Михаил Бубеннов - Огневое лихолетье (Военные записки)

• Название: Огневое лихолетье (Военные записки)
• Автор: Михаил Бубеннов
• Издательство: Современник
• Жанр: О войне
• Год: 1982

В годы войны каждый делал то, что выпадало на его долю. Мне было приказано взяться за перо. Известно, что сотрудник дивизионной газеты большую часть времени должен был находиться среди солдат, особенно во время боевых действий, а потом записывать и срочно доставлять в редакцию их рассказы о том, как они громят врага. В этом и заключалась основная суть его далеко не легкой воинской службы. Но иногда хотелось поведать однополчанам и о том, что видел в боях своими глазами, или рассказать о памятных встречах на освобожденной от вражеских полчищ русской земле. Однако в дивизионке мне это удавалось чрезвычайно редко, чаще стало удаваться лишь после того, как меня назначили писателем армейской газеты «Боевое знамя» 10-й гвардейской армии. Из того, что было написано тогда, я отобрал здесь некоторые, на мой взгляд, наиболее характерные публикации — все они по существу являются моими походными военными записками. Они дороги мне тем, что в них — отблески того огневого лихолетья, которое вечно будет тревожить память нашего народа. (Михаил Бубеннов)

---

У костра

В мелком кустарнике, измятом войной и обтрепанном осенью, слабо плескался над костром огонь. Дым прижимало к земле. День стоял пасмурный, мглистый. Вокруг костра сидели люди в куртках и кожаных рубчатых шлемах. Рядом в кустах стояла их боевая машина, тускло мерцая броней.

Поглядывая на котелки, командир машины — гвардии младший лейтенант Семен Миц, человек еще молодой, с сухощавым умным лицом, спросил:

— А Мариев где же?

Пробуя из ложки суп, гвардии старшина Родионов, смугловатый, черноглазый механик-водитель, ответил не спеша:

— Тут где-то. Сейчас подойдет.

День назад в экипаж был зачислен заряжающим гвардии рядовой, молодой, крепкий в плечах москвич Мариев. Он сразу всем понравился. Необычайно быстро он начал обживаться в экипаже. Но Семен Миц все же озабоченно спросил боевых друзей:

— Ну как он? Привыкает?

— Э-э, как свой уже! — ответил Родионов.

— Добрый парень попал, — сообщил наводчик Каменюк.

Из-за машины вдруг показался Мариев. Весело улыбаясь, он потирал озябшие руки.

— Садись к огню, — пригласил его Миц. — Грейся. — И, подложив дровец в костер, спросил: — Значит, из Москвы?

— Так точно, — ответил Мариев.

— Русский будешь? Ну чудесно, — заключил Семен Миц. — А мы вот с Каменюком — украинцы, а Родионов — мордвин. Видишь, какой союз получается? Хорошо это. Как лучше об этом подумаешь — очень хорошо! — И он с удовольствием тряхнул головой. — Ну, Мариев, а русскую пословицу насчет костра знаешь?

— Знаю. А что?

— А ну, скажи.

Мариев взглянул на командира удивленно, ответил:

— «Одна головешка и в печи тухнет, а несколько — и в степи горят». Так? А к чему это?

— Да вот на ум пришла, — ответил Семен Миц. — Посмотрел сейчас на всех — и вспомнил ее. Хорошая пословица! Мудрая! Ее нужно всегда помнить. Когда мы вместе да действуем дружно — тогда мы большая сила. Наш экипаж это знает хорошо. У нас было однажды такое дело. Подбил немец нашу машину, мы и остались на ничейной полосе. Двое суток отбивались от немцев и жили на одном сухаре. Не будь промеж нас дружбы, пропадать бы нам, а то мы все перенесли, все выдержали — и вышли из беды. Вот как бывает в жизни!

Мариев еще раз внимательно взглянул на командира. Под полами распахнутой куртки у него поблескивали награды: на правой стороне груди ордена Отечественной войны 2-й степени и Красной Звезды, на левой — орден Красного Знамени и медаль «За оборону Сталинграда». «Вся грудь блестит!» — восхищенно подумал Мариев а сказал:

— У вас, должно быть, таких случаев много было?

— Таких только один, — улыбаясь, ответил Семен Миц, — а вот случаев, когда мы гитлеровцев били — много.

Щурясь от дыма, наводчик Каменюк сказал:

— Дай бог каждому так фашистов бить, как он их бьет. Шестнадцать танков лично разбил, двадцать два орудия да десять пулеметов.

— Девять, — поправил Миц и указал глазами на наводчика. — Обо мне говорит, а у самого счет не меньше. Только в последнем бою разбил две пушки и тягач. А Родионов вон у нас тысячу семьсот километров провел машину без ремонта. Это, брат, на редкость! Наш экипаж дружный. Как пойдем в бой — ну, держись, фашист! Не хвастаюсь, а радуюсь, что такой экипаж.

— А на войне давно? — спросил Мариев.

— Все с самого начала.

— Вы же раньше, — вставил Родионов.

— Да, я в армии с тридцать шестого, — сказал Миц. — И на Хасане воевал, и на Халхин-Голе, а потом на этой. Сначала был рядовым, а нынче вот в офицеры произвели…

— Везде, значит, воевали, — понял Мариев. — Только вот под Москвой, видать, не были?

Миц улыбнулся, показал белые зубы.

— Это ты потому так думаешь, что медали за Москву не имею? — спросил он. — Нет, дорогой, должен получить ее скоро. Под Москвой мне пришлось воевать, да еще в какой бригаде! В первой гвардейской танковой! — Вспомнив столицу, Миц прикрыл глаза и тихо добавил: — Эх, Москва! Далеко она теперь!

Друзья подхватили:

— Далеко!

— Ой, далеко!

— Ну это хорошо, что она теперь так далеко, — сказал Семен Миц. — Сердце в покое. А вот когда мы были под самой Москвой — вот тогда муторно было на сердце, тошно даже. Как, бывало, оглянешься, а Москва — вот, блестит в тумане! Эх, думаешь, лучше помереть, чем пустить туда фашистскую сволочь! Помню, с нами беседовал тогда маршал Жуков. Так мы ему в один голос: «Не дадим Москвы!» Кричим, а у самих слезы на глазах, честное слово! Да, много с тех пор времени прошло…

— Четвертая осень, — уточнил Мариев.

— Четвертый раз на войне Октябрьский праздник будем праздновать, — сказал Родионов, снимая с тагана один котелок, — и все в разных местах.

— Это верно, — согласился Семен Миц, и серые глаза его еще более ожили. — В сорок первом, значит, я его праздновал под Москвой. В сорок втором — под Сталинградом. А нынче видите где мы? Рукой подать до Германии! А другие уже там… Каждый праздник у нас, друзья, получается все веселее да веселее!

…Тихо играл над дровами огонь. Дым стлался по земле. За лесом стучали пулеметы. Семен Миц и его боевые товарищи ели горячий суп, готовясь к новому бою, и между ними все текла и текла солдатская беседа — о войне, о наших победах, о том, что еще несколько усилий — и враг будет разбит и всюду в мире восторжествует великая правда жизни.

5 ноября 1944 г.

И на нашей улице праздник

День был сумеречный, непогожий. Утром шел дождь, и в окопах выступила вода. Но бойцы гвардии лейтенанта Гаврилова лежали в них безмолвно — в промокших и грязных шинелях, коченея от сырости и холода. Впереди, за помятыми кустами и развалинами каменных строений хутора, всего в полсотне шагов, были немецкие траншеи.

Хутор стоял на высоте, оттуда враги просматривали наши позиции. Бой за эту высоту, почти не стихая, продолжался уже несколько дней. Наконец 6 ноября перед бойцами гвардии лейтенанта Гаврилова была поставлена трудная и ответственная задача: прочно и навсегда овладеть высотой.

Около четырех часов дня гвардии лейтенант Гаврилов, светловолосый человек в куртке, заляпанной грязью, выхватив пистолет, выскочил из окопа, разогнулся над кустами и хриплым голосом закричал:

— Впере-е-ед, товарищи!

Первым выскочил из окопа гвардии рядовой автоматчик Иван Симонов, человек пожилой, участник еще гражданской войны. За ним выскочили другие.

В мокрой и грязной шинели, высокий и грузный, настоящий русский воин-богатырь, Иван Симонов, делая большие прыжки, жарко дыша, первым подскочил к развалинам хутора. Один гитлеровец, прячась за развалинами, вскинув винтовку, хотел было выстрелить в Симонова. Но Иван Симонов опередил его: меткой очередью он замертво опрокинул врага навзничь. Когда Симонов бросился дальше, к немецкой траншее, перед ним разорвалась граната. Осколком его ранило в правую щеку. Кровь ручьем потекла за воротник шинели. Но это не остановило Симонова. Увидев в траншее группу немцев, он сделал вперед еще один большой прыжок и, стиснув зубы, бросил гранату. Сразу после взрыва он опять вскочил и бросил вторую гранату. Эта разорвалась в самой траншее, и над высотой, даже в грохоте боя, послышались истерические крики врагов…

В это время по всей высоте тоже слышались взрывы: доблестные гвардейцы вышибали гитлеровцев из траншеи. На левом фланге, прячась за развалинами строений, собралась большая группа немцев. В самый разгар траншейного боя эта группа, крича, открыв огонь, бросилась на гвардейцев, стремясь согнать их с высоты. Но тут напряженно заработал ручной пулемет гвардейцев Алексеева и Воробьева; кинжальным огнем они отразили контратаку врага.

К вечеру немцы были изгнаны с высоты. Бойцы Гаврилова, радуясь одержанной победе, прочно закрепились в немецкой траншее.

На землю опустилась темная ночь. Пополнив боеприпасы, проверив оружие, гвардейцы зорко охраняли освобожденную высоту. И вдруг до них из тыла донеслись мощные звуки, точно где-то позади зарокотал прибой.

— Что это? — спросил Симонов.

— Радио, — ответил сидевший рядом Павел Бурлаков.

Когда в далекой Москве отгремела овация, ясно донесся до высоты спокойный и знакомый голос:

— Товарищи! Сегодня советские люди празднуют двадцать седьмую годовщину победы советской революции в нашей стране…

— Товарищ Сталин, — узнал Симонов.

— Он! — подтвердил Бурлаков.

Держа наготове автоматы, изредка ощупывая кучки гранат, гвардейцы зорко смотрели в темноту ночи и слушали доклад Сталина.

Его голос, пойманный в эфире и усиленный мощной установкой, гремел по всей ближайшей округе. Когда его заглушали взрывы вражеских снарядов, Иван Симонов с сожалением шептал другу в траншее:

— Эх, жалко!… Как он сказал? Как?

С большим внутренним напряжением и радостным волнением прослушали гвардейцы доклад Сталина. У всех он породил много новых дум и мыслей. Но поделиться ими гвардейцам, конечно, не пришлось. В эту ночь они стояли на страже освобожденной земли. Только отдельными фразами они перекидывались в темноте: