Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были

• Название: Корень жизни: Таежные были
• Автор: Сергей Кучеренко
• Издательство: Издательство: Современник
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1987

Сергей Кучеренко живет и работает в Хабаровске. Он известен дальневосточному читателю как автор книг «Звери у себя дома», «В снегах Сихотэ-Алиня», «Зов Сихотэ-Алиня».

В рассказах и очерках своего нового сборника С. Кучеренко размышляет о соприкосновении мира живой природы и мира людей. Он рассказывает о своеобразной природе Хабаровского края, наполненной поразительными контрастами, красотами, загадками, а также о делах и заботах биологов, охотоведов, егерей, связанных с решением проблем сохранения и умножения таежных богатств.

---

Добродушно, вроде бы в улыбке, раскрыв рот, как бы похваляясь — на всякий случай! — смертоносными клыками-кинжалами и поиграв серповидными иглоострыми когтями (Вот они, видите? А теперь их нет, а вот опять смотрите! Громадные? То-то!), Ленивый пробасил:

— Поговорить хочу.

— Давай, давно хотели с тобой встретиться. Мы два раза встречались.

— Я вас замечал много чаще. Вы как-то прошли от меня в паре прыжков, я легко мог смять и раздавить вас обоих.

— Зачем же ты караулил?

— А надоела ваша слежка. Она унижает царя зверей.

— Но мы не желаем тебе зла.

— Чего же вы хотите?

— Узнать подробно, как и чем ты живешь.

— Плохо узнаёте. Думаете, подсчитали задавленных мною зверей, сколько ем я, хожу где и как охочусь, и все?

— Да нет, нам нужно гораздо больше выяснить. Как, например, и когда ты любишь своих подруг и какие у тебя чувства к детям. Почему так ненавидишь собак и в этой ненависти становишься безрассудным. Болеешь чем, чему благоволишь и что презираешь. Очень интересуемся, так ли ты силен умом, как телом. Отчего ты то до скупости экономен, а то вдруг становишься безрассудно жестоким и расточительным. Зачем ты месяц назад задрал сразу трех кабанов, если был сыт? И бросил, лишь побаловавшись задком одного из них? И не вернулся, оставив все воронам?

— Я здесь хозяин. А знаете ли вы, что мне иногда приходится подолгу голодать?

— Знаем. Ты слишком жирен, чтобы страдать от голода. Для тебя это просто временный пост. Чтобы не зажирел вовсе, как медведь.

— Это так, — согласился Ленивый. Широко и бесцеремонно зевнув, он вдруг вроде бы хитро улыбнулся и сказал, прищурив глаза: — И все-таки вы не все обо мне узнаете. Вот, например, почему мы не трогаем сейчас людей? Когда, конечно, они нас не обижают. Не едим их?

— Для нас это пока загадка.

— Она долго будет загадкой. А знаете ли вы, что любители человечьего мяса все-таки могут объявиться и среди тигров? Сначала случайно, потом… Потом это станет обычным…

— Мы такое не исключаем. Но горе будет вам.

— Ах, горе! Вы за год убиваете полтора десятка нашего брата, а вас не тронь!

Распалившись в злобе, Ленивый зазмеился хвостом, ощерился в угрозе и уже зло рычит:

— Вы считаете себя царями земли и всего живого, а благородства в вас мало. Зачем вы убиваете животных? Только для того, чтобы снять с них шкуру? Лес зачем пилите и жжете?

Ленивый наклонился так близко, что его усы защекотали по лицу Юдакова, и стало так жутко, что он проснулся в трясучке. Раскрыл глаза — не увидел Ленивого, а лица касались метелочки вейника, шевелящиеся под легкими порывами ветерка…

Полуденное солнце пригревало и не давало коченеть. Сжавшись в комок, он берег каждую частицу тепла. Сначала лежал и думал о солнце, костре, печке, потом в полузабытьи переключился на Ленивого.

Конечно же этот тигр только что «высказал» его — юдаковские — мысли. Если судить объективно, сделано и выяснено не так мало, но как еще много неузнанного! Загадок, проблем, пробелов. Особенно во взаимоотношениях тигра с человеком. Как совместить задачу охраны тигров и повышения продуктивности охотничьего хозяйства? Как надо будет охранять тигров, если объявятся среди них людоеды? Можно ли отлавливать тигрят? А как это скажется на популяции? Споры все больше на эмоциях… Много еще вопросов, которые нужно решать. В сущности, сделано-то маловато… Разве можно, чтобы все это сейчас оборвалось…

Но все же думать приходилось больше о своей жизни, о своей судьбе. Да, прожито тридцать пять лет, правильно и неплохо прожито. Цель в жизни есть, и вроде бы клеится все. Будущее разложено по полочкам. От «персонального» тигра надо переходить на все семейство кошачьих, и в других зверях неисследованное требует внимания. С диссертацией и книгой затянул, конечно: и то, и другое можно и нужно было уже сделать. Не спешим, не ценим годы. Думаем, нет нам износу. Не смотрим на время поочередно то крупным, то общим планом, слишком редко оглядываемся назад, осмысливая прожитое и сделанное. Строгости к себе больше бы надо… Теперь скручу себя потуже. Только выжить надо во что бы то ни стало… И снова забылся Юдаков. Провалился в черную пучину.

Через несколько часов он очнулся в сильном ознобе, долго поднимался, хотел идти дальше, к Полянам, — оставалось всего три километра! — но нога не повиновалась, руки не гнулись, голова клонилась, веки смыкались. Он видел знакомые сопки, хорошо представлял, что на них и за ними, а в памяти мелькали былые походы, когда силы кипели и рядом был Игорь.

…В той стороне речка Таелга. В минувшем апреле они там по весеннему насту носились быстрее изюбра и так много видели. Это было время счастливых открытий и интереснейших наблюдений. Поднимались чуть свет и, наскоро позавтракав, становились на камусные лыжи и по мерзлому снегу, почти как по асфальту, бежали в горы. Наст держал человека надежно, а кабаны, изюбры и косули вязли в нем по брюхо, догнать их было легко. Догоняли, фотографировали, записывали увиденное и дальше бежали, радуясь своей удали, силе и богатству тайги.

Выходили из берлог медведи и перли, вспахивая снег, в те места за сопки, откуда пришли осенью. Барсуки вылезали из своих подземелий посмотреть на весеннее возрождение, поразмяться и поискать чего-нибудь для давно пустого желудка. Неистово барабанили дятлы. Затяжелевшие самки — от белки до изюбра — готовились стать матерями. Для зоологов все это было так интересно, что жизнь опять воспринималась праздником, и конец ее казался немыслимым.

В полдень снег становился влажным и проваливался даже под лыжами, и они устраивали где-нибудь на солнцепеке табор, обедали, дремали. А когда снова подмораживало снег, надевали лыжи и опять уходили в тайгу. О, если б хоть капельку той энергии теперь! Той неутомимости!..

К вечеру Юдаков все-таки скопил в себе немного сил и снова поднялся, но тут его подстерегла новая беда: утром при падении случайно включился фонарик, лежавший в кармане, и за несколько дневных часов его батарейка разрядилась. А ночной путь по лесу без фонарика и для здорового человека труден. Анатолий невесело подумал, что правильно говорят: «Пришла беда — отворяй ворота». Он надеялся, что эта беда последняя (сколько же можно!), но новые несчастья ожидали его впереди.

Эту свою последнюю таежную ночь Юдаков не шел, а полз, и дольше лежал в бессилии, уткнувшись в снег, чем карабкался в сторону Полян, отвоевывая каждый сантиметр неимоверными усилиями. Стоя на ноге, он опирался о деревья, чтобы не упасть, и отталкивался от них ради крошечно маленького шага, а рухнув в снег, цеплялся за кусты, подтягивался к ним чуть-чуть и снова замирал в изнеможении… Про этот участок пути Игорь потом говорил: «Костыли переставлял всего на десяток сантиметров, а падал через несколько шагов…»

Как будто все злые силы ополчились против него и упорно хотели вдавить его в снег окоченевшим трупом, но назло им он упрямо не сдавался, и когда нога подкашивалась уже в тысячный раз, он стремился упасть вперед, чтобы, поднимаясь через десять минут, осилить еще полметра.

Около полуночи свалилось очередное несчастье: он рухнул в мокрую наледь и скатился под ее наплывный уступ в ключ, а выполз из этой западни, купаясь в ледяной жиже пропитанного водой снега, мокрым. И не просто выполз — на это ушел почти час, и потерялись рукавицы. С этого времени он полз вперед окончательно обмерзая. Сначала потеряли чувствительность кисти рук, потом сломанная нога, нос, щеки. Карабкался уже полумертвым.

Застыл Анатолий в два часа ночи, всего в километре от поселка. Он слышал шум автомашин, рокот тракторов, лай собак и громкие разговоры. Кричал, вернее хрипел, но хрип этот растворялся тут же. В упорной надежде выжить закопал ноги в снег, засунул руки за пазуху и перестал поднимать казавшиеся пудовыми веки. Но он не сдавался смерти, нет! Он хотел накопить еще чуточку сил, дотянуть до утра и проползти оставшийся километр. А сердце выкричалось до шепота: «уп-упп… уп-упп… уп-упп…»

…Он опять в полубреду вспоминал себя сильным и выносливым. Случалось, тигровые следы заводили его далеко в горы, а там настигала пурга, но он мог идти, не останавливаясь, двое суток. Иной раз без еды. Как-то при троплении Ленивого перевалил через высокую гору, заснеженную по пояс, и ошибочно спустился не в тот ключ. Заблудиться в хмурую погоду никому не заказано. Выбирался три дня голодным — и ничего. Ночь в зимовье — и он снова на тигрином следе, потому что были у него две здоровые ноги, была горячая пища, был огонь в костре и печке.

Он мог бы подумать еще: как это хорошо — две здоровые почки. Но не знал, что они, отшибленные двое суток назад ясенем и застуженные, когда четыре часа лежал на снегу и выдалбливал придавленную ногу, отказали. Не знал Юдаков, что организм начал сам себя отравлять.

Коченея, вспомнил многое из своей жизни. Родную Стойбу и Селемджу, стесненные первозданной тайгой, полной соболями, медведями и лосями. Разморенную летним зноем уссурийскую тайгу, по которой в поисках нового слова о звере бродил в одной майке и все равно обливался потом. Берег Амурского залива с раскаленными пляжами, усеянными загорающими и купающимися. Не верилось: когда-то было так жарко, что палящее солнце порождало сердитое слово, а желания сводились к холодной воде, поискам тени и хотя бы слабой прохлады.