Виктор Коркия - Свободное время (стихи и поэмы)

• Название: Свободное время (стихи и поэмы)
• Автор: Виктор Коркия
• Жанр: Поэзия

---

и не показываем вида.

Нас тьмы и тьмы. Нам нет числа.

Да мы и не вникаем в числа,

не зная ни добра, ни зла,

ни политического смысла.

Мы сон вкушаем наяву

и пьем денатурат без меры,

но уж когда спалим Москву

во имя родины и веры,

тогда как треснет скорлупа,

ужо друг дружку позабавим:

кишкой последнего попа

последнего царя удавим

и понастроим лагерей,

и проведем газопроводы

в раю без окон без дверей,

где все рабы своей свободы.

...Посередине жития,

один как перст себе подобный,

все чаще ощущаю я

животный страх, но смех утробный

небрежный плод мужских забав,

бессонниц, легких вдохновений

пикантней всех других приправ.

На помощь, мой веселый гений!

Люблю тотальное добро!

И что есть силы, что есть мочи

люблю влагалища метро,

открытые до часу ночи!..

И я жуирую с толпой,

как политрук с Прекрасной Дамой,

и скрещиваю взгляд слепой

с международной панорамой.

Так, незадачливый жуир,

который о любви воркует,

я открываю третий мир,

который сам с собой воюет.

Очередной иллюзион.

Апостол Петр стреляет в папу.

Царь Петр клеймит его в ООН

и поднимается по трапу.

Аплодисменты. Все о'кэй!

Парад-алле антиутопий.

И продолжается хоккей

по всей безъядерной Европе.

На страже мира - страж ворот.

И маска от лица спасает.

Бросок! Удар ногой в живот!

Счастливчик клюшкой потрясает.

И рев, и вой, и свист, и стон

на полпути из грязи в князи

и вскакивает стадион

в нечеловеческом экстазе!..

Любви неистовой такой

не знал на поле Куликовом

Лжедмитрий, некогда Донской,

и пал в побоище ледовом.

Красивый труп еще дышал,

не понимая, что случилось,

но Юрьев день жидов прижал,

и сердце Грозного смягчилось.

И он тогда пришил сынка,

назначил Ермака Малютой,

завел в опричнине ЧК

и начал брать оброк валютой.

Но поп тишайший, Аввакум,

мутил народ, и Стенька Разин

разжег пожар из мрачных дум

и стал Петру огнеопасен.

И Петр, естественно, решил

загнать Америку соседу,

пришил сынка, но поспешил

грозить в Афганистане шведу.

И чтобы не сойти с ума,

он сотворил себе кумира.

Но, к счастью, Англия - тюрьма,

где в моде варварская лира.

Хан Карл-Адольф-Наполеон

разбил казаков и калмыков,

но дикий бабий батальон

прогнал дванадесять языков.

Екатерина, сгоряча

прорвав блокаду "Англетера",

пришила мужа-пугача

и вышла замуж за Вольтера.

Их первый сын блистал умом,

второй пять лет на Мальте правил,

а третий умер перед сном,

но в рамках самых честных правил.

Так Пушкин, веривший в судьбу,

был заточен в Святые горы,

где описал, уже в гробу,

ветхозаветный залп "Авроры".

Но мода - деспот меж людей,

знакомых с властью брадобреев.

Генералиссимус идей

любил арапов и евреев.

Он обобщил своих князей

и, верный классовому чувству,

в Кремле устроил дом-музей,

где плакал от любви к искусству.

Любви неистовой такой...

но нет, не начинать же снова!

Пусть молвит кто-нибудь другой

в другие дни другое слово!

А я пойду своим путем,

путем завещанным, старинным

за гением и за скотом

и вслед за Богом триединым!

Пряма, как Ленинский проспект,

во мне История петляет,

и счастья типовой проект

не зря мой краткий курс питает.

Увы, боюсь войти во вкус,

но трусоват, как Ваня бедный,

люблю я варварскую Русь

любовью странной, безответной.

Люблю - и если зря, пусть зря,

пусть не по праву первородства,

но не по манию царя,

а по наитию сиротства!

На то, что Летопись мою

продолжит Время, уповаю.

А я, что вижу, то пою,

а что пою, - то отпеваю!..

Дела давно минувших дней,

свежи газетные преданья!..

Живая очередь теней

в потомках ищет оправданья.

И перед мысленной чертой,

еще не преданный без лести,

я тоже в очереди той

торчу, как пень на Лобном месте.

И флаги всех отсталых стран

стоят в почетном карауле

в полуподпольный ресторан,

где в баре есть киндзмараули.

Народов дружная семья,

в которой я не без урода.

Все ближе очередь моя,

все утомительней свобода...

Не тает прошлогодний снег...

А завтра - кто в сей мир приидет?..

Толпа людей - сверхчеловек

и человека ненавидит.

Ни Третий Рейх, ни Третий Рим

не ведают, кто третий лишний,

а третий так необходим

себе подобный и всевышний!..

На ком почиет благодать?

Кто приглашен на белый танец?

Ужели, братия, опять

в яйце созреет самозванец?..

Тишинский, тушинский ли вор?

Напрасно память напрягаю.

Но сам пишу свой приговор

и дерзко руку прилагаю.

Аз грешен. Господи, спаси!

Молитва глохнет в стекловате.

Быть самозванцем на Руси

не знак ли вышней благодати?

В чем истина, спрошу, и где?

И скромно потирают руки

пилатствующий во Христе

и мученица лженауки.

Их - как нерезаных собак,

они до истины охочи,

но любят превращать бардак

в варфоломеевские ночи!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не дрейфь, пиитик записной,

и дело шей собственноручно.

Не нужен выход запасной.

Безверие антинаучно.

Конвейер Спаса на крови

работает без передышки.

Живи и Бога не гневи,

о смерти зная понаслышке.

Живи и здравствуй! Пей до дна.

Безмолствуя, ходи в народе

и пой, дурак, на злобу дня,

что ты незлобен по природе!..

Я сплю на разных полюсах,

я прозреваю в полудреме...

Апостол Петр стоит в слезах,

один как перст в казенном доме.

"Уж если Англия - тюрьма,

Россия, стало быть, психушка?.."

Апостол смотрит на дома

в каком снесет яйцо кукушка?

В гостинице, которой нет,

апостол бродит, как химера,

и на есенинский портрет

глядит с любовью изувера.

А за окном - весна, теплынь,

и синева небес, и флаги...

Горит, горит звезда Полынь

в своем бетонном саркофаге!..

"Ликуй же, Третий Рим, ликуй!

Ужо однажды потолкуем!.."

"Мин херц, а помнишь ли Кукуй?

Поди, забыл? А мы кукуем!.."

Откуда эти голоса?

Кто их под утро посылает?

Самозабвенная слеза

картины жизни застилает.

Апостол плачет над Москвой,

не чувствуя в себе предтечу.

По Питерской, по осевой

царь Петр летит заре навстречу.

Но нет Спасителя Христа,

и правда стала бесполезной.

И Вифлеемская звезда

осветит занавес железный.

И трижды прокричит яйцо,

и отречется инкубатор,

и все Садовое кольцо

заменит круглый эскалатор!

Опухший глиняный колосс

воспрянет в луже по колено,

и миллион бумажных роз

на волю выпорхнет из плена.

На круги вечные своя

вернутся Бродский и Малюта,

и вздрогнет в сердце, как змея,

тысячелетняя минута!..

И вздрогнет старая Москва,

и ей, быть может, станет дурно,

что правит всем не голова,

а избирательная урна.

Петр Алексеев, бомбардир!

Ты создал адский вытрезвитель.

Но ты - души моей кумир,

а я - высоких зрелищ зритель!

Из пустоты, из ничего,

с анекдотической орбиты

свисает вниз Конец Всего,

а мы в гробу видали виды!

И нас не купишь на испуг

ни по дешевке, ни по пьянке.

История опишет круг

и завершится на Лубянке.

Рыдают сорок сороков.

Опасны на Руси прогнозы.

И память десяти веков

прожгли не истины, а слезы..

Все уже круг широких масс.

"Аврора" чахнет на приколе.

И в космос щурят рыбий глаз

гермафродиты поневоле.

Безумно счастливы, оне

блаженствуют, как мирный атом,

когда в надмирной тишине

корабль стыкуется с собратом.

Я сам испытывал оргазм,

во мне все так же трепетало,

когда я зрел последний спазм

в металл входящего металла.

Я созерцал из забытья

секс-бомбы ядерной строенье

и масс критических ея

интимное соединенье!

И ты, Конец Всего, герой

астральной лирики амурной,

не ты ли .........

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Когда какой-нибудь вампир

меня обводит нежным взором

и произносит: "Миру - мир!"

клеймя бездействие позором,

я в трансе, вне себя, а он

при мне сношается с народом

и переходит Рубикон,

как все, подземным переходом.

Чтобы не видеть эту муть,

я вырубаю третье око,

но ни забыться, ни заснуть

я не могу по воле рока.

Врубаю вновь и вижу вновь

все та же мерзкая порнуха.

- Не безопасность, а любовь!

кричу в его цветное ухо.

- Не безопасность, а любовь!