Ричард Уэст - Иосип Броз Тито. Власть силы

• Название: Иосип Броз Тито. Власть силы
• Автор: Ричард Уэст
• Издательство: Русич
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-88590-758-7;1-85619-437-Х

Книга британского писателя и журналиста Р. Уэста знакомит читателя с малоизвестными страницами жизни Иосипа Броз Тито, чья судьба оказалась неразрывно связана с исторической судьбой Югославии и населяющих ее народов. На основе нового фактического материала рассказывается о драматических событиях 1941-1945 годов, конфликте югославского лидера со Сталиным, развитии страны в послевоенные годы и назревании кризиса, вылившегося в кровавую междоусобицу 90-х годов.

---

Оба деятеля, и Тито, и Джилас, уже встречались с Хрущевым в марте 1945 года, когда они сделали промежуточную остановку в Киеве на обратном пути из Москвы в Югославию. И хотя их обоих удивило то, что во главе республиканской партийной организации стоит не украинец, а русский, Тито и Джилас прониклись симпатией к Хрущеву, который произвел на них впечатление своей откровенностью, хорошим настроением и интересом к жизни простых людей. «Никто из советских руководителей не ездил в колхозы, если только не считать посещений ими праздников или каких-либо показных мероприятий», – писал Джилас в «Беседах со Сталиным».

Хрущев побывал вместе с нами в колхозе, и хотя даже в самом потайном уголке его мозга не пряталось ни тени сомнения в справедливости самой системы, он не только чокался с колхозниками большими стаканами с водкой, но также проверял парники, заглянул в свинарник и стал обсуждать практические проблемы. На обратном пути в Киев он постоянно возвращался к вопросу о колхозах и открыто говорил об их недостатках[444].

Хрущев, в свою очередь, также проникся симпатией к Тито, которого он назвал живым и близким по духу человеком, и к Джиласу: «Когда я впервые встретил его, он поразил меня своим быстрым и острым умом. Он показался мне хорошим человеком. Не стану отрицать, что теперь у меня сложилось о нем иное мнение, но это уже не относится к делу»[445]. Девять лет спустя Хрущев воспользовался старым знакомством с югославским руководителем для укрепления своих собственных позиций. В конце лета 1954 года Хрущев конфиденциально предложил белградскому правительству считать, что теперь, когда советская компартия избавилась от шефа тайной полиции Лаврентия Берия, а югославская – от «ревизиониста» Джиласа, препятствия к сближению устранены.

В 1955 году, обезопасив свои позиции в Москве, Хрущев нанес государственный визит в Югославию, в ходе которого он редко бывал трезвым. Этот визит завершился подписанием «Белградской декларации», что означало окончание ссоры между двумя государствами. В следующем году Хрущев произнес сенсационную речь на XX съезде КПСС с разоблачением преступлений и ошибок Сталина. При этом он вспомнил, что во время ссоры с Югославией в 1948 году Сталин хвастался: «Стоит мне пошевелить мизинцем – и Тито больше не будет». Речь, произнесенная на закрытом заседании и державшаяся в секрете, вскоре стала достоянием западной прессы и подготовила почву для визита Тито в СССР, состоявшегося в июне 1956 года. Была подписана «Московская декларация», наметившая путь к улучшению отношений как на партийном, так и на государственном уровнях. Югославский посол в Москве Велько Мигунович описал новый стиль поведения Хрущева. Их автомобильная кавалькада остановилась в пригороде Москвы, и чтобы избежать столпотворения на улицах, Тито и Хрущев зашли в кондитерскую, где продавались пирожные и мороженое…

Посетители, которых мы застали внутри, поспешно двинулись к выходу, но Хрущев попросил всех оставаться на своих местах. Хрущев и Тито заказали мороженое. Но когда пришло время расплачиваться, оказалось, что ни у одного из руководителей нет ни копейки в кармане[446].

Изобличение Хрущевым Сталина, его дружба с Тито и бурлескные, шутовские манеры заставили Запад поверить в то, что он – либерал, коммунист нового стиля, югославского образца. Однако в некоторых отношениях Хрущев был еще более деспотичным и жестоким, чем Сталин, особенно когда дело касалось преследования верующих христиан. В ходе кампании против Русской православной церкви Хрущев отправил за решетку десятки архиереев, священников и монахинь по сфабрикованным «уголовным» обвинениям. Он сократил количество действующих церквей до 7000, примерно на две трети. Из восьми семинарий осталось только три, а из шестидесяти семи монастырей – двадцать один. Особенно драконовские меры применялись против тех, кто распространял религиозное учение среди молодежи[447]. Преследования христиан в России, продолжавшиеся вплоть до начала эпохи гласности и перестройки, практически не получили отражения в западной прессе.

Оказавшись вынужденным примириться с тем, как развивался югославский социализм, Хрущев попытался в то же время не допустить распространения «титоизма» на другие страны Восточной Европы. Первый вызов Хрущеву в 1956 году бросили поляки, когда после беспорядков в Познани на место сталинистского вождя пришел Гомулка, который отбыл трехлетнее тюремное заключение как «титоист». В октябре 1956 года либерализация Польши так встревожила Хрущева, что он послал советские танки на Варшаву, но путь им преградили танки польской армии. Варшавские демонстранты скандировали: «Катынь! Катынь!», имея в виду расстрел сотрудниками НКВД 2000 польских офицеров[448] во время второй мировой войны. Хрущеву пришлось пойти на попятную, чтобы избежать конфронтации с Польшей, а тем временем против Советов и местных коммунистов восстала Венгрия.

Поставленный перед лицом этого нового кризиса, Хрущев вылетел в Югославию, где в течение трех дней вел секретные переговоры с Тито на острове Бриони. Он сказал, что в Венгрии происходят зверские убийства коммунистов и что в Москве люди говорят, что при Сталине такого бы не случилось[449]. Тито согласился оказать Хрущеву ограниченную поддержку, но в то же время разрешил руководителю венгерских повстанцев Имре Надю укрыться в югославском посольстве в Будапеште. Когда же Имре Надь, получив от Советов гарантии своей неприкосновенности, оставил территорию посольства, то сразу же был схвачен и расстрелян. Это привело к серьезному ухудшению отношений между Тито и Хрущевым.

Еще одной жертвой событий в Будапеште стал Милован Джилас, который выбрал именно этот момент, чтобы нарушить свое политическое молчание. После ряда интервью западным журналистам Джилас опубликовал 19 ноября 1956 статью в американском журнале «Нью лидер», которая начиналась так: «С победой в Польше национального коммунизма началась новая глава в истории коммунизма и стран-сателлитов Восточной Европы. С революции венгерского народа началась новая глава в истории человечества». Далее он подверг критике двойственное отношение к Венгрии югославского правительства, которое показало себя «не способным отойти от своих узких идеологических и бюрократических классовых интересов» и предало «те принципы равенства и невмешательства во внутренние дела, на которых основывались все его успехи в борьбе с Москвой»[450]. Проигнорировав поначалу различные интервью Джиласа, после появления статьи в «Нью лидер» Тито решил принять меры. Необходимо было заставить Джиласа замолчать, неудача в этом деле могла быть расценена как солидарность с его взглядами. Утверждая, что Джилас нарушил свое обязательство воздерживаться от «враждебной пропаганды», власти отменили отсрочку исполнения тюремного приговора, вынесенного в прошлом году. 12 декабря 1956 года после судебного заседания в камере, длившегося семь часов, Джилас был приговорен к трем годам строго режима и отправлен в тюрьму в Сремске Митровице, где ему уже приходилось отбывать точно такой же срок в тридцатые годы.

Говорили, что в 1956 году венгры вели себя как поляки, поляки вели себя как чехи, а чехи вели себя как свиньи, потому что и пальцем не пошевелили, чтобы завоевать себе свободу. Начиная с этого времени лишь Польша из всех стран Восточной Европы пользовалась свободой, напоминавшей югославскую, и даже в Польше эта свобода не влекла за собой обязательной поддержки коммунистической партии. Политическим голосом польского народа стала римско-католическая церковь, оставив «кесарю кесарево». Взамен поляки получили возможность выражать свободно свое мнение, ходить в костелы по воскресеньям и вспоминать своих покойников в день поминовения всех усопших.

Во время моего первого посещения Польши в ноябре 1959 года я наблюдал за странной манифестацией и позднее понял, что она имеет большое значение и для Югославии. Старая женщина, проходя по району Варшавы, где во время войны было гетто, увидела над церковью, построенной в XIX веке, нечто, напоминавшее Деву Марию. Она рассказала об этом своим друзьям, которые затем пришли вместе с ней к этой церкви, и через несколько дней каждый вечер там стали собираться огромные толпы. Я увидел огромную толпу в десятки тысяч человек, которые стояли под холодным ноябрьским дождем. Для поддержания порядка и предотвращения давки пришлось вызвать солдат.

Варшавские видения больше не повторялись, и о них вскоре забыли. Однако в 1956 году мне удалось получить разрешение побывать на праздновании тысячелетия Польши в Ченстохове, где на площади полмиллиона католиков стояли на коленях перед статуей черной мадонны и хором распевали: «Славься, Дева Мария, королева Польши!» Именно тогда я понял, что коммунизм во всей Восточной Европе обречен. В 1978 году я снова оказался в Польше, чтобы видеть реакцию ее населения на избрание поляка римским папой. Я заметил двух армейских офицеров, которые стояли у дороги и слушали по транзисторному радиоприемнику трансляцию церемонии из Рима. По их лицам струились слезы гордости и самозабвенной веры. Польша – родина одной из самых изумительных фотографий XX века: забастовщики, молящиеся на коленях на фоне верфи имени Ленина в Гданьске.