Никита Елисеев - Судьба драконов в послевоенной галактике

• Название: Судьба драконов в послевоенной галактике
• Автор: Никита Елисеев
• Жанр: Фэнтези

---

Мне, собственно, давно об этом хотелось спросить, да все некого было… Не Жанну же спрашивать об этом?

Поэтому я спросил у начальника школ:

– С женой?

Начальник школ зажал стек между колен, с наслаждением почесал лопатку и кивнул:

– С женой и мамой. Женщины твои уже познакомились и даже подружились… над постелью, – начальник школ усмехнулся, – умирающего…

Я обиделся:

– Что же, не умирающего?

– Да как сказать, – начальник школ поиграл стеком, – конечно, хлестнуло тебя напоследок крепко, чтоб не баловал, но не до смерти… Я хочу, чтоб ты понял, отдал себе отчет: твоей вины… Впрочем, – он прервал себя, сцепил пальцы в замок и потряс сцепленными руками в воздухе (стек торчал внизу, зажатый между коленями), – у нас здесь у всех – вина с виной – такой клубочек, не пошерстишь, не переберешь… Только Джорджи вспомнишь, до чего же мудрый был мужик! Поближе к старичку всю планетную шваль загнал, чтобы грызли друг друга… Вот в чем его план.

– Вы считаете? – тихо спросил я. – Вы считаете, в этом его план? А может, он надеялся, что вся эта планетная шваль перегрызет горло старичку?

– Нет, – покачал головой начальник школ. – Он идеалистом не был. Смел он был необычайно. Умен изумительно, при всей своей невзрачной внешности, но идеалистом – не был… Не было этого у него славного качества.

Некоторое время мы молчали, а потом начальник школ подмигнул мне:

– Ну, хорошо, сбудется такая фантастика – перегрызет кто-то горло дракону, хотя это невозможно… Невозможно – намека даже на это не было. Ну, перегрызет – что дальше? Ты представляешь, какая скука наступит?

– Для меня не наступит, – быстро ответил я, – я найду, чем заняться.

– Ты-то да, – кивнул начальник школ, – хотя теперь вряд ли. Теперь ты сам себя не знаешь, ну, допустим, тебе найдется дело, а всей этой гопе? Всем подземным бандитам, умеющим только одно – убивать? Им чем заняться? Ты представляешь: вся эта банда выхлестнет наружу. Кто с ней справится? Только на другие планеты рассылать. Только… Да, впрочем, это все фантазии. Никогда дракоше горло не перервут. Не было такого… прецедента.

– Отчего же не было, – возразил я, – еще как было… на других планетах…

– На других планетах – да, а на этой?

– А на этой, – я высказал свою давнюю затаенную мысль, – кто-то же ведь загнал его вглубь, в подземелье, кто-то ведь, вооруженный так, как мы, заставил его подчиниться? Значит?

– Ничего не значит. – вздохнул начальник школ, – ровно ничего это не значит. А вот что я вам совершенно серьезно говорю, что, действительно, значит… отрываться вам надо, Джек… Отрываться.

– Куда? – не понял я.

– Куда угодно, – объяснил мне начальник школ, – в карантин – сержантом, в начальники школ, в лабораторию – кем угодно и как угодно, но… отрываться… Плохо для вас дело окончится, ох, плохо… с такими мыслями хоть в "псы"… честное слово.

…Через два дня после этого я встретился с мамой.

Свиданьице с начальником школ, свист стека, рассекающего постельное белье, удачный прыжок через кровать, славная напряженая беседа как-то оздоровили, подтянули меня…

Да и мама была все такой же молодой, красивой, умной.

Увидев ее, я снова захотел туда, вверх, в нашу комнату, откуда выволокли три года тому назад, но снова вспомнились плоские экраны, тускло мерцающие по углам комнаты… нет… нет, нет. Мэлори… Мэлори… Мэло…

Мама обняла меня. Я расспросил ее про отца. Мы шли по тоннелю к эскалатору. В кармане гимнастерки у меня покоилась увольнительная.

– Джек, – сказала мама, – я встретилась с твоей женой. Ты – молодец. Ты выбрал себе хорошую женщину.

Я поморщился, повертел пальцами в воздухе, будто ощупывал невидимый круглый предмет, потом сказал:

– Да… ничего… у нас с ней были некоторые сложности… Кстати, вы с ней нормально общались? Говорит она неплохо?

– О, – мама всплеснула руками, – что ты… Я не понимаю, какие сложности… Выговор почти чистый. А словарный запас!

– Я не о языковых сложностях говорю, – криво усмехнулся я, – языковые сложности побоку… У нас были другие… неурядицы… И если бы она была с нашей планеты, я бы давно ее…

– Так ведь, – мама взяла меня за руку, – и сложностей этих, языковых и не-языковых, не было бы, если бы она была не с другой планеты.

Я остановился:

– Откуда ты знаешь? – идиотски спросил я.

– Мне рассказала твоя жена, – объяснила мама, – все рассказала. И я прекрасно поняла и ее, и тебя.

Я мотнул головой, осторожно высвободил свои пальцы из маминой ладони.

– Не знаю, – сказал я, – как это можно понять и ее, и меня. Она хоть бы раз пришла навестить, – я хмыкнул, – умирающего мужа.

Мама потянула меня за собой:

– Пойдем. Или ты не хочешь наверх? Время-то идет!

Мы пошли, и мама постаралась растолковать мне:

– После всего, что случилось, она боялась тебя. Боялась, что ты ее прогонишь…

– Ну, сейчас, – я пожал плечами, – куда ее гнать? В ракету и к папе-ренивцу? Она тебе рассказывала о том, какой прием нам устроил ее папа после моих подвигов?

– Я же тебе говорю, – улыбнулась мама, – она мне все рассказывала…

А наверху мне не понравилось. Если бы я сидел только в подземелье, я бы, наверное, хряснулся в обморок. Но меня было уже не удивить открытым чистым небом и спокойно веющим ветерком, ожившим, зашевелившимся воздухом.

В конце концов, все это я видел и на других планетах, но вот глаза, глаза дракона, тусклые, плоские, понапиханные где только можно… Кажется, их стало больше.

Мы сидели с мамой в кафе, и я обратил ее внимание на это.

– Нет, – засмеялась мама, – тебе кажется. Мне ли этого не знать. Просто отвык…

Я показал пальцем в направлении одного экрана:

– Смотри – прежде эта штука висела только в одном углу, а теперь, – я ткнул рукой себе за спину, – их развесили по всем четырем…

Экраны слабо, слабо замерцали.

В кафе никто не обратил на это внимания, но мама все же попросила:

– Джек, ты бы показал увольнительную. И знаешь, не демонстративно, мол, жри, гадина, а интеллигентно, ненавязчиво, чтобы никто, кроме него, не обратил внимания…

Я подумал, вынул из кармана увольнительную, разгладил ее на столе.

– Так? – спросил я.

– Приблизительно, – улыбнулась мама, – знаешь, если бы это касалось только тебя или только тебя и меня… но люди, собравшиеся здесь, в этом кафе, ни в чем не виноваты.

– Виноваты, – ответил я, – виноваты. Раз живут на этой планете, то все виноваты. Невиновных нет. От координатора до последнего забулдыги, от начальника школ до самого распоследнего рабочего "столовой", от затурканного "младенца" в какой-нибудь роте до ветерана-"отпетого" – все виновны.

– Но если все виновны, то, стало быть, и виноватых нет? перед кем виниться-то, если все? Ты об этом подумал?

– Подумал, – ответил я, – все перед всеми виноваты, кто больше, кто меньше, но есть еще много-много тех, перед кем все виноваты абсолютно… Понимаешь? Полностью.

– Ну, и кто же это?

– Во-первых, это все превращенные, все в подземельях и лабиринтах рептилии, когда-то бывшие людьми; во-вторых, "вонючие", те, что хотели освободить эту гадскую планету и оказались втоптаны не в грязь даже… в дерьмо.

Я повысил голос, и мать, улыбаясь, приложила палец к губам:

– Тссс… Не так громко… Люди же оборачиваются.

Я послушно снизил тон:

– В-третьих, все умершие, те, что ползут на конвейерных лентах к пасти гада, все, кого другие гады растоптали, сожгли, раздавили, не оставили и следа, и, наконец, в-четвертых…

Я замолчал.

Я проглотил имя – Мэлори, Мэлори, Мэлори. На самом-то деле только перед ней были все виноваты на этой планете… только перед ней… ни перед кем другим.

Мама ждала, и я, собравшись с силами, проговорил:

– Воспитанницы орфеанума… вот уж кто не виноват точно… Вот уж перед кем все виноваты… Им подарили жизнь на этой планете – для чего? Только для того, чтобы их схряпало чудовище…

Мама водила пальцем по столу, ногтем выдавливала какие-то волнистые узоры.

– В тебе, – сказала она, – говорит юношеский максимализм. Это прекрасно, что даже подземелье его в тебе не вытравило, но это… – мама поглядела на меня, – максимализм. Это… тоже жестоко… И… главное… безответственно…

– Да, – согласился я, – мы уже спорили с тобой. Я помню. Я вел себя тогда, как дурак, как хам… Я винил только тебя, а винить-то надо было всех. Ты-то всех меньше виновата. Работаешь в лаборатории. И что?

– А ты знаешь, что мы сейчас делаем в лаборатории? – она смущенно улыбнулась.

Мы вышли на улицу.

Сизый голубь, вздрагивая горлом, пил воду из черной лужи.

Солнечные кольца, трепеща, прокатывались по его телу.

Потом голубь взлетел, и золотые капли упали с его лапок в воду, подпрыгнув, отраженные от черной глади.

– Не знаю, – сказал я, – что вы там делаете в лаборатории, но было бы интересно посмотреть…

– Снова под землю забираться? – подмигнула мне мама.