Михаил Бубеннов - Огневое лихолетье (Военные записки)

• Название: Огневое лихолетье (Военные записки)
• Автор: Михаил Бубеннов
• Издательство: Современник
• Жанр: О войне
• Год: 1982

В годы войны каждый делал то, что выпадало на его долю. Мне было приказано взяться за перо. Известно, что сотрудник дивизионной газеты большую часть времени должен был находиться среди солдат, особенно во время боевых действий, а потом записывать и срочно доставлять в редакцию их рассказы о том, как они громят врага. В этом и заключалась основная суть его далеко не легкой воинской службы. Но иногда хотелось поведать однополчанам и о том, что видел в боях своими глазами, или рассказать о памятных встречах на освобожденной от вражеских полчищ русской земле. Однако в дивизионке мне это удавалось чрезвычайно редко, чаще стало удаваться лишь после того, как меня назначили писателем армейской газеты «Боевое знамя» 10-й гвардейской армии. Из того, что было написано тогда, я отобрал здесь некоторые, на мой взгляд, наиболее характерные публикации — все они по существу являются моими походными военными записками. Они дороги мне тем, что в них — отблески того огневого лихолетья, которое вечно будет тревожить память нашего народа. (Михаил Бубеннов)

---

С нар проворно соскочил пожилой человек среднего роста, белокурый, с выгоревшими и беспокойными ресницами. На его погонах резко выделялись ефрейторские нашивки.

— Я имею желание…

— Ефрейтор Завьялов?

— Так точно!

— А косить-то умеешь?

— Что вы, товарищ лейтенант! — вспыхнул Корней Завьялов. — В самую страду и родился-то под копной…

Утром Корней Завьялов был у Кручинихи. С ним пришли десять рядовых солдат с винтовками и косами.

По крестьянской привычке отпробовав свежее зерно, вдохнув его зрелый запах, Корней Завьялов, казалось, мгновенно стал другим человеком. У него моментально исчезла та строгость, что приобрел он на войне, и даже морщинки у переносья, где копилась она, растаяли на светлом от счастья лице. Выгоревшие ресницы его трепетали беспрестанно, точно от ветров. Расставив бойцов у полосы, он закричал не хрипловатым голосом воина, а горячим степным тенорком крестьянина:

— Вот это, братцы, рожь: мышь не пролезет! А шуму в ней! Ну, пошли, братцы! — И его коса белой молнией заиграла в зарослях ржи.

Шибко двигая плечами, шагая широко и сгибаясь, точно стараясь поймать белую молнию во ржи, Корней Завьялов быстро вышел на гребень бугра. Здесь он вдруг скинул гимнастерку и обернулся к бойцам:

— А ну, шагай, братцы! Разгони кровь! За мной! — И быстро скрылся за гребнем бугра.

Два года Корней Завьялов провел на войне. Сначала он был стрелком, потом стал ручным пулеметчиком. Он честно нес службу. Он побывал во многих боях и был трижды ранен. Работящий, прилежный, он ловко и самоотверженно занимался тяжелым, кровавым трудом войны. Корней Завьялов отлично понимал, что, раз началась война, этот труд не только неизбежен, но и крайне нужен: только в нем спасение Родины. Но, выйдя косить рожь, он невольно всем сердцем ощутил пленительную радость мирного труда.

Корней Завьялов работал с наслаждением. Ему приятно было шагать по теплой пахоте и слушать сухой треск ржи. Ему любо было остановиться среди полосы, встряхнуть у груди мокрую от пота рубаху, поиграть оселком на сверкающей косе. Почти с ребячьим азартом и удалью махал он косой, распугивая из ржи молодых жаворонков. Он работал с хорошей крестьянской жадностью, но никак не мог насладиться издавна знакомой радостью страдной работы: так он истосковался по ней…

— Братцы! — покрикивал он бойцам, останавливаясь на бугре. — Вот она, работка, а? Любо-мило!

Так Корней Завьялов работал до обеда. Но когда бойцы собрались у родника передохнуть, он внезапно замолк и помрачнел. У переносья его опять появились строгие морщинки, выгоревшие ресницы перестали весело трепетать, а глаза налились недоброй темнотой. Хлебая суд из котелка, слушая, как приятно ноет тело от любимой работы, он вдруг подумал: «А все фашисты, все они… Они оторвали меня от этой работушки, они лишили меня этой радости!» Только теперь Корней Завьялов взглянул на деревню. Она была разрушена и сожжена дотла: среди лопухов сиротливо стояли две избенки, одиноко торчали печные трубы. «И их оторвали от родной земли, — подумал Завьялов. — Сколько людей из-за них бросили свое дело!»

Корней Завьялов всегда относился к фашистам с большой ненавистью. Но теперь, поработав в поле, отведав радость страды, с которой привык всегда связывать свои лучшие думы и чаяния, он с новой, особенной остротой понял, какое зло они принесли народу и стране.

После обеда он убирал рожь усердно и любовно, как привык это делать всегда, но молча. Он не отзывался на оклики бойцов, угрюмо срезая звонкую рожь.

Вернулся он на передний край злой и угрюмый. К удивлению товарищей, он отказался даже от ужина и сразу, расстелив на нарах плащ-палатку, начал чистить свой ручной пулемет.

Западный фронт, август 1944 г.

Сквозь леса и болота

I

Путь от рубежа Резекне — Карсава на запад, к побережью Балтики, преграждает Лубанская лесисто-болотистая низменность. Это глухой, малоизведанный край.

Почти в центре низменности — большое озеро Лубана: из конца в конец его едва хватает взгляда. Оно спокойно и безмолвно. Оно блестит под солнцем, точно покрытое свежей полудой. В озере вольготно играют белые летние облака. А у берегов меж больших камней-валунов, обросших бледной водяной травой, стремглав носятся огромные щуки.

Вокруг озера Лубана — сверкающие зеркальца мелких озер: Ерзава, Аклайс, Гулбья, Вея, Эйни, Лаздога, Мезиши, Калны, Эзергайли… Не перечтешь! Сквозь лесные, затхлые чащобы нельзя подступить к их берегам, заросшим кугой и осокой, обшитым кружевами из кувшинок и куриной слепоты; что делается на них — неизвестно. Слышно только, что там господствуют птичьи царства.

Вокруг озера Лубана — топкие, непроходимые болота и трясины: Сауку-Пурвс, Олгас-Пурвс, Вилку-Пурвс, Лыэлайс-Пурвс, Плакшица-Пурвс… Не перечтешь! Они недоступны не только для людей, но и для зверей. Сплошной кочкарник, дремлющий камыш, и над ним — зеленые гребешки ивняка да чахлые, бледные березки. Здесь душно от запахов гнили и тлена. Кто бывал здесь? Видно, только звезды и падают в эти великие хляби.

Вокруг озера Лубана — никем не изведанные урочища: Юмправусала, Алипкалис, Крутэжа, Гомеле, Клайотнис, Вилкутэцис, Вирунэ… Лес растет здесь высок и могуч. Деревья поднимаются в небо, ломают, давят и душат друг друга, и те, что замертво падают наземь, подминают под себя молодняк. Идет, не стихая, великая лесная борьба за солнце. Даже днем в урочищах так темно, что впору зажигать огонь. На влажной земле, в постоянной сумеречи, растут только черничник, лишайники и мхи. Ничто больше не может селиться в лесной глухомани.

С четырех сторон, с дальних возвышенностей, в озеро Лубана стекают речки: Лысина, Циска, Малмута, Сулка, Малта, Сура, Резекне, Ича, Струдзене, Аснупитэ… Их тоже не легко перечесть! Они текут медленно, с трудом пробираясь сквозь непролазные урочища, путаясь в душных болотах и трясинах. А из озера выходит Айвиэкстэ; она так извилиста, у нее столько притоков и проток, что на карте она как застарелое ветвистое дерево.

Такова эта низменность. Пятьдесят километров глухих, почти сказочных лесов, бездонных топей, черных петлистых речек и недоступных озер, широких полос бурелома, чащоб и гарей, заросших карпеем и малиной. Сама по себе эта низменность — огромная естественная преграда на пути к Балтике.

Но враг сделал все, чтобы она была еще более недоступной и непроходимой. По восточной окраине ее немцы устроили разветвленную сеть опорных пунктов; они были заранее хорошо обеспечены вооружением и боеприпасами. Все пути в низменность, даже самые малые, были надежно закрыты. Где нужно, взорваны мосты и гати. Дороги, тропы, просеки, броды на речках, проходы между озер — густо заминированы. Всюду устроены лесные завалы. А в глубине низменности — по реке Айвиэкстэ и далее на север по ее притоку Подэдзэ — они устроили сплошную оборонительную полосу по всем правилам современной техники. Наконец, немцы в последнее время спешно вели земляные работы, намереваясь, использовав причудливую систему здешних речек, затопить все дно низменности.

Оборонять только северную половину низменности враг поставил большие силы: 218-ю и 19-ю пехотные дивизии, два строительно-инженерных батальона и охранный полк, который длительное время вел борьбу с партизанами и хорошо изучил многие места по здешней округе. В приказе, который позднее попал в наши руки, всем этим частям предлагалось сражаться не щадя сил, но преградить нашим гвардейцам путь через низменность — путь на запад.

Что еще можно было сделать, чтобы Лубанская низменность оказалась совершенно непроходимой? Ничего! Враг был убежден: здесь никому и никогда не будет прохода. У него были большие основания так думать: история войн не знает случая, чтобы такая лесисто-болотистая преграда, усиленная сложной военной техникой, на каждом шагу таящая смерть, была преодолена войсками.

Но фашисты просчитались. Советских воинов-богатырей не могут остановить никакие преграды. Нет таких мест на земле, где бы не прошло наше могучее войско, навеки покрывшее свое оружие звонкой былинной славой…

II

В начале августа гвардейцы начали боевой поход сквозь лубанские леса и болота. Среди гвардейцев — много сибиряков, знающих, что такое тайга, привыкших к трудной лесной жизни. К тому же они до этого много месяцев воевали в лесисто-болотистых местах. Но когда они, оставив последние высотки за Карсавой, стали спускаться в низменность — заговорили озабоченно и даже встревоженно:

— Ну места-а!

— Тяжелые места!

Трудно еще сейчас со всей полнотой воссоздать многообразную картину большого сражения в Лубанской низменности. Будет время, когда историки и военные специалисты всесторонне и подробно опишут эту сложную операцию, а поэты, может быть, создадут о ней героические поэмы. Она заслуживает этого. Мы расскажем только о том, как сражались в Лубанской низменности небольшие группы гвардейцев и отдельные бойцы. Мы покажем только отдельные, характерные эпизоды здешней лесной и болотной войны.