Юрий Нестеренко - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Юрий Нестеренко
• Жанр: Научная Фантастика

---

ноте…

Я проснулся с бешено колотящимся сердцем. Лицо и шея были мокрые от

пота. А рядом со мной, свернувшись калачиком, спокойно спала Эвьет,

живая и невредимая.

День уже клонился к вечеру, тени деревьев наполовину затопили

поляну, но еще не добрались до наших голов. Лицо девочки, озаренное

золотистым вечерним светом, было всего в нескольких дюймах от моего. Мне

и прежде доводилось видеть ее спящей, но как-то не приходило в голову

присматриваться. Если я просыпался первым, то будил ее или, напротив,

давал ей еще немного поспать, но сам в любом случае сразу принимался за

дела. А сейчас — должно быть, по контрасту с только что пережитым во сне

ужасом — я просто лежал рядом и смотрел, словно вернувшаяся реальность

все еще казалась мне хрупкой и неустойчивой, и я боялся ее спугнуть.

Меня поразило выражение лица Эвьет. Оно было таким мирным и безмятежным!

Не лицо охотницы, идущей по следу, не лицо воительницы, планирующей и

осуществляющей возмездие врагу, не лицо дворянки, вынужденной взять на

себя все заботы о своем разоренном поместье. Даже не лицо ученицы,

обдумывающей слова учителя, хотя это ее выражение нравилось мне больше

всего. Но ни в каком из бодрствующих обличий ее невинность и чистота не

проступали столь полно. Словно… словно я впервые увидел ее без

доспехов и оружия. Словно она была гостьей из другого мира, где злоба,

подлость, насилие и убийство не поджидают за каждым углом, а уставший

может просто прилечь на мягкую траву и задремать, где ему вздумается, не

боясь ни четвероногих, ни куда более страшных двуногих хищников… Ее

пушистые ресницы слегка подрагивали — ей что-то снилось, но уж точно не

кошмары; надутые губки (обычно твердо сжатые в упрямую линию) были чуть

приоткрыты в легкой полуулыбке. Глядя на Эвьет, я вдруг подумал, что

спящая девочка — это, наверное, одно из самых трогательных зрелищ на

свете. Хотелось укрыть ее, защитить от всех опасностей, от всего зла

этого мира…

Тьфу, черт. Что еще за нежности? Не говоря уже о том, что слово

"нежность" вообще не из моего лексикона, Эвелина отнюдь не хрупкий

цветок. В ситуации "она с арбалетом и я с мечом" еще большой вопрос, кто

кого лучше сумеет защитить. И, собственно, я уважаю ее в том числе и за

это. Будь она неженкой и плаксой — никакие умилительно приоткрытые губки

у меня бы теплых чувств не вызывали, а вызывали бы исключительно

брезгливость… Недаром же я не люблю детей. Да, слабость не внушает

ничего, кроме отвращения. И то, что демонстрирует Эвьет сейчас — это не

слабость. Это доверие. Она так сладко и безмятежно спит посреди

незнакомого леса, потому что знает, что я рядом, и доверяет мне свою

безопасность. И мне хочется быть этого доверия достойным. Вот в чем

причина моих чувств.

И все же… во сне я бросился ее спасать в одиночку против огромной

толпы, и это была глупость. В реальности в такой ситуации у меня бы не

было ни малейших шансов. Собственно, их даже во сне не было. Извиняет

меня только то, что во сне эмоции часто намного сильнее, чем наяву, а

разум и логика, наоборот, подавлены… Да, легко, конечно, списать все

на сон. Но что бы я делал при таком раскладе на самом деле? Стоял бы и

смотрел, как ее мучают и жгут? Повернулся и бежал бы к своему замку,

затыкая уши, чтобы не слышать ее криков? Даже на миг не хочется

задумываться об этом! Но мой учитель говорил, что нет худшей трусости,

чем лгать самому себе. А главное — я и в самом деле не знаю, что

ответить…

Ресницы Эвьет дрогнули сильнее, и девочка открыла глаза.

— Привет, Дольф, — улыбнулась она мне. — Давно не спишь?

— Не очень. Как ты себя чувствуешь?

— От-лично! — ответила она, сладко потягиваясь, а затем деловито

нащупала в траве свой арбалет.

— Я имею в виду — после нашего "купания".

— Ну я же говорила — я закаленная, — она уселась, на ощупь

вытряхивая травинки из волос. — Что ты на меня так смотришь?

— Как — так?

— Ну… так смотрел мой отец, когда заходил пожелать мне спокойной

ночи. Или доброго утра.

— Извини, если тебе это неприятно, — смутился я.

— Да нет, почему же, — снова улыбнулась она. — Вот если бы ты

смотрел, как Филипп, мне бы это точно не понравилось. "Отстань, малявка,

не видишь, я делом занят!" — прогнусавила Эвелина, явно пародируя

покойного брата.

— Такого не будет, обещаю, — со смехом ответил я.

— Однако, проспали мы изрядно, — заметила Эвьет, прищурившись на

солнце. — Так что у нас сейчас — вечер или утро?

Я понял, что она спрашивает не о физическом времени суток.

— Что пожелаешь, — ответил я. — Мы можем идти ночью, едва ли это

будет опаснее, чем днем. Но можем и подождать здесь до самого утра -

особой спешки нет.

— Еще сон в меня просто не влезет, — возразила Эвьет с серьезным

видом, — а сидеть тут в темноте скучно. Да и, честно говоря, хочется

оказаться подальше от Лемьежа, и чем скорее, тем лучше. Так что идем.

Наша одежда и обувь полностью просохли, и ничто не мешало нам

отправиться в путь. Я собрал сумки, и мы зашагали по лесу на восток, жуя

на ходу еще остававшуюся колбасу.

Вскоре выяснилось, что, хотя для Эвьет проведенные в колодце часы

действительно обошлись без последствий, мне повезло меньше. У меня

запершило в горле, так что в ближайшие несколько дней мне предстояло

готовить и пить горячие отвары и повременить с чтением очередных лекций

на медицинские и прочие темы. Впрочем, существовала и другая причина

идти молча — разговор, даже негромкий, могут услышать чужие уши, и в то

же время он мешает самим говорящим прислушиваться к происходящему

вокруг. Естественно, мы по-прежнему старались как можно меньше

показываться на открытом пространстве, пробираясь рощами и перелесками -

хотя и не слишком удалялись от дороги, дабы не залезть в непроходимые

дебри каких-нибудь болот и буреломов. Йорлингисты, конечно же,

потрудились в этом краю на славу — все деревни вдоль тракта (и,

подозреваю, не только они) превратились в пепелища, и среди углей и

почерневших бревен валялись обгорелые трупы людей (среди них довольно

много детей, которым было труднее убежать, чем взрослым) и животных

(чаще собак и ослов, но встречались даже коровы — как видно, победители

совсем зажрались или просто слишком спешили); поля также были сожжены

или вытоптаны. Единственным целым сооружением, которое нам попалось за

все время, был одинокий сарай для сена, стоявший на отшибе за деревьями,

в стороне от села, и оттого, видимо, не замеченный торопившимися

карателями. Там, на душистом сене, мы провели вторую ночь (мы все же

вернулись к нормальному суточному распорядку). Но отнюдь не все сельские

жители погибли в огне пожаров или от мечей и стрел. Уцелевшие погорельцы

прятались по лесам, и встреча с ними сулила нам не меньше опасностей,

чем с солдатами любой из сторон. Следопытские навыки Эвьет оказались

очень кстати в деле предотвращения таких встреч (тем более что мой

заложенный нос не мог даже унюхать дыма костра). Несколько раз мы видели

из-за деревьев кавалерийские разъезды; расстояние всякий раз было

достаточно приличным, так что не знаю, были ли то все еще хозяйничавшие

в округе йорлингисты, или же какие-то ошметки лангедаргских сил,

возможно, перешедшие к партизанской тактике. Самый неприятный момент я

пережил, когда мы едва не напоролись на такой разъезд посреди совершенно

безлесой местности. К счастью, мы заметили их прежде, чем они нас. Мы

рухнули в высокую траву и пролежали так, почти не шевелясь, наверное, не

меньше часа, пока окончательно не удостоверились, что опасность

миновала. На следующий день, также в чистом поле, мы увидели коня под

седлом, чей хозяин, очевидно, уже кормил ворон где-нибудь в

окрестностях. Однако первоначальная радость оказалась преждевременной:

конь упорно не желал подпускать к себе чужих. Мы с Эвьет убили,

наверное, часа четыре, пытаясь подобраться к нему с разных сторон, но

всякий раз, когда дистанция сокращалась до десятка ярдов, он пускался в

галоп, быстро, впрочем, останавливаясь, дабы продолжить щипать траву,

как ни в чем не бывало. Словно глумился над нами! Я уже готов был

просить Эвьет пристрелить чертову скотину, но, взглянув на девочку,

которая, хоть и была раздосадована, сохраняла спокойствие, устыдился

своей бессмысленной злобы. Наконец жеребец, которого тоже утомила наша