Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks

• Название: 9 1/2 weeks
• Автор: Элизабет МАКНЕЙЛ
• Жанр: Эротика

---

Элизабет МАКНЕЙЛ

Девять с половиной недель

"9 1/2 weeks"

Перевод Г. Руденко

Первый раз, когда мы были с ним в постели, он держал руки за моим

затылком. Это мне понравилось. Он тоже мне

очень понравился. Он был необычен, преисполнен романтики, странен и блестящ,

говорил он об очень интересных вещах. И

дал мне огромное наслаждение.

Во второй раз он поднял платок, который я, раздеваясь, бросила на пол,

улыбнулся и сказал:

- Хочешь, я завяжу тебе глаза?

Со мной никто никогда так не поступал в постели. Это мне тоже

понравилось. И он сам понравился еще больше,

чем в первый раз, понравился до такой степени, что уже после всего, чистя зубы,

я все время улыбалась своему отражению в

зеркале: я и вправду нашла чудесного любовника.

В третий раз я получила от него многократный оргазм. Я уже больше не

могла - он вышел из меня десятый раз, - и

я услышала свой собственный голос, который, как бы паря над постелью, умолял его

продолжить. Тогда он взял меня снова.

Я начала влюбляться.

В четвертый раз, когда я была так возбуждена, что не могла больше ни о

чем думать, он снова воспользовался моим

платком, чтобы связать мне руки. В то же утро он прислал мне на работу

тринадцать роз.

* * *

Воскресенье. Май близится к концу. Я провожу вторую половину дня с

подругой, которая недавно ушла с нашей

работы. К нашему великому удивлению, видеться мы в последние месяцы стали чаще,

чем в то время, когда работали

вместе. Она живет в центре, и рядом с ней есть ярмарка. Мы гуляем, болтаем,

бродим туда-сюда, завтракаем. Она покупает

себе хорошенькую серебряную коробочку в отделе, где продают старую одежду,

разрозненные книги, огромные картины,

изображающие грустных женщин (их розовые губы обведены по краям акриловой

краской) и множество других вещей,

которые принято называть "антиквариатом".

Вдруг я подумала, не стоит ли мне вернуться к прилавку, на котором я

видела кружевной шарф. Подруге моей он

показался "невзрачным" и "грязным".

- Я знаю, что он грязный, - говорю я, повышая голос, чтобы она меня

услышала в уличном шуме. - Но представь,

каким он станет, когда я его постираю и выглажу!

Она оборачивается, прикладывает правую руку к уху и показывает мне на

женщину в мужском костюме, которая

увлеченно рассматривает старые барабаны.

- Представь себе его чистым и глаженым. Я и вправду считаю, что это

хорошая покупка.

- Тогда возвращайся немедленно. Иначе его купит кто-нибудь другой, и пока

ты будешь разговаривать с

продавщицей, он уже будет выстиран и выглажен.

Я с досадой гляжу на какого-то человека позади себя и пробую догнать

подругу, которая не стала меня ждать. Но с

места мне не сойти. Медленное, ленивое движение толпы прекратилось, она

неподвижна. Как раз передо мной трое

малышей лет около шести облизывают тающее итальянское мороженое. Около прилавков

к барабанщику присоединяется

какой-то гитарист.

- Это ярмарка под открытым небом первая нынешней весной, - говорит кто-то

слева мне на ухо. Я думаю, что

нужно пойти и купить этот шарф.

Сияет солнце. Воздух еще не очень прогрелся, скорее, он пахнет теплом.

Небо сияет и воздух чист, как над каким-

нибудь городишкой в Миннесоте. Мальчик, который стоит передо мной, должно быть,

попробовал мороженое у всех своих

приятелей. Очень приятное весеннее настроение.

"Я знаю, что шарф невзрачный, - думаю я. - Но это все же хорошая работа,

и за четыре доллара... Столько стоит

билет в кино. Думаю, что я куплю его".

Но двинуться с места уже просто невозможно.

Передо мной стоит мужчина, он улыбается мне, я - ему. Он без темных

очков, волосы падают ему на лоб. Когда он

говорит (и еще больше, когда он улыбается), лицо его просто интересно. Я думаю,

что он, скорее всего, не слишком

фотогеничен, особенно если примет серьезный вид. На нем немного потертая розовая

рубашка с закатанными до локтя

рукавами и широкие брюки цвета хаки (по крайней мере, это не гомосексуалист: те

всегда носят узкие брюки), теннисные

туфли, но носков нет.

- Я вас провожу, - говорит он. - Найдете вы в конце концов свою подругу.

В двух-трех кварталах отсюда народу

меньше. Конечно, она могла уйти, но...

- Нет, - говорю я ему. - Она живет недалеко отсюда.

Он прокладывает дорогу в толпе и кричит мне через плечо:

- И я тоже! Меня зовут...

* * *

Сегодня четверг. В воскресенье и понедельник мы обедали в городе. Во

вторник - у меня, в среду были на

вечеринке у одной из моих сотрудниц, где нам подавали колбасу и копчености от

Зейбара. Но сегодня вечером он

приготовил обед у себя дома. Пока он режет салат, мы болтаем на кухне. Он не

захотел, чтобы я ему помогла, налил мне

стакан вина и стал спрашивать, есть ли у меня братья и сестры. Вдруг зазвонил

телефон.

- Сегодня вечером? Нет, нет, это меня не устраивает. Это идиотство

подождет до завтра.

Потом он долго молчит, строит гримасу, качает головой и наконец

взрывается:

- Вот дерьмо! Ну ладно, приходи скорее, только ненадолго, я занят

сегодня...

- Ну, мерзкий тип! - ворчит он, и вид у него раздосадованный и

огорченный: - Я хотел, чтобы он оставил меня в

покое. Он неплохой парень, мы иногда вместе пропускаем по стаканчику... Но у нас

нет ничего общего, разве что в теннис

мы играем в одном клубе и ишачим в одном заведении. Он часто затягивает работу,

а потом ему приходится брать ее домой.

Он зайдет в восемь часов. Вечно одна и та же история: работа, которую он должен

был сделать две недели назад, не сделана,

и он паникует. Я в самом деле очень огорчен. Мы пойдем в спальню, а ты можешь

остаться здесь и посмотреть телевизор.

- Я предпочитаю вернуться домой, - говорю я ему.

- Вот этого я и боялся! Нет. Останься. Мы сейчас поедим, а потом ты

постараешься убить время, час или два.

Позвони матери, какой-нибудь подруге. У нас впереди будет еще целая ночь. Он

точно уйдет до десяти часов. Хорошо?

- Я никогда не звоню матери, чтобы "убить время". Впрочем, сама идея

убивать время мне отвратительна. Два

часа... Если бы у меня с собой были хотя бы мои бумаги...

- Ну, тогда разберись вот с этим, - говорит он, протягивая мне портфель с

таким услужливым видом, что я начинаю

хохотать.

- Хорошо. Найду себе что-нибудь почитать. Но в спальню пойду я. Не хочу,

чтобы твой приятель знал, что я здесь.

Если он не уйдет в десять часов, я явлюсь к вам, накинув на голову простыню,

верхом на метле и буду делать непристойные

движения.

- Гениально!

Вид у него очень довольный.

- Я все же перенесу телевизор в спальню на тот случай, если тебе станет

скучно. А после обеда схожу и куплю в

киоске журналы, чтобы ты смогла посмотреть, какие непристойные жесты ты

забыла...

- Большое спасибо...

Он строит гримасу.

После бифштекса и салата, мы пьем кофе в гостиной, сидя рядом на мягком

диване, обитом голубой хлопчатой

материей, не новой и вытершейся на углах.

- Как ты варишь кофе? - спрашиваю я.

- Как варю кофе? - озадаченно спрашивает он. - Просто. Пользуюсь

кофеваркой. Это нормально, по-моему?

- Послушай, я готова отказаться от журналов, если ты мне достанешь вон

того Жида в белой блестящей обложке,

там, наверху на полке, слева. Я обратила на него внимание, когда мы ели. Я

всегда находила, что он непристоен.

Но когда он достает Жида, оказывается, что он на французском. А Кафка,

который упал на пол, пока он доставал

Жида, на немецком.

- Ничего, - говорю я. - У тебя нет, случайно, Сердечных горестей Белинды?

Или лучше даже Страстей в бурную

ночь?

- Я очень огорчен, - отвечает он. - Я не думаю, что...

Его огорчение, стеснительный тон еще больше выводят меня из себя.

- Тогда, пожалуйста. Войну и мир в том, помнишь, прелестном и тонком

переводе на японский...

Он кладет книги, которые держал в руках, и обнимает меня:

- Кошечка моя...

- Мне кажется, - говорю я самым неприятным голосом, - что называть меня

"кошечкой" еще рановато. В конце

концов, мы знакомы всего девяносто шесть часов...

Он прижимает меня к себе.

- Послушай, - говорит он, - я вправду очень огорчен. Я вижу, что

получилось очень нехорошо. Сейчас я отменю

это...

Но в ту минуту, когда он собирается снять трубку, я начинаю чувствовать

себя смешной. Я откашливаюсь,

сглатываю слюну и говорю ему:

- Пусть все будет как есть. Я вполне могу часа два почитать газету, а