Сергей Кучеренко - Корень жизни: Таежные были

• Название: Корень жизни: Таежные были
• Автор: Сергей Кучеренко
• Издательство: Издательство: Современник
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1987

Сергей Кучеренко живет и работает в Хабаровске. Он известен дальневосточному читателю как автор книг «Звери у себя дома», «В снегах Сихотэ-Алиня», «Зов Сихотэ-Алиня».

В рассказах и очерках своего нового сборника С. Кучеренко размышляет о соприкосновении мира живой природы и мира людей. Он рассказывает о своеобразной природе Хабаровского края, наполненной поразительными контрастами, красотами, загадками, а также о делах и заботах биологов, охотоведов, егерей, связанных с решением проблем сохранения и умножения таежных богатств.

---

Он мог бы подумать еще: как это хорошо — две здоровые почки. Но не знал, что они, отшибленные двое суток назад ясенем и застуженные, когда четыре часа лежал на снегу и выдалбливал придавленную ногу, отказали. Не знал Юдаков, что организм начал сам себя отравлять.

Коченея, вспомнил многое из своей жизни. Родную Стойбу и Селемджу, стесненные первозданной тайгой, полной соболями, медведями и лосями. Разморенную летним зноем уссурийскую тайгу, по которой в поисках нового слова о звере бродил в одной майке и все равно обливался потом. Берег Амурского залива с раскаленными пляжами, усеянными загорающими и купающимися. Не верилось: когда-то было так жарко, что палящее солнце порождало сердитое слово, а желания сводились к холодной воде, поискам тени и хотя бы слабой прохлады.

О костре теперь он мечтал так же, как умирающий от голода о крошке хлеба, а жаждущий в безводной пустыне о глотке воды. Но обиднее всего было то, что вокруг стеной стоял лес, в кармане лежали спички, а костра не было. И что он замерзал, всем нутром ощущая близость поселка с теплыми домами, обилием пищи, медпунктом и энергичными людьми, умеющими бороться со смертью, теперь вдавливающей его в снег и мерзлую землю.

…В какое-то мгновение, как в луче фары, ослепительно ярко вырвало из тьмы совсем близко «лично знакомую» тигрицу Осторожную, она зарыкала и заревела, угрожающе хлеща снег хвостом… Юдаков с трудом открыл глаза. Уже в полном равнодушии ко всему. Была до невозможности тихая предутренняя ночь, в которую лишь изредка ввинчивался шум автомашин да сыпали лай сельские собаки. Ему уже не холодно было, и есть не хотелось, и боли унялись. Как еще никогда в жизни, хотелось спать. Только спать…

Живет в Полянах хороший украинец с ласковой фамилией Петрань. Работает, а по воскресеньям проверяет капканы, расставленные вдоль ключа Быстрого на нескольких ближних километрах. В тот воскресный день ранним утром он и пошел на свой «домашний» путик.

Эту небольшую охотничью тропу Петрань знал наизусть, а потому удивился незнакомому темному предмету в снегу еще издали. Думал, кабан спит, но нет, не похоже. Может, бросил кто изодранную телогрейку за ненадобностью? Не то… Человек это был, полузакопанный в снег. Лицо безжизненно белое, заиндевелое, губы узкие и до черноты синие, рядом всего одна лыжа, а вверх по ключу уходила глубокая траншея, тяжело прорытая в снегу. Смахнув рукавицей снег с ног замерзшего, Петрань увидел обвязанное тесьмой поверх досточек бедро и сразу все понял.

В надежде, что человек еще жив, Петрань засунул руки под его куртку и ощутил на груди тепло. Затормошил его, снял иней с лица, разжал рот и стал сильно вдыхать в него горячий воздух. Через несколько минут белые веки приподнялись, а губы чуть слышно прошептали: «Владивостока… третий день…» Петрань натянул на его мерзлые руки свои рукавицы и что есть духу побежал в поселок за помощью.

Ах Петрань, Петрань! Добрый, но наивный человек! Ну почему ты не разжег около окоченевшего человека костер и не уложил его рядом на постель из дубовых веток! Ты надеялся приехать сюда на машине через полчаса? А что такое тридцать минут для почти совсем замерзшего человека! Ты думал, что скажешь одно лишь слово любому шоферу, и он на предельной скорости помчится в снежной коловерти спасать человека? А разве ты не знал, что и среди шоферов есть негодяи? Вроде того, что стоял около бензоколонки с работающим мотором грузовика, спокойно выслушавшего твой отчаянный крик, мольбы и равнодушно буркнувшего: «Не поеду, некогда». Да, не думал ты, Петрань, что только через три часа лихорадочных поисков найдешь шофера с сердцем… Не станем винить тебя, но три часа для человека, в котором искра жизни теплилась лишь в груди, было много.

Сознание Юдакова прояснялось медленно и трудно. Появилась дрожь в теле, разливалось тепло. Оно расползалось из груди к голове и ногам, зажигало лицо, раскаляло огнем поясницу и поврежденную ногу. Сначала он почувствовал около себя людей, а по запаху догадался, что в больнице. Потом проясненно увидел трех суетящихся женщин. Та, что годилась ему в матери, плакала. «Няня», — подумал. А самая молодая — вроде сестры Наташи — была по-прокурорски строга и сосредоточенна, как на трудном судебном процессе. В ее маленьких нежных руках появлялись то горсть снега, то шприц, то какие-то бутылочки. «Врач», — оценил.

Никогда Юдаков не увлекался выпивкой, но тут подумал: «Глоток бы водки…» И только подумал, как молодая приподняла его голову, неожиданно ласково пропела над ухом: «Открой рот, миленький», и его обожгло что-то крепкое, сладкое, живительное, пахнущее спиртом, чаем, какими-то лекарствами. И впервые он не удержал слез. Слез благодарности, радости возвращения к жизни. Сначала в семью, потом в институт, а чуть позже — в горы. К жене и детям, Игорю и Бромлею, к Ленивому, Осторожной. К жару солнца, теплу друзей и запаху тайги. И к работе, наверстывая упущенное.

Пока на бешеной скорости с ревом сирены мчалась в Поляны из города автомашина с красными крестами и крупными цифрами «03», которой встречные громадные лесовозы безропотно уступали дорогу, прижимаясь к обочине… Пока шли телефонные переговоры и летели тревожные слова срочных телеграмм со словами «жизнь в опасности… высылайте… приготовьте…». Пока три заботливые полянские женщины отвоевывали у смерти каждую частицу замерзшего тела, каждый палец… Анатолий все увереннее и радостнее сознавал, что гибель уже позади, и самое страшное, что еще не минуло — нога. И даже если он ее потеряет, все равно будет жить и трудиться. Полевого материала накоплено много, писать — не ходить, а если подумать… ведь летал же Маресьев с протезами. «Как это прекрасно — любимое дело, — думал Толя. — Тысячу раз прав Горький: «Когда труд — удовольствие — жизнь хороша». И особенно она хороша, если вырвался из смерти, которую видел в упор…»

И прибытие во Владивосток санитарным вертолетом было радостным, как и первые дни в клинике. Бесконечные встречи с родными, друзьями и просто коллегами тоже бурным потоком несли радость. Счастье возвращения в этот теплый, чистый и светлый мир.

Дотошно-кропотливое медицинское обследование устами главврача вынесло предварительное заключение:

— Бедро срастется, а вот с кое-какими пальчиками придется расстаться. Самое тяжелое, что может оставить крепкую память о походе — ампутация части стопы. Но мы постараемся и без этой операции. Я прям и честен с тобой, потому что у тебя крепкие нервы и сердце. И не сердце у тебя — машина! Оно все выдержит!

— Доктор, писать-то я смогу?

— Какой разговор!

— А… ходить в тайгу?

— Вероятно, тоже сможешь… Только не бегать. Наверно, прихрамывать будешь, — с тихой бодрящей улыбкой предсказывал главврач.

Этот человек в белом халате уловил слабые тени, метнувшиеся по лицу больного, пелену грусти в глазах и поспешил смахнуть и эти тени, и эту грусть:

— Ну и что же, дорогой мой человек? Ты уже на всю свою долгую в перспективе жизнь набегался, и теперь можно ходить спокойно. Тише едешь — дальше будешь. Главное — сможешь писать, а на машинке шлепать обеими руками. Ведь вот эти пальцы здесь, и этот тут — они живые. Видишь — белые! И гнутся.

Юдаков посмотрел на забинтованные кисти рук — два «живых» пальца на правой руке и один на левой — и подумал: «А на тех гангрена?»

— Ничего, сделаем операцию, как только окрепнешь малость. А потом новые пальцы приделаем, не хуже этих… Зато ты теперь воробей стреляный. До самой смерти будешь помнить, что в тайге неосмотрительность хуже плохой шутки с твоим тигром. Засни-ка лучше, — похлопал его врач по груди и боком вышел из палаты, обнадеживающе и ободряюще улыбаясь.

Юдаков представил себя беспалым, хромым. Плохо, конечно, но как все же и это хорошо в сравнении с тем, что стало бы, если б не Петрань. Тогда ничего бы не стало. И умиротворенно заснул, отметив и еще одно «хорошо», — когда не надо бороться со смертью.

А проснулся — вошла Зоя с детьми, и он снова был счастлив. Потом пришел Игорь, в его голубых, как горно-таежные озера, глазах — радость и печаль. Говорили много и обо всем: о роковом походе к Полянам, о Стойбе, о недоделанном, недоработанном. Планировали, мечтали, загадывали. Уходя, Игорь сказал: «Хорошо, что все хорошо кончилось». И Толя улыбнулся.

А вовсе не все было хорошо. Юдаков и сам чувствовал что-то неладное: тошнота, озноб. Врачи сначала говорили, что для чудом вырвавшегося из объятий смерти это вполне естественно и преходяще, но вскоре грохнули короткие и страшные слова: «Не работают почки».

Еще недавно этот диагноз был смертельным, больной в несколько мучительных дней погибал от самоотравления. Но теперь имелась искусственная почка — умная и сложная машина, очищающая кровь от ненужных и вредных продуктов. Подкатили к койке больного нечто вроде стиральной машины, сверкающей никелем и эмалью, одну трубочку ввели в локтевую вену, другую — в бедренную. И зациркулировала кровь в той чудо-машине, возвращаясь в организм чистой и живительной. А собственные почки тем временем отдыхают, лечатся, сил набираются. Если им это удается, человек остается жив.