Алексей Мясников - Зона

• Название: Зона
• Автор: Алексей Мясников
• Издательство: Издательство «БПП»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010

Обыск, арест, тюрьма — такова была участь многих инакомыслящих вплоть до недавнего времени. Одни шли на спецзоны, в политлагеря, других заталкивали в камеры с уголовниками «на перевоспитание». Кто кого воспитывал — интересный вопрос, но вполне очевидно, что свершившаяся на наших глазах революция была подготовлена и выстрадана диссидентами. Кто они? За что их сажали? Как складывалась их судьба? Об этом на собственном опыте размышляет и рассказывает автор, социолог, журналист, кандидат философских наук — политзэк 80-х годов.

Помните, распевали «московских окон негасимый свет»? В камере свет не гаснет никогда. Это позволило автору многое увидеть и испытать из того, что сокрыто за тюремными стенами. И у читателя за страницами книги появляется редкая возможность войти в тот потаенный мир: посидеть в знаменитой тюрьме КГБ в Лефортово, пообщаться с надзирателями и уголовниками Матросской тишины и пересылки на Красной Пресне. Вместе с автором вы переживете всю прелесть нашего правосудия, а затем этап — в лагеря. Дай бог, чтобы это никогда и ни с кем больше не случилось, чтобы никто не страдал за свои убеждения, но пока не изжит произвол, пока существуют позорные тюрьмы — мы не вправе об этом не помнить.

Книга написана в 1985 году. Вскоре после освобождения. В ссыльных лесах, тайком, под «колпаком» (негласным надзором). И только сейчас появилась реальная надежда на публикацию. Ее объем около 20 п. л. Это вторая книга из задуманной трилогии «Лютый режим». Далее пойдет речь о лагере, о «вольных» скитаниях изгоя — по сегодняшний день. Автор не обманет ожиданий читателя. Если, конечно, Москва-река не повернет свои воды вспять…

Есть четыре режима существования:

общий, усиленный, строгий, особый.

Общий обычно называют лютым.

---

Обычный дневной рацион такой: на завтрак грамм 300 каши, на обед суп и каша или что-нибудь макаронное, на ужин каша и рыба — вареный минтай или килька. Винегрет, котлеты — по праздникам. Овощей практически нет, о фруктах никто и не вспоминает. Можно лишь для диетчиков и вредных профессий, например, сантехников. В основе такого питания углеводы, жиров явно не хватает, витаминов совсем нет. Поэтому, сколько ни набивай брюхо кашей или тюхами, никогда вполне сыт не бываешь, чувствуется, что чего-то всегда не хватает, по невежеству я называю это белковой недостаточностью, хотя, скорее всего, это относится к жирам и витаминам. Никогда не любил сало, а тут, когда перепадает в передачах, шло за милую душу. Сало — основной грев в лагерной жизни.

После завтрака развод на работы, к 8 часам. Кому на промку, а наш отряд, помимо хозобслуги, в ту пору в основном вязал сетки — те самые хозяйственные авоськи, что продаются едва ли не в каждом ларьке и которая на воле всегда лежала в моем кармане. По всей стране вяжут эти авоськи на зонах — знал ли я, откуда эта повсеместная принадлежность советского быта и что за нею стоит? Теперь — знаю.

Авоськи

То лето 80-го было жарким и солнечным. Вязали во дворе отряда, в локальной зоне. Скромные клумбочки с цветами. Пышнее насажено вдоль стены отрядного здания. В основном это длинные стебли с простыми лепестками. Было немного жаль эти цветы, противоестественно видеть их здесь, в неволе и оттого они были краше, дороже. К ним относились бережно. Лучше, чем мы относились друг к другу. Рассаживаемся, кто на скамье, кто на табуретах вдоль железной трубы, вроде длинных козел. На трубе с обеих сторон крючки, за них цепляют нитки и вяжут. Делают из проволоки отдельные крючки, с ними можно прицепиться к чему угодно: к сетке локального заграждения, к любой решетке, к стенке или к сетке кровати, если работаешь в отряде. Моим первым наставником стал северокавказец Назар, довольно обрусевший плотный и шустрый парень с годичным сроком за спекуляцию разбавленным вином. Он обеспечил меня нитками, инструментом, показал, что делать. Вяжут специальным плоским крючком, кажется, его называют карабином. Это дощатая планка, один конец которой заточен главным углом, на другом вогнутый вырез. Ближе к острому концу, в середине вырезан игольчатый штырь, на который через всю длину планки наматывается клубок ниток. Вот с этого клубка кладешь рядов восемь ниток на крючок трубы, плетешь ручку, а потом клетка за клеткой вяжешь саму сетку, рядов в шестнадцать. Технология несложная, но нужна сноровка и не должно быть ошибок. Чуть не так и ручка может получиться косой или клетка в три или пять углов — это брак, требования строгие. Три дня ученические, потом норма, а вот сколько, какая норма невозможно понять. Нам сказали десять в день, до нас вязали по восемь, потом стали требовать шестнадцать. Короче, простая норма — как можно больше. Я от силы успевал пять. И где-то на третий день начались неприятности.

Сдаешь в конце дня сетки бригадиру или контролерам из числа его прихлебателей и тебе обещают пиздюлей за то, что мало, за то, что брак. Иной раз трудно понять, почему брак, просто тебе не засчитывают, но главное — мало. Надо вязать так, чтоб и у тебя была норма да еще обвязать тех, кто не вяжет, но кому норму ставят обязательно: тому же бригадиру, его друзьям, блатным. Некоторые ребята приспособились — у них получалось много. Но ставили им восемь, ближе к норме, остальное шло на других, кто ничего не делает, — один к одному как на сдельщине везде на наших предприятиях, та же экономическая модель. С меня же навара не было. Даже, когда я пытался сделать норму, ничего не выходило. Монотонность угнетала, ошибка за ошибкой. А думаешь о механизации: неужели нет такой машины, которая одна заменила бы нас всех и делала бы гораздо больше? Зачем десятки, сотни здоровых мужиков занимать бестолковой рутиной? После этого по вечерам мы плевались на красные движущиеся точки в небе — на космические спутники. Одних изнуряют ручной работой, другие потешаются дорогостоящими игрушками. Технический гений выглядит как издевательство над нами. Признаюсь, я скоро принципиально охладел к сеткам и норме — будь что будет. Больше, так сказать, раздавал интервью.

Как ни держи язык за зубами, а от вопросов, как от комарья, не отмахнешься. Народ в основном молодой, простой, за сетками только и дела, что поболтать, спрашивают, кто о чем. Часто и не знают, что спросить, так тужатся лишь бы завязать разговор. А то кричат с другой трубы, где пристроилась «шерсть», т. е. приблатненные, положняки: «Ученый, иди сюда!» А что делать? Иду к ним, вяжем — треплемся. Вряд ли им со мной было интересно. Рассказчик я неважный, да и темы в основном тупиковые. «Веришь в летающие тарелки?» «Нет, не верю». «Но почему?» — удивляются и начинают сами рассказывать. Я слушаю. Так беседуем. «А в коммунизм веришь?» «Смотря, что под этим понимать». «Как что? Ну, что и все». «Ну, что ты имеешь в виду?» Молчат. Иногда обижаются, здесь не любят определений, абстрактных бесед. И все же странно: какое уж поколение с пеленок воспитывается под коммунизмом и никто толком не объяснит, что это такое? Ну, «светлое будущее», ну, всем по потребности — дальше пустое место, не о чем говорить. И я чаще всего так и отвечал: «не знаю». А разобраться при всех было нельзя и без того мне, что ни день, то отрядник, то завхоз шьют политику.

С большим удовольствием играл в нарды, в шашки или шахматы. Стол тут же во дворе и, хотя в рабочее время нельзя, урывал момент. А рядом бугор шпарит в настольный теннис. Ему да еще кучке положняков все можно. Нам пуговицу на куртке расстегнуть нельзя, положено сидеть и париться по всей форме, а эти загорают в плавках, перекатывают мускулатурой. Потом будут принимать нашу продукцию, лупить за брак, заставлять работать до отбоя — на них. И эти люди хуже ментов. Хотя как посмотреть: ведь их ставят и науськивают менты, тот же наш добрый отрядник Виктор Васильевич. Просто они делают его работу, точнее он это все и делает их руками, сам оставаясь как бы ни при чем, добреньким. Но кулаки-то идут по его указке, от его имени. Воспитание коллективом, по Макаренко, — главный принцип не только лагерной педагогики. И ставят на должности бригадиров, дневальных, завхозов самых наглых, злых, хитрых да поздоровее. В любой момент пинок, оплеуха, принеси, подай. Страшен разврат такого «воспитания». И сколько в нем лицемерия.

Как-то с утра пригласил меня отрядник на партию в шахматы. Сидим играем. Народ работает. Бригадир Тимченко прыгает у теннисного стола. И вот в паузе набрасывается на меня: «А ты какого хуя? Марш на сетки!» Я смотрю на отрядника: кто главней? Виктор Васильевич предательски молчит, улыбается, мол, ничего не поделаешь — дисциплина. А почему для Тимченко не существует дисциплины? Ведь он тоже должен работать. Но разве такое скажешь?

Сетки изматывали, угнетали. Делать норму я не хотел и не мог. Без того не сладко, а тут напряженно ждешь вечера, ждешь молотков — не все же будут грозить, возьмут и отлупят. День был отравлен с утра. И так каждый день. Как-то надо было бороться, что-то придумать. Ко мне присматривались, отношение пока было нормальное, это, наверное, пока спасало от мордобоя. Но и жить под угрозами, с постоянным ощущением зависимости от хамья было нельзя. А надо сказать для однообразной, рутинной работы я вообще не приспособлен. Совершенно не выношу, начинаю нервничать, все валится из рук. Этой своей беды, отношения к сеткам я не скрывал ни от кого. Отрядника просил перевести меня в любую другую бригаду, на любую работу, лишь бы не сетки. Он обещал, но дни шли, что-то ему мешало. Тогда я написал заявление начальнику колонии с такой же просьбой. Вызвали в штаб. В кабинете, кроме хозяина, сидел моложавый капитан из Управления. Поговорили о том, о сем, поулыбались, а как же мой вопрос? «Пока сеточки, сеточки, потом посмотрим», — издевательски улыбается капитан. И я еще с ними разговаривал! Да они же наслаждаются, когда я о чем-то прошу. Конечно, откажут — того и надо. Однажды отрядник сам предложил написать заявление на должность слесаря. Я написал, на том и заглохло. Кто-то нарочно тормозил, кому-то надо было держать меня в хозяйственной авоське. Я и сейчас вспоминаю довольную морду того капитана из Управления.

Помогли сами зеки. Подбрасывали понемногу сетки, я их сдавал. Потом Володя Задоров, библиотекарь, стал регулярно давать мне по нескольку сеток в день. Откуда он брал, я точно не знаю, но догадаться было нетрудно: мастером по сеточному производству на зоне был его знакомый, земляк из Каменск-Уральска. Сначала все прочили меня в библиотеку, и Володя уже готовился уступить место. Он занимался чеканкой, одаривал всех ментов, заказов было полно, так что библиотека ему была не нужна, к книгам он был равнодушен. В то же время в библиотеке надо было навести порядок, не было элементарного учета, книги расходились по рукам, многие не возвращались, из скучного фонда нечего было предлагать. Надо было кому-то заняться, и Володя просил человека, предлагал устроить меня. Ничего не вышло. Библиотекарем назначили музыканта и, сколько помню, так за ним и закрепили — библиотека стала комнатой для репетиций. Со всеми ними у меня сложились хорошие отношения, по существу библиотека была отдана в мое распоряжение, но большей частью я навещал ее и занимался нелегально, т. е. прихватывал и рабочее время и само собой с нарушением локальной зоны. Начальство и котроллеры меня выгоняли, стращали Володю, а потом музыкантов, но, кажется, больших неприятностей не было.