Гянджеви Низами - Пять поэм

• Название: Пять поэм
• Автор: Гянджеви Низами
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Мифы. Легенды. Эпос
• Год: 1968

За последние тридцать лет жизни Низами создал пять больших поэм («Пятерица»), общим объемом около шестидесяти тысяч строк (тридцать тысяч бейтов). В настоящем издании поэмы представлены сокращенными поэтическими переводами с изложением содержания пропущенных глав, снабжены комментариями.

«Сокровищница тайн» написана между 1173 и 1180 годом, «Хорсов и Ширин» закончена в 1181 году, «Лейли и Меджнун» — в 1188 году. Эти три поэмы относятся к периодам молодости и зрелости поэта. Жалобы на старость и болезни появляются в поэме «Семь красавиц», завершенной в 1197 году, когда Низами было около шестидесяти лет. В законченной около 1203 года «Искандер-наме» заметны следы торопливости, вызванной, надо думать, предчувствием близкой смерти.

Создание такого «поэтического гиганта», как «Пятерица» — поэтический подвиг Низами.

Перевод с фарси К. Липскерова, С. Ширвинского, П. Антокольского, В. Державина.

Вступительная статья и примечания А. Бертельса.

Иллюстрации: Султан Мухаммеда, Ага Мирека, Мирза Али, Мир Сеид Али, Мир Мусаввира и Музаффар Али.

---

Ответ Меджнуна

«Твое дыханье — жизненная влага,
Твое сужденье — жизненное благо.

Мой разум раб пред разумом отца.
И ухо жаждет рабского кольца.

Но если я так нищ и так несчастен,
То и отец спасти меня не властен.

Одной любовью движима душа,
Мир для нее не стоит и гроша.

Все, что я значу в этом мире щедром,
Все, что я знал и помнил, — смыто ветром.

В любом моем «сегодня» нет «вчера».
Не помнят дней пустые вечера,

Да, ты — отец, твое влиянье знаю,
Но для чего пришел ты, — я не знаю.

Не только память близких истребя,
Я позабыл и самого себя.

Влюбленный иль любимый, где я?
Кто я? Владею всем иль ничего не стою?

Едва лишь вырван был я из пелен,
Стал молнией, и сам испепелен.

Любой шалаш среди любой пустыни
Дороже мне отцовской благостыни.

На мельнице судьбы моей давно
Молчит вода, не смолото зерно…

Перед лицом природы одичалой
Где мой удел, где дней моих начало?

Мои лишенья со зверьми деля,
Я некрасив и черен, как земля.

Весь разрушенье, вихрь и произвол,
Я город свой в развалинах обрел.

В твоей стране, богато населенной,
Одной травинки нет испепеленной.

Нет слова одного между письмен,
Нет одного зачатья у племен:

В ту ночь меня ты и не вызвал к жизни,
Забудь о том. Нет места укоризне,

Нет места увещанью и мольбе.
Тот дальний путь, что предстоит тебе,—

Из вас, живых, его страшится каждый,—
Но я его уже прошел однажды.

И если ты скончаешься, отец,—
Другой тебя оплачет, не мертвец».

Отец прощается с Меджнуном

«Дай руку, сын, прощай, пока не поздно.
Смой пыль мою хотя бы влагой слезной,

Чтоб эта влага вспомнилася мне
В последней колыбели, в смертном сне,

Чтоб я запасся для дороги дальной
Не только ношей грустной и печальной.

Здесь прихоть неуместна. Обними
Отца, как подобает меж людьми.

Прощай! Меня ты больше не увидишь,
Прощай! Один в грядущее ты выйдешь.

Прощай! Я увязал пожитки в путь —
Поторопись в глаза мне заглянуть.

Прощай! Прощай! Сейчас корабль отчалит.
Но если и прощанье не печалит

Единственного сына моего,
Тогда прощай. Кончается родство».

Так вымолвил он горько и сурово
Последнее напутственное слово,

И поспешил старик в обратный путь.
Но дома не успел он отдохнуть.

Два дня иль три, недомоганьем мучась,
Посетовал старик на злую участь.

Но смерть в засаде долго не ждала
И человечьи кончила дела.

Его душа, как из капкана птица,
Рванулась, чтобы с жизнию проститься,

И мертвый прах ушел в земную твердь,
Все исцелив, все рассудила смерть.

Наш мир — вертеп. Кто ищет в нем покоя,
Пусть не дружит с печалью и тоскою,—

Пусть, как луна, свершит круговорот,
Как молния, родится и умрет.

Дом на стоянке временной непрочен,—
Не отдыхай, да и горюй не очень.

Когда селенье встретишь на пути,
Не вздумай там оседлость обрести,

Лишь тот, кто душу вынес из чертога,
Ее сохранно донесет до бога.

Подобье дива с ангельским лицом,
Мир забавляется твоим концом.

Кипят сердца в его застольной чаше,—
Всмотрись в нее: там будущее наше.

Ты на долины предъявил права,—
Всмотрись же: там, как острый нож, трава.

Живи и впредь, об этом твердо зная,
В таком познанье честь твоя земная.

Возрадуйся, что ярче ярких роз
Твое познанье в мире разрослось.

Не будь змеей, свернувшейся в ущелье.
Да будет жизнь твоей единой целью.

Цепляйся за нее, борись за жизнь,
А кончится — спокойно откажись.

Летят века, шальные мчатся кони.
Вчитайся в длинный свиток их погони.

Прошли огнепоклонники, как сон.
Кто из ушедших в свиток занесен?

Где племена, зарытые в пустыне?
Кто обитает на могилах ныне?

Свершай добро, не обольщайся злом.
Добро к добру привязано узлом.

Свершай добро. Оно со дна колодца
Когда-нибудь к тебе добром вернется.

Когда звучит его благая весть,
Под куполом вселенной отклик есть:

Скажи горе свой замысел заветный,—
Раздастся тут же гул ее ответный.

Меджнун узнает о смерти отца

Однажды от охотника, что вышел
Ночной порою, брань Меджнун услышал:

«Эй ты, забывший, где живет родня,
Беспамятный, без крова, без огня!

С одной Лейли ты нянчишься, как с куклой.
Мать и отец, все для тебя потухло.

Отец и мать ничто. Да это срам!
Уж лучше бы лежал в могиле сам.

Ты сыном называться недостоин.
Пока живет отец, сынок спокоен

По глупости, по молодости лет.
Но час пришел, отца на свете нет,—

Хоть помянул бы словом над гробницей,
Сходил бы раз родному поклониться,

Хоть признак сожаленья об отце
Возник бы на дурном твоем лице!»

И тотчас в раздирающей печали
Как будто струны чанга прозвучали,—

Таким он был, сыновний первый стон.
К могиле свежей устремился он.

Он увидал отцовское надгробье
И к вязкой глине, к земляной утробе

Припал всем телом, и в потоках слез
Его шальное горе прорвалось.

Он заболел горячкой в ту же ночь.
Ему не трудно было изнемочь:

И без того всей этой жизни краткой
Хватило лишь для встречи с лихорадкой.

Но каково в душевной смуте той
Внезапно очутиться сиротой!

Так он лежал, над прахом распростертый,
И был Меджнун еще мертвей, чем мертвый.

«Отец мой, где ты? Где душа отца?
Не отвращай от первенца лица.

Ты предпочел существовать без сына,—
Вот почему меж нас легла пучина.

А я не знал, как больно одному.
Я скоро сам уйду в такую тьму.

На помощь! О, как ты далек! На помощь!
Жизнь тлеет, словно уголек. На помощь!

Ты мой советчик, лучший друг — все ты.
Отвага сердца, сила рук — все ты.

Все, чем душа моя богата, — ты.
Благой наставник тариката — ты.

В такой дали безлюдной без тебя!
О, как идти мне трудно без тебя!

Не попрекай меня своей кончиной.
Я знаю сам, что был тому причиной.

Наездник, не объездивший коня,
Зачем ты не сумел взнуздать меня?

Я был жесток — ты кроток бесконечно.
Я злой мороз — ты жар любви сердечной.

Ты мучился, что первенца родил,—
А я кругом да около бродил.

Пушинку ты сдувал с моей постели,—
А мне и сны присниться не хотели,

Ковры стелил ты для моих пиров,—
А я забыл про милый отчий кров.

Прости, отец, молю о том усердно.
Обидел я тебя, обидел смертно».

Так он взывал, и плакал, и кричал,
И белый день слезами омрачал.

Ночь развернула черные знамена,
Скликая в небо звезды поименно.

И снова зори были высоки.
И снова бил он в барабан тоски.

Алхимик-солнце эликсиром утра
Природу всю позолотило мудро.

Но прах живой над прахом мертвеца
Еще вопил, не поднимал лица.

Не только об отце, почившем ныне,—
О всей своей неслыханной судьбине,

О той любви, которой не помочь,
О юности он плакал день и ночь.

Дружба Меджнуна с дикими зверями