Многократор - Художник Её Высочества

• Название: Художник Её Высочества
• Автор: Многократор
• Жанр: Научная Фантастика

Произошло событие, имеющее фундаментальное значение. Написан портрет, с которого будут считываться физические законы природы и формироваться облик следующего цикла Вселенной. Сайт иллюстрирует роман «Художник Её Высочества», описывающий события, недавно произошедшие в Москве, на вашей планете. В романе закодировано место, где в Москве закопана золотая статуя. Вес статуи — 1 кг. Глаза — однокаратовые бриллианты (каждый стоит — 7000$). Статую смотрите на странице www.art-stepan.ru Удачи!

---------

В тексте полностью сохранено форматирование, орфография, пунктуация авторского текста — вдруг кто-нибудь из читателей начнёт поиски золотой статуи. Все материалы, картины, фото можно посмотреть на авторском сайте http://www.art-stepan.ru/ или http://samlib.ru/m/mnogokrator/chudoznik.shtml

---

Степан пошарил глазами под ногами, пробормотал:

— А я как бы Буратино буду.

Из чего автоматически вытекало, что профессор с Лузиным представляют собой кота Базилио и лису Алису. Копелян крякнув, сам разлил коньяк. Без всяких там тостов каждый политкоректно саданул свое.

— А мы не ломимся в открытую дверь?

После чего Лузин терпеливее Христа объяснил, что необходимое им невозможно из-за человеческих качеств второго сотрудника. Натуральная сволочь и стукачок. Ночью тоже нельзя. В семнадцать-тридцать комплекс ставиться на автоматику, а сигнализация работает до восьми последующего утра. Объект-то режимный. Знает ли художник о чем речь?

Слышал. Шила в мешке не утаишь. С космофлотом что-то там.

— Вот-вот, лестная для нас маменька. Так что, подкинем дружно животом?

Ясно с полу-чиха, что здесь авантюра чистой воды, — думал Степан. Но почему эти темнят до последнего? С профессором ладно, он его первый раз видит, в воротничке колотушку из твердого войлока. Однако ж и ассистент крутит. Но в лоб он их спрашивать не будет. Если играть в такие игрушки, то честно.

— Ну, девки благородные озаботились! — засмеялся Лузин. — Надо правду-матку лепить, босс.

— Пожалуй, — закивал профессор. — Охо-хо… Пойми нас правильно за такое подсудное поведэние. Ты спрашиваешь, почему не официально…

— Да, ё-моё! — приподпрыгнул Степан, понимая, что вот он, долгожданный кризис. — Там что, рыбное место? Или килотонные баллоны проржавевшие в конягу? Или расширенный мордент пэнсэ дубль? Такой расширенный, что ни в какие ворота не лезет!

Такая вязкая пауза… Лузин замер с бутылкой, покусывая губу.

— О боги благие! — профессор взял из руки ассистента бутылку, разлил. — Ухватил соль, малчик. Действительно, этот эффект может оказаться самым эффективным оружием за всю человеческую историю. Выпили. Ва-и-й!

Степан вздохнув, тяпнул за профессором. Лузин не притронулся, понасупившись на художника, и всё грыз свою несчастную губу.

— Выпей, что ли, Ив? Смотришь на меня, как на будильник пол-шестого утра.

— У меня стагнация такая от напряжения, — обнюхал рыжее зеркальце коньяка, выпил.

— Лишь бы Новый год не просидеть, — Степан поднялся, утопил кулаки в брючных карманах и вразвалочку пошел к окну. — Радио включить, что ли?

Мастерская — цилиндр на большем цилиндре. А балкон вокруг мастерской получается вроде декоративного, но не для него. Выдернул шпингалет, толкнул рамы и запрыгнул на подоконник, кивком подбородка предложив сокомпанейцам следовать за ним.

Мастерскую обвивала жестяная дорожка, залитая у стены гудроном. От отмоченной теплым ливнем черной ленты исходил какой-то нежный аромат не то новой кожаной обуви, не то чуть подгоревшей восточной еды.

— Что там желтое? — потыкал Копелян пальцем вниз.

— Китайское посольство, естественно.

— Почему, естественно?

— Вы сами же сказали: желтое.

— Племя молодое каламбуристое.

Приотставший ассистент шепнул в ухо художнику:

— Племя наше каламбуристое. Буристое калом. Каловым колом.

Профессор разглядывал город, мерцающий несусветным количеством ламп. Был он в годах и потому сентиментален. Подняв кустистые бровки, выдал на гора:

— И… и блистающий горизонт. Меч, разрезающий согласие земли и неба.

— Ясно дело, — одобрил Степан. — Только небо в голубых глазах поэта. А вы знаете, господа, где на свете родился дельтапланеризм?

И рассказал историю о том, как во времена строительства университета, построенного даровым трудом политзаключенных, убегал один арестант. Он сделал первый в мире дельтаплан и сиганул с двадцать четвертого этажа. Повязали его у набережной. В том месте, где овчарки ободрали с зека штаны, по идее сейчас должен стоять памятник. Современная мифология — Икар, но в полосатой робе.

Показал пальцем наверх. Учёные задрали головы на козырек. Росту четыре-пять человеческого будет. Изрядно.

— Если через дверь с сигнализацией пробиваться не в жилу, то только снаружи. Ив, у вас там окна есть?

Есть, но они за стилажами с аппаратурой. А протискиваться и рассматривать, подозрительно.

Вернувшись в мастерскую, еще обсудили план действий. Лестницу взял на себя Степан. Фонари, верёвки принесет Лузин. И оба решительно отринули предложение профессора помочь. На его: «Я не особенно ловок, но в силу анатомической целостности моих нервно-мускульных аппаратов я бы…» Лузин сказал: «К лицу ли вам учиняться домушником? Нобелевка ведь почти в кармане».

Степан спросил не без тревоги, не собираются ли участники автопробега, сорульники и сопедальники, отныне каждую ночь забираться наверх по лестнице, в смысле: куда тогда её, такую дурищу девать днём? Лузин успокоил, что это нужно сделать только раз. Потом дело техники — перекинув провода в коробочке над дверью, закольцевать сигнал на саму диспетчерскую.

— Слушай, — без перерыва. — А что там за история? Я краем уха слышал. Кто-то цветами какие-то буквы выложил, вроде как «Стёпа». Я, правда, не видел, — посмотрел на художника внимательно. — Ты к этому какое-нибудь отношение имеешь, дорогуша?

Навалившись на стойку бара, Степан достреливал в висок шебутной день рюмочками ледяной водки.

Kогда уже бражное тошнит от художников — художник просыпается и начинает потихоньку втискиваться в жизнь, зажатую между небом и землёй.

Насколько дальше в эволюции продвинулось бы человечество, если бы в силу традиций, выматывающего быта и жажды наслаждений не выпивало океан вина. Посмотрите, какой гениально ненаписанный сюжет. Это — нерождённые поэмы гуляки и бабника Александра Сергеевича. А виновато оно — вино! Ещё не одну оперу сочинил бы композитор Мусоргский, если бы не его коралловый нос. Сколько стишков, щекочащих копчики пятнадцатилетних барышень, не соскочило с гусиного пера выпивохи Бернса с трусами, пришитыми к стогу сена. А дядя Хэм? «По ком звонят колокола». Известно, по ком они звонят. А Есенин, Вакха энтузиаст? А этот с щеками, похожими на свежевыплюнную жвачку? А тот?

Художники же, вообще, упущенье божье, грязь с мостовых, гнусненькие соседские детишки играющие молотком около вазы общественного мнения, системная ошибка с небритыми подмышками, запитые таланты свободных параметров, раскачивающие жирное сознание общества, думается, написали бы такое количество обнаженных мах, подсолнухов и черных квадратов на белых фонах, что искусствоведам стало бы тошно настолько, насколько с избытком обеспечили их шедеврами замученные алкоголем неформатные работодатели. Обыватель знает — пить вредно, но приятно. Не сами танцы важны — последующие телодвижения.

Степан тоже имел свою методику реанимации. В цепи из трех звеньев первым звеном была очень горячая ванна с пихтовым маслом. Следующее звено состояло из банки пива и завтрака, более похожего на обед. Выход из пике завершало последнее естественное звено — добротный секс. Проснулся, поднялся, будто сегодня египетскую пирамиду достраивать, потащился к ванне. Криво обрызгал эмаль желтыми нитками моющего средства, сикось-накось размазал губкой и вылизал стенки струей из душа. Вертанув краны, подался к умывальнику. Зубная паста «Бленд-а-мед» заканчивалась, и Степан придушил тюбик с раздражением. Тот вякнул, выдавливая из себя густую слезинку. Только прогнал по первому разу по зубным рядам, как щетка выскользнула из неверных пальцев и шлепнулась на пол. Прохрипел, ополаскиваясь дальше: «Стёпа в бане вымыл ушки, шею, кожицу на брюшке». Закончив, критически уставился на себя в зеркало. В том-то и дело, что кожица на брюшке была как обычно, но вот цвет похмельной физиомордии был явно не канонический, бленд-а-медистый какой-то. Дело, понятно, не в обьекте отражения — кривое зеркало как всегда отклоняется от истины, соврёт — не дорого возьмёт.

Несмотря на летнее утро, эмалированное ложе даже парило. Закрыл мужское достоинство горстью, вырычал неудачный купаж: «После смерти живут только те, кто живет после смерти тех, кто больше не живёт.» и с криком «А то, двести тонн!» плюхнулся в кипяток. Волна сбегала к противоположному бортику, тыркнулась в него и вернувшись, ударила жаром в подмышки.

— И цветет, как роза, печень от цирроза! — заорал дурным голосом.

Вскипячённая кровь вымывала из головы тягомотину. Решив, что дальше просто опасно для кожи, вылез и, оставляя за собой кривой водяной след, перебрался на балкон. Потоптался на мурлыкающей жести, липко сплюнул на город, снова в мастерскую. Обтерся, оделся и босиком бросился вниз к лифтам.

У метро его сходу подхватил троллейбус, и скоро уже художник подходил к мраморному складу Дворца молодежи. Здесь, не дыша, словно первый раз в жизни целовал девушку, выпил банку пива. Деловая Москва закипала пешеходными змеями, но в кафе еще никого не было. Стояло, правда, несколько кофейных чашек, к которым подбиралась с подносом невыспавшаяся отроковица. Остальные, вялые с утра, девицы и парни бродили за стойками, настраиваясь на рабочий лад. Степан прошлёпал мимо водопада на синтетических нитях. Персонал углядел его босые ноги. Да, такая вот персональная выхоленная шиза: напился — хожу босиком. Думайте, что хотите. Может быть в наличии чувственный тон на обувное жмунье, может он последователь Айседоры Дункан, танцевавшей босиком из концептуальных соображений. Пришлось как-то в таком виде (смокинг и босиком) побывать на открытии выставки у одного бездарного гранда. До сих пор гранд не может пережить в себе раздражение к такому степанову хамству. Степану можно, у него справка, как у всех одарённых художников.