Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 3

• Название: Падение царского режима. Том 3
• Автор: Павел Щёголев
• Издательство: Государственное издательство
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 1925

Третий том "Падения царского режима", изданный в 1925 году, содержит материалы Комиссии Временного правительства по расследованию должностных преступлений высших деятелей царского режима, а именно, допросы: начальника С.-Петербургского охранного отделения А. В. Герасимова, начальника дворцовой охраны А. И. Спиридовича, дворцового коменданта В. Н. Воейкова, министра внутренних дел Н. А. Маклакова, заведующего охраной Распутина М. С. Комиссарова, директоров департамента полиции П. Г. Курлова и М. И. Трусевича, ближайшего друга царской семьи и Распутина А. А. Вырубовой, товарища министра внутренних дел С. П. Белецкого, председателя совета министров И. Л. Горемыкина, поклонницы Распутина О. А. Лохтиной, вице-директора департамента полиции, позже члена совета по делам печати и председателя петроградского комитета по делам печати, ещё позже члена совета министра внутренних дел С. Е. Виссарионова, а также показания члена 3 и 4-й государственной думы меньшевика Н. С. Чхеидзе.

---

Председатель. — Вы не знаете, что есть прием, хорошо известный многим русским гражданам, жившим при старом режиме: арестовывали человека и потом оставались в его квартире и устраивали засаду? Почему этот прием не был применен в отношении Богрова и его товарища-революционера, относительно которого он говорил, что тот находится в его квартире?

Курлов. — По той причине, что если бы должны были пойти в квартиру, — этот прием можно было применить, но, когда они отказались пойти в квартиру и свидание должно было быть на Бибиковском бульваре, то эта мера повлекла бы за собой…

Председатель. — Вам сообщили, что один революционер пошел туда?

Курлов. — Мне нужен был не один, а целая группа…

Председатель. — Но, позвольте, для этого именно и делали «засады». Скажем, живет студент, — пошлют полицию и его арестуют, а на квартире сидят. Звонок, приходит другой — другого арестовывают, и так просиживают по неделям.

Курлов. — Тут высиживать некогда было: тут шел вопрос о сегодняшнем вечере!

Председатель. — Но, не сделав этого, вы сделали то, что агент Кулябки пошел на место стрелять в Столыпина!

Курлов. — Дело в том, если бы мы их арестовали, засада не дала бы результатов: потому что они не собирались прийти…

Председатель. — Но вы же об этом не знали?

Курлов. — Напротив, — знали, что они туда не придут, а свидятся на Бибиковском бульваре.

Председатель. — Почему же не следили за Богровым и другим человеком?

Курлов. — За другим человеком нельзя было следить, потому что он из квартиры не выходил.

Председатель. — Тогда что же препятствовало взять его на квартире? Не руководило ли здесь, главным образом, стремление не предупредить преступление, а поймать человека в положении, более близком к виселице?

Курлов (прерывает). — Безусловно, нет…

Председатель (продолжает). — Ибо если задержать на квартире, то он может пойти лишь за сообщника, а вот если застать на месте преступления, то будет налицо покушение, и тогда можно повесить…

Курлов. — В этот момент я об этом совершенно не думал… Я думал только о безопасности лиц, которые мне были поручены!

Председатель. — Позвольте вернуться к письму на ваше имя Васильева. Итак, Кулябко был офицер, совершивший легкомысленный поступок. А Спиридович?

Курлов. — Спиридович розыском не ведал.

Председатель. — Каково было мнение Васильева относительно роли Спиридовича в этом эпизоде?

Курлов. — Он считал, что Спиридович, в силу своих отношений к Кулябке, должен был все знать, что знал Кулябко…

Председатель. — А что знал Кулябко, по поводу этого случая, по мнению Васильева?

Курлов. — Этого я теперь не припомню…

Председатель (читает). — «Отрадно мне было здесь слышать голоса о том, что все это дело — несчастный случай, в коем повинен один Кулябко, вероятно, по подговору рыжего»… Вы знаете, кто разумеется здесь под словом «рыжий»?

Курлов. — Знаю.

Председатель. — Кто это?

Курлов. — Спиридович.

Председатель (читает дальше). — «Другие подробности расскажу лично». Вы помните эту часть письма? Очевидно, автор этого письма стоит на той точке зрения, что в этом убийстве принимал участие не только в смысле легкомысленного допущения, но и несколько более серьезное, Кулябко, по подговору «рыжего».

Курлов. — Я понимаю, что этот подговор — именно совет — известного приема. Теперь мне очень трудно припомнить, что именно Васильев хотел этим сказать.

Председатель. — Скажите, это было в практике департамента полиции, что за товарищем министра, генерал-лейтенантом, за его перепиской следят настолько, что даже фотографируют письма к нему его подчиненных? Вы знали об этом? Вот письмо, которое вы получили (показывает фотографию письма): оно прошло через перлюстрацию и было фотографировано.

Курлов. — Я не был в то время товарищем министра.

Председатель. — Значит, письма бывших товарищей министра и министров фотографировались?

Курлов. — Значит, новый директор департамента нашел нужным это сделать… Я, по крайней мере, об этом никаких сведений не имел.

Председатель. — В каких отношениях вы были с Манасевичем-Мануйловым?

Курлов. — Собирался предать его суду, о чем имеется дело у прокурора петроградской судебной палаты, когда я был товарищем министра. И никаких других отношений не имею.

Председатель. — Вы собирались предать его суду, за что?

Курлов. — За мошенничество.

Председатель. — Которое выразилось в чем?

Курлов. — В том, что он имел, если я сейчас не ошибаюсь, фантастический телефон и брал деньги с тех, кто к нему приходил, за разговор по телефону с тем или другим министром, и, таким образом, он получил, кажется, четыре или пять тысяч, — я теперь не помню. По этому делу ко мне поступила жалоба, и я возбудил судебное преследование, которое, за недостаточностью улик, было прекращено судебным порядком.

Председатель. — А вы собирались предать его суду?

Курлов. — Я возбудил уголовное преследование.

Председатель (оглашает документ): — «Милостивый государь, Владимир Евстафьевич, возвращая при сем предварительное следствие о коллежском ассесоре Манасевиче-Мануйлове, имею честь просить ваше превосходительство уведомить меня, не представляется ли возможным»… и т. д. Вот письмо, которое вы написали прокурору палаты Корсаку, оно противоречит вашему утверждению.

Курлов. — По-моему, оно нисколько не противоречит. Я говорю, что я возбудил дело, когда поступила жалоба, а когда по делу было произведено следствие, то улики были недостаточны. В. Е. Корсак был у меня вечером и передал мне, так сказать, содержание следствия, о котором я доложил министру Столыпину, а затем написал это письмо, находя нецелесообразным при той обстановке, которая была в следствии, возбуждать дело в суде.

Председатель. — Это значит, однако, что вы именно не желали предавать Манасевича суду.

Курлов. — Я говорю не о предании суду, а о возбуждении преследования.

Председатель. — Значит, вы возбудили преследование, по поводу которого потом высказались за прекращение, и притом не по недостаточности улик, а в виду нецелесообразности постановки настоящего дела на судебное разбирательство?

Курлов. — Я таким образом и понимаю.

Председатель. — Ну, а что это значит? Позвольте огласить из другого дела Манасевича-Мануйлова (оглашаются документы из дела, начавшегося в 1901 году и кончившегося в 1916 году, № 102): «Хотя, таким образом, с формальной стороны виновность Манасевича-Мануйлова в обманном получении денежных сумм с Антонова, Якобсона, Минца, Шапиро, Глухарева, Плотникова… высказался за направление данного дела, в порядке статьи 277, на прекращение».[*]

Курлов. — Какой это документ?

Председатель. — Это имеющийся в деле Манасевича исторический очерк его деятельности, начиная с 1905 года. Вы помните, что вы писали это письмо Корсаку?

Курлов. — Помню.

Председатель. — Насколько же подобные действия совпадают с вашим желанием привлечь его к суду?

Курлов. — Я вам говорил, что когда это следствие было произведено, то о существе следствия я говорил с прокурором судебной палаты, так как, по моему мнению, насколько я теперь припоминаю, улики были довольно слабые, и надежды на то, что это дело пройдет с обвинительным приговором, было мало. При этом Манасевич-Мануйлов до меня служил, и я боялся всевозможных разоблачений, которых и без того была масса, и я считал это несообразным.

Председатель. — Может быть, не слабые улики, а именно нежелание разоблачений и было причиною? Позвольте мне огласить часть записки, составленной по вашему поручению: «Кроме того допущение среди чиновников министерства внутренних дел человека, ныне привлекаемого за мошенничество» и т. д., вот соображения, побудившие вас написать письмо Корсаку, которое вы писали, уже зная знаменитую резолюцию Столыпина по поводу этого Манасевича. «Пора этого мерзавца сократить». И вот, когда возникло против «этого мерзавца», как выразился Столыпин, уголовное преследование, вы, несмотря на те улики, которые, судя по записке, составленной в вашем же департаменте, имелись, постарались повлиять на направление дела по 277 статье, в виду необходимости оградить человека, который был чиновником особых поручений министерства внутренних дел.