Гянджеви Низами - Пять поэм

• Название: Пять поэм
• Автор: Гянджеви Низами
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос
• Год: 1968

За последние тридцать лет жизни Низами создал пять больших поэм («Пятерица»), общим объемом около шестидесяти тысяч строк (тридцать тысяч бейтов). В настоящем издании поэмы представлены сокращенными поэтическими переводами с изложением содержания пропущенных глав, снабжены комментариями.

«Сокровищница тайн» написана между 1173 и 1180 годом, «Хорсов и Ширин» закончена в 1181 году, «Лейли и Меджнун» — в 1188 году. Эти три поэмы относятся к периодам молодости и зрелости поэта. Жалобы на старость и болезни появляются в поэме «Семь красавиц», завершенной в 1197 году, когда Низами было около шестидесяти лет. В законченной около 1203 года «Искандер-наме» заметны следы торопливости, вызванной, надо думать, предчувствием близкой смерти.

Создание такого «поэтического гиганта», как «Пятерица» — поэтический подвиг Низами.

Перевод с фарси К. Липскерова, С. Ширвинского, П. Антокольского, В. Державина.

Вступительная статья и примечания А. Бертельса.

Иллюстрации: Султан Мухаммеда, Ага Мирека, Мирза Али, Мир Сеид Али, Мир Мусаввира и Музаффар Али.

---

Ибн Салам приводит Лейли в свой шатер

Когда разбило солнце в час рассвета
Шатер в долине голубого цвета

И ночь скликала звезды в легкий челн,
Чтобы уплыть к Евфрату синих воли,—

Жених проснулся, радостный и пылкий,
Он приготовил для Лейли носилки.

И девушка вошла под паланкин,
Повез ее довольный властелин,

И дома, в знак любви и благородства,
Вручил над всем добром своим господство.

Пытаясь воск учтивостью смягчать,
Он и не знал, что делать, как начать.

Но вот едва лишь дерзость в нем проснулась,
За фиником созревшим потянулась,

Едва качнул он гибкой пальмы ствол,
Как о шипы все пальцы исколол.

Так по щеке Лейли ему влепила,
«Попробуй, только тронь!» — так завопила,

Что замертво он наземь полетел.
«Тронь — и, клянусь, не уберешься цел.

Клянусь Аллахом, ибо не напрасно
Он сотворил меня такой прекрасной.

Как ни желай, не дамся нипочем,
Хоть бей меня, хоть заколи мечом!»

Муж эту клятву страшную услышал
И, радуясь, что невредимым вышел,

Решил, — не будет близости меж них.
Отказу подчинился и притих,

Настойчивый, учтивый, безответный,
Повсюду рядом с ней он незаметно,

Просозерцав недели две луну,
Сам очутился у нее в плену.

Тогда решил: «Я от любви бледнею
И молча отступаю перед нею.

Уж лучше, созерцая издали,
Довольным быть, что не ушла Лейли».

А ей сказал: «Будь от меня далеко,
Будь проклят я, не перейду зарока».

И после перемирья был он рад,
Скрещая с ней, хоть и случайно, взгляд.

А роскошь сада, дева-недотрога,
Уставившись на пыльную дорогу,

Ждала, чтоб ветер, дующий до слез,
Пыль из-под ног любимого занес.

Вдруг из шатра немилого выходит,
Рыдает громко, безутешно бродит,

Вдруг побежит, как будто опьянев:
Все спуталось — печаль, и стыд, и гнев,

И горько ей и страшно, что бесславно
Все скрытое разоблачилось явно,

Но страха нет пред мужем и отцом —
Она проходит с поднятым лицом.

Когда любовь становится алмазом,
Что ей отец, что муж с его приказом!

Меджнун узнает о замужестве Лейли

Меджнун разрывает цепи и убегает от нищей старухи в пустыню. Он лежит простертый на земле. К нему подъезжает путник на верблюде и кричит ему, что Лейли вышла замуж, предала и забыла его. Он убеждает Меджнуна забыть о неверной возлюбленной — ведь от женщины верности ждать вообще нельзя. Меджнун бьется головой о камни в бурном приступе отчаяния… Тогда вестник пытается его утешить, говорит, что Лейли уже год как замужем, но все еще верна Меджнуну.

Меджнун жалуется мысленному образу Лейли

Меджнун в мыслях обращается к образу Лейли с речью, напоминает ей об их детстве, любви, их верности, говорит, что никогда не откажется от любви к ней.

Снова отец приходит к Меджнуну

Иранец некий сказывал: отныне
Отец Меджнуна пребывал в унынье,

Напрасно тратил время, денег тьму,
Чтоб угодить больному своему.

Мой эфиопа трижды и семижды,
Но эфиопа тем не обелишь ты.

Отец уже был немощен и стар.
Он чувствовал, что близится удар

И распахнет последние ворота.
И старцу опостылела забота

И тесен показался дом родной.
Охрипла флейта горла. И струной

Ночного чанга в нем росла тревога,
Что смерть уже стучится у порога.

Тогда он посох страннический взял,
Двум отрокам сбираться приказал

И вышел в путь в надежде и в веселье.
Вновь перед ним скалистые ущелья,

И зелень трав, и чахлые пески,
Кто странствует, не чувствует тоски.

Но нет нигде следов родного сына.
Вдруг кто-то рассказал, что есть трясина,

Есть ямина зловонная в парах,
Казан горючих смол, гниющий прах,

Туманом отвратительным одетый,
Обитель кары, спрятанная где-то.

И поспешил отец, не опоздал.
Он сына в страшном облике узнал!

Узнал — и сердце жить не захотело,
Пред ним нагое, высохшее тело,—

Костяк недвижный в кожаном чехле,
Свивающийся, как змея, во мгле,—

Изгнанник ослепительного мира,
Поклонник изменившего кумира,—

Цеп, молотящий призраки и сны,—
Тончайший волос, вихрем быстрины

Носимый и зачем-то сбереженный,—
Бродячий пес, чумою зараженный,—

Котел, который выкипеть не смог,—
Воспламененный разум, сбитый с ног,—

Зверь со звериной шкурою на бедрах,—
Таким был этот одичалый отрок!

И робко подошел отец, присел,
По волосам погладить не посмел.

Два сердца, сына и отца, стучали
Родною кровью, равною печалью.

Меджнун глядит из-под усталых век,
Не понимает, что за человек,

Что за старик заботливый с ним рядом,
И он впился в отца безумным взглядом

И спрашивает: «Кто же ты такой?».
И машет тощей, слабою рукой.

И отвечает старец: «Я отец твой».
И сын тогда припоминает детство

И падает в слезах к ногам отца.
И горьким поцелуям нет конца…

Старик всмотрелся пристальней и зорче
В дитя свое, истерзанное порчей,—

И кажется отцу, что перед ним
Нагой мертвец на Страшный суд гоним.

Тогда он из мешка одежду вынул
И на плечи дрожащему накинул,

И бледный лоб закрыл ему чалмой.
«Душа моей души, любимый мой!

Не время спать! Дни мчатся, словно кони,
Друг друга нагоняют в злой погоне!

Беги от этой гибельной горы,
Где ливни смертоносны и остры,

Где молния на диких кручах блещет,
А кровь твоя из ран горючих хлещет.

Дни считанные, гол и одинок,
Побудешь здесь, но свалишься ты с ног

Добычей для стервятника иль волка.
Остерегись! Ждать гибели недолго.

Последний пес хозяйский на цепи
Счастливее изгнанника в степи.

То русло, где река текла безмолвно,
Разрушат завтра яростные волны.

А та гора, где родился поток,
Когда-нибудь расколется, — дай срок.

Будь из любого камня иль металла,
Беда нагрянет, — и тебя не стало.

Обуглился, почти дотла сгорел,
А все еще не вырос, не созрел.

Какого ты верблюда на смерть гонишь?
В каких песках непроходимых тонешь?

Мушриф казны, что див заворожил,
Ты пьявкой стал своих открытых жил.[268]

Обрадуйся хотя бы ласке ветра,
Ведь и она обогащает щедро.

Она не лжет, слетя на миг один.
Обрадуйся хотя на миг один.

Быть может, ветерок умчится завтра.
Никто не знает, что случится завтра.

Ты жил в пустом пространстве, — отдохни.
Не надо больше странствий, — отдохни.

У пса есть дом и собственная миска,
А ты бездомен. Ты упал так низко,

Как будто бы не человек, как мы,
А бестелесный див, созданье тьмы,

Иль оборотень, что по свету рыщет
И воплощенья собственного ищет.

Ты мне родной, будь также другом мне
И не хвались своим недугом мне.

Но берегись: сегодня не ответишь,
А завтра ты нигде меня не встретишь.

Я скоро свиток жизненный сверну.
Пей кубок за меня! Я отдохну.

Останься на пиру, как виночерпий.
Мой пир окончен. Солнце на ущербе.

Пыль золотит закатный путь. Пора!
Жизнь прожита. В обратный путь пора!

Но страшно мне, что буду я в дороге,
И ты придешь обнять отцовы ноги,

На тленный прах рыдая упадешь,
Но отклика у праха не найдешь.

Пускай твой вздох взовьется дымом чадным,—
Молчанье праха будет беспощадным.

Огонь тоски тебя испепелит,—
Но мертвый пальцем не пошевелит».

Ответ Меджнуна