Жак Деррида - Эссе об имени

• Название: Эссе об имени
• Автор: Жак Деррида
• Издательство: Издательство "АЛЕТЕЙЯ"
• Жанр: Философия
• Год: 1998
• ISBN: 5-89329-105-0

Жак Деррида (р. 1930 г.) — один из самых оригинальных и известных философов XX века, вот уже несколько десятилетий привлекающий к себе самое пристальное внимание широкого круга интеллектуалов. "Эссе об имени" включает в себя три относительно самостоятельных работы: "Страсти", "Кроме имени" и "Хора". Книга представляет большой интерес для философов, филологов, лингвистов, культурологов, искусствоведов, преподавателей вузов, студентов и всех, интересующихся состоянием современной философской мысли. Издание осуществлено при поддержке Министерства иностранных дел Франции и Французского культурного центра в Москве

---

7

Я позволю себе по этому поводу отослать читателя к совместному толкованию "тайны" (secret), "осуждения" (stricture), "страсти" (passion) и "Евхаристии" (Eucharistie), данному мной в "Glas", Paris: Galilee, 1974, р. 60 и след.

8

Я часто, слишком часто, использую слово "косвенный" и уже точно не помню, где именно и в каком контексте. Несомненно в "Marges" ("loxos" de "Tympan") и в "Glas" во всяком случае. Совсем недавно и самым настойчивым образом в "Force deloi": "Fondement mystique de l'autorite" двуязычная публикация в "Deconstruction and the Possibility of Justice", Cardozo Law Review, New York, 11 (5–6), 1990,р. 920, 934,944–947. Английский перевод, повторенный в D. Comell, M. Rosenfeld, D. Gray Carlson (eds.). Deconstruction and the Justice, New York, London., Routledge, 1992 в "Du droit a la philosophie", Paris, Galilee, 1990, в частности, стр. 71 и след. О косвенном оттенке clinamen, ср. "Mes chances: aurendez-vous de quelques stereophonies epicuriennes" // Confrontation. - Paris, printemps 1988.

9

He спрашивая его разрешения, я считаю себя обязанным процитировать некоторые отрывки из письма, которое он мне послал 28 мая 1991 года. Читатель сам решит, в какой степени это письмо (включая статью "Oblique", OED [Oxford English Dictionary], которая сопровождала письмо) повлияло на логику и лексику этого текста. Может быть, я уже произносил слово "косвенное" в течение ранее состоявшегося разговора, на который, таким образом, мог бы сослаться Дэвид Вуд. Чтобы разделить со мной эти пассажи, в процессе церемонии Дэвид осмеливается говорить о "страсти", так же как он осмеливается в других местах различать (может быть для того, чтобы привлечь, aut…aut или vel, и, безусловно, для того, чтобы передать слово Шекспиру и призраку Марка Антония) воздаяние почестей (похвалу) и убийство, петь дифирамбы и предавать земле, "to preise" и "to bury" ("…remit, говорит он о книге, is neither to prise nor to bury Derrida, but…"(но что именно?). Вот фрагмент письма от 28 мая 1991 года с его зародышем страсти ("germ of apassion"): "Dear Jacques, As you will see, I have taken you at your/my word, using my phrase an oblique one ring to describe what you agreed would be the only appropriate mode of entry into this volume. It is hardly surprising,perhaps, that the most oblique entry into this collection of already oblique offering would be the most vertical and traditional autocritique, or confession,or levelling with the reader (see eg. S. Kierkegaard's "A first and Last Declaration" at the end of "Concluding Unscientific Postcript": "Formally and for the sake of regularity I aknowledge herewith (what in facthardly anyone can be interested in knowing) that I am the author, as peoplewould call it of…") […] This (and the whole sequence of the marizations of theinterleavings of texts that you have offered us) suggests to me that the problemof an oblique entry migth not simply be a problem, but a stimulus, the germ of apassion. Obviously, I would be equally happy (?) with something not yet published in English that would function in that as a problematizing (or indeedreinscription) of the very idea of critique, as a displacement of the presumed subject of the collection ("Derrida"), as something that will faire trembler the" on" of writing on Derrida". Ссылка на Киркегора имеет здесь большое значение, так как она указывает на великого парадоксального мыслителя в сфере имитации Иисуса Христа (или Сократа) — Страсти, свидетельства и тайны.

10

Хотя французское слово "intraitable" часто бывает необходимо, его трудно перевести. Оно может одновременно означать: 1) то, что не поддается истолкованию, изъяснению (это нечто невозможное или недоступное; это также тема, невозможная для высказывания: ее невозможно тематизировать или формализовать, ее невозможно обсуждать) и 2) то, чья непреложная жесткость и неумолимый закон не подвержены никаким колебаниям и уступкам, что остается бесстрастным перед требуемой жертвой (например, суровость долга или категорического императива). Слово "intraitable" также само по себе не поддается трактовке (например, переводу) — вот почему я говорю, что оно навязывается.

11

Другими названиями для обозначения этого апоритического парадокса являются: mimesis, мимика, имитация. Нравственность, решительность, ответственность и т. д. предполагают действие без правил и, следовательно, без примеров, без имитации. Имитация, ритуальность, буквальное сходство — им нет места в понятии нравственности. И, тем не менее, разве не состоит первейшая обязанность: простейшее уважение закона и ближнего своего, в том, чтобы принять эту повторяемость или эту повторяющуюся тождественность, которая отравляет чистую своеобычность и непередаваемость идиоматического секрета? Не случайно, следуя этой логике, Кант приводит, правда как контрпример, сам пример страсти, мгновения жертвенных страстей Христа, который является лучшим примером того, что не следует делать, а именно становится примером. Ведь только один Бог, как лучший и единственно возможный пример, остается в глазах Канта невидимо тайным и сам должен подвергнуть ценность своего примера испытанию нравственным разумом, то есть чистым законом, чья концепция не подчиняется никакому примеру. Ссылка на Марка (10 17) и на Луку (18 18) стоит за отрывком из "Основ метафизики нравственности", в котором почти явно осуждается самоубийство ("сохранить свою жизнь является долгом", "sein Leben zu erhalten, ist Pflicht", Section 1, Bd.IV, p. 397; это в общем то, что вы могли бы ответить тому, кто призывал бы вас, прямо или косвенно, к самоубийству и к принесению в жертву вашей собственной жизни): "И нельзя было придумать для нравственности ничего хуже, чем если бы хотели вывести ее из примеров. Ведь о каждом приводимом мне примере нравственности следует сначала судить согласно принципам моральности, достоин ли еще он служить первоначальным примером, т. е. образцом; и такой пример никак не может предоставить в наше распоряжение само высшее понятие моральности. Даже святой праведник из Евангелия должен быть сопоставлен с нашим идеалом нравственного совершенства, прежде чем мы признаем его таким идеалом; этот святой и говорит о самом себе: что называете вы меня (которого вы видите) благим? никто не благ (не прообраз блага), кроме единого бога (которого вы не видите). Но откуда же у нас понятие о боге как о высшем благе? Только из идеи нравственного совершенства, которую разум составляет a priori и которую он неразрывно связывает с понятием свободной воли. Подражание в нравственном вовсе не имеет места, и примеры служат только для поощрения, т. е. они устраняют сомнение относительно возможности того, что повелевает закон, они делают наглядным то, что практическое правило выражает в более общем виде, но они никогда не могут дать нам право оставить в стороне их настоящий оригинал, находящийся в разуме, и руководствоваться примерами". (Кант И. Основы метафизики нравственности // Кант И. Критика практического разума. — Спб.: Паука, 1995. — С. 72–74). В другом месте, по поводу нравственного императива: "Не следует только при этом упускать из виду, что на примерах, стало быть эмпирически, нельзя установить, существуют ли вообще такого рода императивы…" (Там же. С. 82). Это утверждение крайне категорично: никакой опыт не может убедить нас в этом. Сам Господь Бог не может, следовательно, служить примером, и понятие бога как высшего блага является Идеей разума. Тем не менее, речи и деяния (страсти) Христа наилучшим способом, образцово демонстрируют недостаточность примера, тайну невидимой божественности и суверенность разума; и поощрение, побуждение, увещевание, обучение остаются незаменимыми для любого совершенного, то есть восприимчивого, существа и для любого интуитивного своеобразия. Пример — это единственная видимость невидимого. Не существует законодателя, действующего вне разума. Иначе говоря, существуют только "фигуры" законодателя, но никогда законодателя proprio sensu, в частности, законодателя, приносимого в жертву (Моисей, Христос и пр.). Но ни одно совершенное существо никогда не будет экономить ни на этих "фигурах", ни на mimesis вообще, ни на всем том, что поддается повторению. И страсть всегда является примером. Что касается побудительных причин, действующих тайным образом (ingeheim) — обязанности, жертвы, примера и уважения, — несомненно следует обратиться прежде всего к третьей главе "Критики практического разума" ("О мотивах чистого практического разума").

12

Geheimnis, geheim. Именно по поводу долга Кант часто упоминает необходимость проникновения внутрь тайных побудителей, необходимость убедиться в отсутствии тайного импульса самолюбия (kein geheimer Antrieb der Selbstliebe), скрывающегося за самой большой, высоко нравственной жертвой, которая приносится якобы только из чувства долга (eingentlich aus Pflicht), чистого долга (аusreiner Pfiicht), тогда как на самом деле ее приносят в ситуации, только соответствующей долгу (pflichtmassing). На взгляд Канта, это различие равнозначно тому, которое противопоставляет букву духу или закон как таковой моральному закону (ср. также начало третьей главы "Критики практического разума"). Но если, как это признает Кант, "абсолютно невозможно установить из опыта с полной уверенностью хотя бы один случай", когда можно было бы уменьшить подозрение в этой тайне (что позволило бы различать понятия "из чувства долга" и" в соответствии с долгом"); тайна в таком случае не поддается ни разгадке, больше, чем то дозволяет возможность четкого разграничения между "в соответствии с долгом" и "из чистого долга", ни попытке положить конец понятию mimesis, принцип повторяемости которого всегда будет соотносить составную mimesis одного понятия ("в соответствии с долгом") с составной non-mimesis другого ("из чистого чувства долга"), — как не-обязанность с обязанностью, не-долг с долгом, не-ответственность с ответственностью, не-ответ с ответом. Разграничение невозможно не в силу какого-то феноменального или эмпирического предела, хотя бы и неустранимого, но именно потому, что этот предел не является эмпирическим: его возможность структурно связана с возможностью чего-то "из чистого долга". Устраняя возможность симулякра и внешней повторяемости, вы уничтожаете тем самым возможность самого закона и самого долга, а именно возможность их рекуррентное T. Порочность в принципе присуща чистоте долга, то есть его повторяемости. Пренебрегая всеми возможными оппозициями, мы получили бы тайну. Тайна страсти, страсть тайны. Никакая жертва не придала бы истинный смысл этой тайне, которую ничто не смогло бы удержать в рамках "патологической" чувственности, как того хотел бы Кант. Так как этого истинного смысла нет.