Борис Альтшулер - Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера)

• Название: Он между нами жил... Воспомнинания о Сахарове (сборник под ред. Б.Л.Альтшуллера)
• Автор: Борис Альтшулер
• Издательство: Практика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1996
• ISBN: 5-88001-020-1

От издателя: Книга включает статьи 72 авторов — в основном ученых, работавших с А. Д. Сахаровым, знавших его в разные периода жизни. Здесь и сотрудники по работе над ядерным оружием, коллеги из Физического института, однокурсники по учебе в МГУ, физики из США, Израиля, других стран. Книга включает уникальные материалы о крупнейшем в истории испытании сверхмощной водородной бомбы, горькой ссылке и трагических месяцах голодовок А. Д. Сахарова.

---

Нам всем памятны совсем недавние события по выдвижению Андрея Дмитриевича Сахарова в народные депутаты от АН СССР и та поддержка, которую ему оказали почти 60 академических институтов Союза, и митинг 2 февраля 1989 г. возле Президиума АНСССР, и радость от его победы. Но, наверное, не все знают, что после смерти Якова Борисовича Зельдовича по предложению Н.С.Кардашева и ряда других астрофизиков Андрей Дмитриевич согласился возглавить Совет по микрокосмофизике при Президиуме АН СССР. Он вел организационное собрание этого Совета в ИКИ, терпеливо выслушивал многочисленные выступления. На очередном собрании Совета 29 ноября 1989 г. в ГАИШе многие видели Андрея Дмитриевича, как выяснилось теперь, в последний раз. Он пробыл в ГАИШе почти весь день. Опять внимательно слушал доклады о будущих проектах, задавал вопросы. В перерыве его окружили люди, у которых были к нему самые разнообразные дела — и по науке, и не по науке. Леня Грищук дал ему прочитать свои воспоминания о Зельдовиче, и А.Д.С. сделал некоторые замечания, Н.С.Кардашев и В.И.Слыш принесли ему на подпись письмо о международном научном сотрудничестве — он взял его домой, чтобы внимательно ознакомиться. (Он не мог никому отказать: раз его о чем-то просят, значит это серьезно и надо отнестись ответственно. По-моему, Елена Георгиевна сказала о нем, что ему было свойственно все доводить до конца.) Люди относятся безжалостно к своим Пророкам. А Пророки — на то они и Пророки, чтобы понимать и жалеть людей, помогать им и указывать им путь, сжигая себя…

Потом была бесконечная очередь 17 декабря возле Дворца молодежи, который не закрывал свои двери до двух часов ночи (вместо объявленных 17.00). Потом было прощание в Колонном зале ФИАНа, куда 18 декабря собрался весь цвет советской интеллигенции со всего Союза, кто успел заказать накануне пропуска (до 12.00 17 декабря было не ясно, будут ли пускать по специальным приглашениям не сотрудников ФИАНа, так как было неизвестно, придут или нет на прощание в ФИАН "власть предержащие". Они не прибыли, настояв, чтобы гроб с телом Сахарова специально для них выставили на ступенях Президиума АН). Потом была растянувшаяся на несколько километров траурная процессия за катафалком, проследовавшим от ФИАНа до Лужников. Потом был прощальный митинг до 16 часов и похороны уже в темноте на новом Востряковском кладбище недалеко от могилы И.С.Шкловского, который высоко ценил деятельность Андрея Дмитриевича и описал встречи с ним в своих новеллах, еще не полностью увидевших свет.

Так мы простились с академиком Сахаровым — несгибаемым Дон Кихотом нашего рационального и жестокого века, которого не все понимали, но который заставил себя слушать и который ушел непобежденным. Теперь дело за нами: быть или не быть достойными его — вот в чем вопрос.

Б.И.Смагин Встречи

Я стою у свежей могилы, заваленной цветами. С фотографии смотрит умное хорошее лицо русского интеллигента. Смотрит спокойно, даже умиротворенно, будто не претерпел этот человек столько всякого, что с избытком хватило бы на десятерых.

У могилы дочь и зять, подбирают цветы, подметают, словом, занимаются привычным для такого места делом.

Востряковское кладбище.

День рождения Андрея Дмитриевича Сахарова.

Пока тихо. Но уже появились телевизионщики. Будет съемка. По слухам, должен приехать Съезд Советов РСФСР.

Я стою у могилы. И вдруг осознаю, что мне посчастливилось быть знакомым с человеком, равных которому за всю мировую историю было лишь несколько — по пальцам можно пересчитать. И я был знаком с ним почти полвека, спал на соседней койке в общежитии, работал в одном "почтовом ящике"…

Я, конечно, давно понял, что представляет собой мой студенческий товарищ. Но оценить до конца эту великую трагическую фигуру, да простится мне это признание, помогла смерть, потрясшая миллионы людей.

Ледяное предчувствие беды охватило тогда многих, знавших, что смерть праведника — страшный сигнал для страны, которая не ценила праведника — а когда и кто их ценил? — а теперь, потеряв, плачет.

Был телефонный звонок, известивший о страшном событии, была бесконечная очередь на морозной Фрунзенской, Лужники с бесчисленными обнаженными головами. И проплывающий над ними гроб.

И последнее выступление, показанное по телевидению: сутулый старый человек, пытающийся втолковать плохо понимающей его толпе "народных представителей", что истина — одна, что человечество — едино.

А я знал его совсем молодым, с современной точки зрения — мальчишкой.

1941 год. Университет из Москвы переместился в Ашхабад. Из наших городских квартир мы переселились в ашхабадские общежития.

Признаюсь, я забыл, на какой улице жили мы, физики. Но вот соседа своего запомнил: это был Андрюша Сахаров, медлительный, спокойный юноша курсом старше меня.

Как жаль, что мы не ведем дневников. Ведь были же интересные истории, небанальные разговоры, но, увы, память донесла лишь малую толику того, что в нее было заложено. А иногда она отказывает и передает события не совсем объективно, как это получилось с эпизодом, посвященным мне, в мемуарах самого А.Д. Но об этом после.

Итак, Ашхабад, конец сорок первого и первая половина сорок второго. Теплый, на наше счастье, город — так мы его вспоминали в мрачную свердловскую зиму, — гостеприимный, довольно сытый по тому времени. Что-то было на рынке, скажем, мацони, рано появилась зелень. Ходили в пустыню, собирали черепах, варили суп. Биологи ловили бродячих собак, и мы, физики, по субботам ходили к ним в гости на обед. О «собачьей» природе обеда знали все, это было тайной полишинеля. Уже потом отцы города, шокированные слухами о «собачьих» обедах в общежитии биологов на Подбельского, устроили скандал.

Типичный московский студент выглядел на улицах Ашхабада примерно так (это — весной и в начале лета): босой, через плечо авоська — на самом деле охотничий ягдташ, мгновенно раскупленный в местных магазинах, а в нем — кусок черного хлеба. Но мы не унывали, учились, подавали заявления в разные академии- от военно-воздушной до артиллерийской, и постепенно ряды наши редели.

Если бы не поздняя всемирная слава Андрея, я бы, наверно, забыл обо всем, что было связано с ним в эти полгода, которые своей относительной безмятежностью резко контрастировали с последующими месяцами войны.

Мы учились, вечерами ходили друг к другу в гости, бегали в пустыню. Особенных развлечений не было, но что-то находили. Шла война, у каждого кто-то был на фронте, все жили общими заботами.

Недавно мне рассказали, как описала Андрея его однокурсница: "Это был самый незаметный студент моего курса".

Незаметный? Нет. Он был скромным, как говорят теперь — не высовывался. И благородные поступки делал тихо, не афишируя их. Много лет спустя выяснилось, например, что он отдал половину продуктовой карточки студенту, потерявшему свою. Поступок не банальный для того нелегкого времени: только люди постарше, пережившие войну, оценят его по достоинству.

Была в нем некая удивительная, подкупающая наивность в сочетании с тонким умом и бесхитростной, беззащитной прямотой. Может быть, это и есть настоящая интеллигентность. Он и тогда, совсем молодым человеком, был типичным интеллигентом начала века- "чеховским интеллигентом".

Он мог, например, спокойно спросить у моего однокурсника: "Витя, почему тебя зовут Мерзким?" Вот так в лоб сказать человеку, как его за спиной называют по созвучию фамилии со словом «мерзкий»… Что это — наивность? Вопрос блаженного? Наконец, просто хамство? Или та самая горькая правда, которую всем надо по временам слышать? Андрей просто хотел обратить внимание Вити на неблаговидность некоторых его поступков. (Стоит сказать, что именно его Андрей кормил своей карточкой.)

Андрей всегда говорил правду. И блаженным тоже слыл всегда. А ведь на Руси только блаженные искони говорили пpавду царям. Это я к тому утверждению, что человек меняется с годами. Ни черта он не меняется! Искренность, интеллигентность, прямота, благородство — все это было в Андрее-студенте и сохранилось в нем до конца.

Он был мягким человеком, но всегда боролся за правду и в этом был непреклонен.

Мы расстались в 1942 г., после выпускного вечера — старший курс досрочно закончил университет. Андрея ждала работа на каком-то заводе, меня — Свердловск, военное училище, фронт. В конце войны — возвращение в Москву, университет, где нас, отозванных досрочно с фронта, собрал академик Д.В.Скобельцын, дабы создать первый отряд физиков-ядерщиков. Затем — выпуск и… "почтовый ящик", которым командовали П.В.Зернов и Ю.Б.Харитон (в песне пелось: "Куда телят гоняет Харитон"). С 1947 по 1953 гг. пребывал я в этом «ящике» (или, как мы говорили, "на объекте") и там снова повстречался с Андреем.

Но сначала несколько слов о том, как мы там жили.

С глубоким удивлением прочитал я в последнее время несколько мемуарных материалов, где в стиле современной «чернухи» описывается тогдашняя наша мрачная жизнь. Что-то вроде «шарашки», жесткий контроль всегда и везде, запрет на выезд, надзор вездесущего КГБ, перлюстрация писем и тому подобное в стиле романов ужасов.