миѳическій смыслъ праздниковъ и обрядовъ съ каждымъ поколѣніемъ все болѣе и болѣе забывался и они мало по малу замѣнялись христіанскими. Памятникомъ мирнаго торжества христіанскихъ идей служатъ нѣкоторыя названія праздниковъ, на которыя были перенесены прежнія языческія имена 52). Но въ первое время терпимость духовенства подала поводъ къ разнымъ безчинствамъ, которыя въ глазахъ невѣжественной толпы могли уронить святость христіанскаго храма и возвышенное значеніе религіозныхъ представленій. Языческій элементъ ворвался въ церковь съ своими пѣснями, плясками и съ оглушающимъ хохотомъ народнаго шута. Такъ какъ народныя симпатіи были на его сторонѣ, то онъ скоро завоевалъ себѣ право участія въ представленіяхъ мистерій. Есть основаніе думать, что нѣкоторыя комическія роли (какъ-то дьяволовъ, палачей и т. и.) по преимуществу были исполняемы не клериками, а лицами, вышедшими изъ среды народа. Само духовенство — особенно молодые клерики — заразились веселымъ духомъ язычества; священники и діаконы не только допускали во время праздничнаго богослуженія свѣтское пѣніе, шутки (risus paschalis) и пляски, но и сами въ нихъ участвовали. Епископы, аббаты и аббатисы до того пристрастились къ свѣтскому веселью и шутовскимъ выходкамъ скомороховъ, что стали заводить у себя домашнихъ шутовъ 53).

Естественно, что при такомъ отсутствіи благочинія въ самомъ богослуженіи, при обиліи соблазнительныхъ примѣровъ, подаваемыхъ высшимъ духовенствомъ низшему, мистеріи стали понемногу отступать отъ своего первобытнаго типа, допуская въ свою сферу комическіе эпизоды, свѣтскія пѣсни, импровизаціи, и т. п., и тѣмъ вызвали противъ себя сильныя мѣры со стороны папской власти и соборовъ. Въ 1210 г. папа Иннокентій III, испугавшись того скандальнаго направленія, которое приняла въ его время духовная драма, строго запретилъ духовнымъ допускать представленія мистерій въ церквяхъ, а тѣмъ болѣе самимъ въ нихъ участвовать. Это запрещеніе, подтвержденное нѣсколько времени спустя соборами, напр. Трирскимъ, въ 1227 г., много содѣйствовало секуляризаціи духовной драмы, потому что, удаливъ мистерію изъ церкви, оно бросило ее въ объятія свѣтскихъ любителей драматическаго искусства, которые съ этихъ поръ (около половины XIII в.), по крайней мѣрѣ въ Англіи, захватываютъ въ свои руки театральную дирекцію и, сблизивъ тѣснѣе мистеріи съ народной жизнью, дѣлаютъ изъ нея любимое эстетическое наслажденіе англійскаго народа. Впрочемъ такое сближеніе непремѣнно должно было произойти рано или поздно въ силу естественнаго хода вещей, ибо лишь только мистеріи вышли изъ подъ церковной ферулы и сдѣлались простымъ театральнымъ представленіемъ, (хотя бы имѣвшимъ благочестивую цѣль), авторы ихъ и режиссеры не могли не принимать въ расчетъ потребностей и вкусовъ публики, которая въ Англіи почти исключительно состояла изъ народа, такъ какъ высшія сословія еще въ началѣ XIV в. говорили по французски и пренебрегали англійскимъ языкомъ. Чтобы удовлетворить потребностямъ такой публики, искавшей въ представленіяхъ мистерій не только назиданія, но и развлеченія, авторы мистерій не задумывались вставлять въ свои произведенія цѣлыя сцены изъ народнаго быта въ родѣ тѣхъ святочныхъ фарсовъ, которые — какъ мы видѣли въ началѣ этой главы — составляли въ Англіи необходимую приправу всякаго праздничнаго веселья. Въ XIV ст. когда сводныя мистеріи сдѣлались преобладающимъ и, такъ сказать, характеристическимъ видомъ англійской духовной драмы, составители ихъ охотно допускали въ свои колоссальные циклы пьесы съ народно-бытовыми эпизодами, зная какое пристрастіе имѣлъ къ нимъ народъ. Вотъ какимъ образомъ мы объясняемъ себѣ повидимому странное вторженіе народнаго фарса въ рамку священнаго сюжета въ изложенной нами вэкфильдской мистеріи. Но кромѣ естественнаго въ каждомъ авторѣ желанія понравиться публикѣ, въ сочинителѣ вэкфильдскихъ мистерій замѣтно вообще глубокое сочувствіе народу и его бѣдствіямъ, придающее всему этому циклу демократическую окраску. Онъ пользуется всякимъ случаемъ, чтобы задѣть ненавистную аристократію и предать позору всѣхъ тѣхъ лицъ, отъ которыхъ почему бы то ни было приходилось жутко народу. Въ этомъ отношеніи въ разсматриваемомъ нами собраніи заслуживаетъ особеннаго вниманія мистерія о Страшномъ Судѣ (Judicium), гдѣ на величественной канвѣ евангельскаго разсказа вытканы національные узоры, освѣщенные свѣтомъ чисто-народнаго англійскаго юмора. Жертвами его становятся прежде всего великосвѣтскіе щеголи въ своихъ роскошныхъ, вышитыхъ золотомъ, костюмахъ и знатныя дамы въ своихъ высокихъ, фантастически поднятыхъ вверхъ и расходящихся сзади головныхъ уборахъ, которые, по замѣчанію остроумнаго дьявола Tutivillus'а, поразительно напоминаютъ рога у коровъ 54); не забыты также исконные притѣснители народа въ средніе вѣка — ростовщикъ, мельникъ и продавщица элю; всѣ они идутъ въ адъ, сопровождаемые радостными восклицаніями чертей и хохотомъ зрителей.

Изъ сказаннаго ясно, что вторженіе народно-бытоваго элемента въ англійскія мистеріи должно было сказаться нѣкоторыми измѣненіями въ ихъ художественной композиціи. Во первыхъ — вмѣстѣ съ нимъ проникло въ духовную драму начало индивидуальнаго творчества. Прежде въ мистеріяхъ не было видно личности автора; въ нихъ, какъ въ эпосѣ, авторская личность исчезала за своимъ сюжетомъ; теперь она назойливо бросается въ глаза зрителю съ своими рѣзко опредѣленными симпатіями и антипатіями, правда относящимися пока къ личностямъ вводнымъ, второстепеннымъ, но какъ бы дающими предчувствовать что уже недалеко то время, когда она подчинитъ своему драматическому суду всѣ личности и всѣ положенія. Во вторыхъ — знакомству съ народно-бытовымъ элементомъ англійская мистерія обязана расширеніемъ своего содержанія, своей популярности и улучшеніемъ своихъ художественныхъ пріемовъ. Введеніе въ мистеріи эпизодовъ изъ частной жизни, гдѣ дѣйствіе вращается въ сферѣ человѣческой свободы, повело къ наблюденію надъ дѣйствительностью, къ изученію характеровъ во всей ихъ индивидуальности. Лучшіе характеры англійскихъ мистерій суть плоды наблюденія надъ народнымъ бытомъ и жизнью (Каинъ, Ной и его жена, Макъ и др.). Наконецъ, въ третьихъ — неизмѣнный спутникъ народно-бытоваго начала комическій элементъ нигдѣ не завоевалъ себѣ такого преобладающаго положенія, какъ въ англійскихъ мистеріяхъ. За исключеніемъ первыхъ тридцати пьесъ ковентрійскаго цикла, носящихъ на себѣ несомнѣнные слѣды стариннаго церковнаго стиля, въ рѣдкой мистеріи не попадаются комическіе эпизоды, очевидно расчитанные на громко заявляемыя потребности публики. Въ Германіи и Франціи наклонность публики къ забавному съ избыткомъ удовлетворялась буффонадами чертей (Teufelsspiel, Diablerie), постоянно находившимися на глазахъ у зрителей; въ Англіи, вслѣдствіе особаго устройства сцены, дьяволъ являлся въ рѣдкихъ случаяхъ, только для искушенія или наказанія грѣшника; оттого рѣчи его производили скорѣе ужасающее, нежели забавное впечатлѣніе; за то сумма требуемаго публикой комизма была раздѣлена между многими лицами. Вмѣсто буффонадъ дьяволовъ, вошедшихъ въ обычай въ Германіи и Франціи, мы встрѣчаемъ въ англійскихъ мистеріяхъ цѣльные комическіе характеры и самостоятельныя комическія сцены изъ народнаго быта. Отсюда ведетъ свое начало то пресловутое смѣшеніе высоко-патетическаго, съ грубо-комическимъ, въ которомъ романтическая критика видѣла какую-то особую, оригинальную черту шекспировскаго творчества. Такимъ образомъ не подлежитъ сомнѣнію, что англійская мистерія обязана народно-бытовому элементу многими оригинальными чертами, и если бы она неуклонно держалась того реальнаго направленія, слѣды котораго отмѣчены нами въ вэкфильдскомъ циклѣ, то со временемъ посредствомъ обогащенія своего содержанія новыми наблюденіями надъ развивающейся жизнью, новыми типами и сценами, она могла бы положить основы свѣтскому театру въ Англіи. Но этого не случилось, потому что по природѣ своей мистерія была мало способна идти объ руку съ жизнью; народно-бытовое начало ее въ большей части случаевъ играло въ мистеріяхъ второстепенную роль; оно было контрабандой, неизбѣжной уступкой требованіямъ публики, а не составляло существеннаго элемента ихъ содержанія. Общій планъ циклической мистеріи мало измѣнился оттого, что составители ихъ вставили туда эпизодическія сцены изъ народнаго быта. При всемъ своемъ, безспорно благотворномъ, вліяніи на духовную драму въ Англіи, народно-бытовое начало было безсильно измѣнить основныя черты ея характера. Мистерія выдержала напоръ народныхъ началъ и уцѣлѣла, потому что удовлетворяла міросозерцанію средневѣковаго человѣка, отвѣчала уровню его образованности и эстетическихъ требованій. Ея святые герои, лишенные иниціативы и самоопредѣленія, были какъ разъ подъ стать людямъ, полагавшимъ высшую мудрость въ подчиненіи своего разума авторитету церкви и считавшимъ добродѣтелью принесеніе своей самостоятельности въ жертву идеѣ рыцарскаго обѣта, вассальнаго долга и т. п. Человѣкъ, противопоставляющій силу своего внутренняго убѣжденія авторитету церкви или гнету общепризнанныхъ соціальныхъ отношеній и погибающій въ неравной борьбѣ,- возбудилъ бы въ то время мало участія къ себѣ; большинство сочло бы его еретикомъ или безумцемъ. Апоѳеозъ человѣческой личности въ борьбѣ ея съ жизнью, уразумѣніе трагическаго смысла этой борьбы, есть удѣлъ новаго времени. Конечно и въ средніе вѣка бывали случаи столкновенія между страстью и долгомъ, личнымъ чувствомъ и требованіями общественной морали, но при ничтожномъ значеніи, которое придавалось тогда человѣческой личности, едва ли кто счелъ бы ея героизмъ достойнымъ драматическаго воспроизведенія. Слѣдовательно замѣна религіозныхъ сюжетовъ мистеріи свѣтскими и ея божественныхъ героевъ — героями, принадлежащими къ породѣ простыхъ смертныхъ, была немыслима въ средніе вѣка. Народная жизнь не могла дать мистеріямъ того, чего еще не выработала сама; въ силу этого и кругъ вліянія народно-бытоваго начала на англійскую духовную драму не могъ быть очень обширенъ. Оно вліяло на мистерію преимущественно съ той стороны, которою сами мистеріи наименѣе дорожили, такъ какъ она не имѣла ничего общаго съ ихъ идейнымъ содержаніемъ. Тѣмъ не менѣе это вліяніе оставило свой слѣдъ въ исторіи англійской драмы; народно-бытовые эпизоды вэкфильдскихъ мистерій, представляя собой художественно-исполненныя картинки изъ народнаго быта, свидѣтельствующія о быстромъ развитіи драматическаго искусства въ Англіи изъ народныхъ началъ, служатъ въ тоже время связующимъ звеномъ между обрядовой драмой и интерлюдіями Гейвуда и своимъ реальнымъ направленіемъ какъ бы предсказываютъ тотъ путь, по которому впослѣдствіи пошла англійская драма.