Николай Римский-Корсаков - Летопись моей музыкальной жизни

• Название: Летопись моей музыкальной жизни
• Автор: Николай Римский-Корсаков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Ле-то 1882 года[311] мы проводили опять в милом Стелёве. Погода большею частью была прекрасная и ле-то грозовое. На этот раз все время уходило на ра боту над «Хованщиной»[312]. Много приходилось перебывать, сокращать и присочинять. В и действиях оказалось много лишнего, безобразного по музыке и затягивающего сцену. В V действии, напротив, многого не хватало совсем, а многое было лишь в самых черновых записях. Хор раскольников с ударами колокола перед самосожжением, написанный автором в варварских пустых квартах и квинтах, я совершенно переделал, так как первоначальный вид был невозможен. Для последнего хора существовала только мелодия (записанная от каких-то раскольников Л.И.Карманной и сообщеная ею Мусоргскому). Воспользовавшись данной мелодией, я сочинил весь хор целиком, причем сопровождающая фигура оркестра (разгорающийся костер) сочинена мною. Для одного из монологов Досифея в V действии я заимствовал музыку целиком из действия. Вариации песни Марфы в III действии значительно изменены и обработаны иной, равно и хор «Пререкохом и препрехом!». Я говорил уже, что Мусоргский, часто несдержанный и распущенный в своих модуляциях, иногда, наоборот, продолжительное время не мог вылезти из одной тональности, что приводило сочинение к величайшей вялости и однотонности. В данном случае во второй половине третьего действия, с момента входа подьячего, он оставался безвыходно до конца действия в строе es-moll. Это было невыносимо и ничем не обосновано, так как весь этот кусок несомненно подразделяется на два отдела —сцену подьячего и обращение стрельцов к старику Хованскому. Первую часть я оставил в es-moll, как в оригинале, а вторую переложил в d-moll. Вышло и целесообразнее и разнообразнее. Части оперы, инструментованные автором, я переоркестровал и, надеюсь, к лучшему. Все прочее инструментовалось также мною; я же делал и переложение. К концу лета вся работа над «Хованщиной» не могла быть кончена, и дописывал я ее в Петербурге.

Перед переездом в Питер я сочинил музыку на пушкинского «Анчара» для баса. Сочинением остался не вполне доволен, и пролежало оно у меня в полной неизвестности впредь до 1897 года[313].

Во второй половине лета мы с женою ездили недели на две в Москву. В Москве была в то время всероссийская выставка, на которой, между прочим, предполагались симфонические концерты от московской дирекции Русского музыкального общества. Место директора консерватории, за смертью Н.Г.Рубинштейна, занимал Н.А.Губерт. Взяв на себя устройство выставочных концертов, он пригласил меня дирижировать двумя. Программа требовалась исключительно русская. Я согласился. Таким образом, состоялась моя поездка в Москву из Стелёва[314]. В двух концерту под моим управлением были даны между прочими вещами, которых всех не упомню, «Антар», 1-я симфония Глазунова, отрывки из «Князя Игоря» (Стравинский), ария «И жар, и зной» (Бичурина), фортепианный концерт Чайковского (Лавров) и фортепианная фантазия на русские темы Направника (Тиманова)[315]. Все прошло хорошо и имело успех. Саша Глазунов приехал также нарочно для этих концертов[316]. Перед началом репетиции симфонии ко мне подошел высокий и красивый господин, с которым я не раз встречался в Петербурге, но знаком не был. Он отрекомендовался, назвав себя Митрофаном Петровичем Беляевым, и попросил позволения присутствовать на всех репетициях. М.П.Беляев был страстный любитель музыки, совершенно плененный симфонией Глазунова при первом исполнении ее в Бесплатной школе и нарочно приехавший для нее в Москву. С этого момента началось мое знакомство с этим замечательным человеком, имевшим впоследствии такое огромное значение для русской музыки.

С.Н.Кругликов, бывший деятель Бесплатной школы, переселившись года два тому назад в Москву, не покидал меня и Глазунова во все наше пребывание в Москве. Глазунов, Кругликов и я с Надеждой Николаевной проводили время весьма приятно, деля его между репетициями, осмотром выставки и прогулками по Москве. Довольные своей поездкой, мы возвратились в Стелёво, где во время нашего отсутствия за детьми присматривали моя мать и брат жены Николай Николаевич, проживавшие с нами все лето[317].

В сезоне 1882/83 года я продолжал работу над «Хованщиной» и другими сочинениями Мусоргского[318]. Не давалась мне только «Ночь на Лысой горе». Сочиненная первоначально в 60-х годах под влиянием листовского «Danse macabre» для фортепиано с сопровождением оркестра, пьеса эта (называвшаяся в то время «Ивановой ночью» и подвергшаяся суровой и справедливой критике Балакирева) была надолго совершенно заброшена автором и лежала без движения среди его «d'nacheve». При сочинении гедеоновской «Млады» Мусоргский воспользовался имеющимся в «Ночи» материалом и, введя туда пение, написал сцену Чернобога на горе Триглаве. Это был второй вид той же пьесы по существу[319]. Третий вид ее образовался при сочинении «Сорочйнской ярмарки», когда Мусоргскому пришла странная и несуразная мысль заставить парубка, ни с того ни с сего, увидеть шабаш чертовщины во сне, что должно было составить некое сценическое интермеццо, отнюдь не вяжущееся со всем остальным сценариумом «Сорочйнской ярмарки». На этот раз пьеса оканчивалась звоном колокола деревенской церкви, при звуках которого испуганная нечистая сила исчезала. Успокоение и рассвет были построены на теме самого парубка, видевшего фантастическое сновидение. При работе над пьесой Мусоргского я воспользовался последним вариантом для заключения сочинения. Итак, первый вид пьесы был solo фортепиано с оркестром, второй и третий вид —вокальное произведение, и притом сценическое (не оркестрованное). Ни один из видов этих не годился для издания и исполнения. Я решился создать из материала Мусоргского инструментальную пьесу, сохранив в ней все, что было лучшего и связного у автора, и добавляя своего по возможности менее. Надо было создать форму, в которую уложились бы наилучшим способом мысли Мусоргского. Задача была трудная, удовлетворительно разрешить которую мне не удавалось в течение двух лет, между тем как с другими сочинениями Мусоргского я справился сравнительно легко. Не давались мне ни форма, ни модуляции, ни оркестровка, и пьеса лежала без движения до следующего года. Работа же над прочими сочинениями покойного друга двигалась. Двигалось и издание их у Бесселя под моей редакцией.

К сочинениям моим, набросанным в течение этого сезона[320], следует отнести эскиз фортепианного концерта cs-moll на русскую тему, избранную не без балакиревского совета. По всем приемам концерт выходил сколком с концертов Листа. Тем не менее звучал он довольно красиво и в смысле фортепианной фактуры оказывался вполне удовлетворительным, чем немало удивлял Балакирева, которому концерт мой нравился. Он никак не ожидал от меня, пианиста, уменья сочинить что-либо вполне по-фортепианному. Помнится, что однажды между мной и Балакиревым произошла небольшая стычка по поводу какой-то подробности в моем концерте. Но стычка эта не охладила его к моему сочинению. Я толком не припомню, когда именно пришла мне первая мысль взяться за фортепианный концерт и когда концерт был окончательно готов и инструментован.

В концертах Бесплатной музыкальной школы этого сезона была дана, наконец, оконченная знаменитая «Тамара». Сочинение прекрасное, интересное но показавшееся несколько тяжелым, сшитым из кусков и не без суховатых моментов. Обаяния прежних импровизаций конца 60-х годов уже не было. Да и не могло быть иначе: пьеса сочинялась более 15 лет (конечно, с перерывами). В 15 лет весь организм человека до последней клеточки переменяется, может быть, несколько раз. Балакирев 80-х годов не был Балакиревым 60-х…

???[321]

Глава XIX 1883–1886

Придворная капелла. Организация инструментального и регентского классов. Упразднение должности инспектора хоров морского ведомства. Беляевские «пятницы». Женитьба А.К.Лядова. Учебник гармонии. М.П.Беляев —издатель. Репетиция в Петропавловском училище. Переработка симфонии С-dur. Начало Русских симфонических концертов. Поездка на Кавказ.

Перемены, возникшие со вступлением на престол Александра, коснулись и Придворной капеллы, директором которой был Бахметев. Последний получил отставку. Положение капеллы и штаты ее были выработаны вновь. Начальником капеллы сделан граф С.Д.Шереметев (даже и не дилетант в музыкалном искусстве). Должность эта была как бы только представительная и почетная, а в действительности дело возлагалось на управляющего капеллой и его помощника. Управляющим Шереметев избрал Балакирева, а последний своим помощником —меня. Таинственная нить такого неожиданного назначения была в руках Т.И.Филиппова, бывшего тогда государственным контролером, и обер-прокурора Победоносцева. Балакирев —Филиппов —гр. Шереметев —связь этих людей была на почве религиозности, православия и остатков славянофильства. Далее следовали Саблер и Победоносцев, Самарин, пожалуй, и Катков —древние устои самодержавия и православия. Собственно музыка играла незначительную роль в назНачении Балакирева; тем не менее, нить привела к нему действительно замечательному музыканту. Балакирев же, не чувствуя под собой никакой теоретической и педагогической почвы, взял себе в помощники меня как окунувшегося в теоретическую и педагогическую деятельность в консерватории. В феврале 1883 года состоялось мое назначение помощником управляющего Придворной капеллой[322].