Эмманюэль Мунье - Манифест персонализма

• Название: Манифест персонализма
• Автор: Эмманюэль Мунье
• Издательство: "Республика"
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-250-02694-X

Издание включает важнейшие произведения Э. Мунье (1905–1950), основоположника и главного теоретика французского персонализма. Созданные в драматический период истории Франции они ярко передают колорит времени. В них развиты основные темы персоналистской философии: духовных мир личности, межчеловеческое общение, свобода и необходимость, вера и знание, выбор и ответственность. С позиций личностного существования рассматриваются также проблемы социальной революции, государства, власти, демократии, национальных отношений. Главной же темой остается положение личности в современном мире, смысл ее жизни и деятельности. Большинство произведений, вошедших в издание, впервые публикуется в переводе на русский язык. Для читателей, интересующихся историей современной философии, проблемами культуры.

От редактора fb2 — требуется вычитка по бумажному оригиналу.

---

1911 год. Военные отставки. Пуанкаре. Трехгодичная служба в армии.

1914 год. Крёзо вынуждает Россию объявить войну. (Я только резюмирую.)

1917 год. Во Франции больше нет кокса. Польша потеряна. Поиски углей для стали в Бретани. Неудача.

1918 год. Крёзо соглашается на окончание войны.

1919 год. Аннексия Саара, но обман становится очевидным: кокса нет. Польша получила независимость. Военные долги.

1920–1933 годы. У всей Антанты, везде на Балканах, вся сталь поступает от Шнейдера (филиалы и шахты повсюду!).

Военные долги: ни одно французское правительство, даже если бы захотело, не могло бы оплатить их без Шнейдера. Француз, который обвиняет Шнейдера, тем самым снижает кредиты торгового дома «Франция». А правительство должно платить по своим долгам, в противном случае — кризис доверия, банкротство.

Хочешь ты или нет, но ты таким образом оказываешься акционером Шнейдера, и нет ничего невозможного в том, если завтра ты отдашь свою кровь для кого-нибудь из его международных собратьев.

17 октября

Я испробовал метод Блезьё и Фромо в один из дней, который я только что провел в городе. Вот что это дало.

Путешествие в привычном для меня вагоне первого класса. Почему первого? В поезде были вагоны третьего класса, прекрасные новые скамейки, покрытые мягкой кожей, которые недавно ввели, во втором классе — старые вагоны, слишком теплое шерстяное покрытие по дереву. Скорость? Если бы я сел в скорый — да. Так что же? Исключительно потому, что мне нужно было выделиться, обозначить свою принадлежность к классу благородного грамотного крестьянства. Это верно.

Прочитал свою газету. Гитлер хочет войны. Надо укреплять Бельгию. Недобросовестность итальянцев. Теперь я знаю, кто расплачивается, но все же мое сердце протрубило сбор. Ложь овладела мной.

Сразу же по прибытии я отправился в банк для совершения трех операций: получить ренту — соучастие в ростовщичестве; порекомендовать своему доверенному банкиру подождать еще несколько дней, перед тем как продать бумаги, поскольку акции на резину растут, — соучастие в ростовщичестве; купить билет национальной лотереи — соучастие в ростовщичестве.

И я замечаю, что моя значительность повышается. Но все же зачем меня полностью окунули в ложь? А эти монеты, которые они мне сдали: они стоят два су, а написано — десять франков. Разве у нас не преследуют фальшивомонетчиков, Рамю?

Спускаясь по парадной лестнице, я встретился с сенатором из С. Со мной было трое друзей, и то, как я приветствовал его, свидетельствовало о скрытой радости, которую доставила мне эта встреча в их присутствии. Престиж.

Тем не менее я немного застеснялся и, чтобы побыстрее унять свою совесть, дал крупную монету оборванцу на углу. Компенсирующее милосердие, призрак милосердия.

До завтрака мне оставалось слоняться около часа. В таких случаях лучше всего пойти на блошиный рынок: он — в двух шагах, бедный анклав в центре делового квартала. Удача: восхитительная подлинная Танагра{28}, женщина в легкой одежде.

«Сколько?» — «200 франков». Я не поверил ушам своим. Конечно, несчастный тип, который таким образом отделается от своих воспоминаний. Старые инстинкты взыграли во мне: я еще поторговался при такой невероятной цене и забрал вещицу за 150 франков. И как только я повернулся на каблуках, улыбаясь своей удаче, внутренний голос ni прокричал мне — ростовщичество!

Я не посмел идти дальше. Я с удивлением поймал себя на том, что убегаю из этого печального квартала, потому что он беден, и только теперь я вдруг заметил, что такое город: бастионы богатства, куда завлекают посетителя, бастионы бедности, которые стараются скрыть, за исключением тех случаев, когда их рисуют с натуры.

С чувством глубокого стыда я возвращался из лесу. Нормальные люди. Нормальные предложения… Я начинаю все ясно понимать.

Октябрь 1933 г.

5. К вопросу о реабилитации художника и искусства[47]

Вдохновение является непредсказуемым и беспричинным. Следовательно, нам не дано начертать его пути. Оно не требует особых условий и может довольствоваться тем, что есть. Поэтому мы не считаем, что, стоит лишь улучшить положение художников и искусства, и тут же появятся подлинные шедевры. Но ныне это положение является настолько безнадежным, что требуется очистительная работа. Верно, гений лучше справился бы со своей работой. Ну конечно же! Но для того ли мы живем, чтобы смотреть на небо в ожидании чудес или браться за выполнение только таких задач, которые нам по плечу? Ведь кто-то идет наперекор? Пусть так, но когда человеческое состояние поддерживается лишь ценой героических усилий и обеспечивается только для незаурядных личностей, то игра оказывается заранее проигранной.

Между тем как для пролетария, так и для художника современный мир создает самые невыносимые условия. Он видит и в безработном, и в художнике нечто вроде отбросов, в первом случае — отбросов, оставшихся после механической обработки тела, во втором случае — после механической обработки души. Слишком долго художник, со своей стороны, считал, что может вести двойную игру без противоречий и ущерба для себя: ставить свое искусство на службу миру денег и его кланов и в то же время претендовать на полную независимость, ссылаясь на официальную философию, которую предлагал ему этот мир; он считал, что независимость — это его неотчуждаемое право, которым он обладает, поскольку живет вдохновением, однако постепенно он утрачивал желание общаться с другими людьми.

Сейчас он начинает замечать нелепость своего положения: снобизм осыпал его золотом, из своего денежного мешка, сделал его ремесло престижным лишь для того, чтобы придать блеск своему богатству; однако в мире, помимо денег, есть и другие ценности. По мере того как мир денежного мешка все больше обеспечивал свою собственную власть и свой собственный престиж по отношению к традиционным человеческим ценностям, его переставали интересовать повседневные дела, его тянуло к философии, размышляющей о жизни, в которой не оставалось ни малейшего места для художественного творчества и его развития.

Одновременно с этим капиталистические ценности, завоевывающие на свою сторону широкую публику, не предусматривали ни необходимые условия для художественной жизни, ни саму склонность человека к творчеству. Человек создан не для того, чтобы его использовали; он создан для Бога, то есть для такого начала, которое не подлежит использованию. Его участь и его хлеб насущный коренятся в изначальной потребности развивать свою внутреннюю жизнь в сообществе с другими людьми. Жить в мире искусства и мерить все мерой поэзии — такова одна из главнейших задач данной бескорыстной деятельности, что необходимо подчеркнуть в противовес как янсенизму, получившему широкое распространение особенно в некоторых религиозных кругах Франции, так и в противовес натиску утилитаризма. Всякий человек должен участвовать в этой деятельности, уделяя ей значительную часть своей жизни.

Но разве может он делать это сегодня? Экономическое угнетение заставляет большинство людей жить под гнетом забот о хлебе насущном и крыше над головой. Погоня за прибылью, лихорадочное стремление к обогащению не дают возможности думать о людях. Двойная тирания богатства и нищеты, и то и другое, вместе взятые, делают ненужными подлинные человеческие ценности. Нищий уже не думает о преобразовании своей души, своего мира, своей жизни; выскочка довольствуется чисто внешними декорациями, обманчивыми и легкодостижимыми. В то же время мы видим, как изо дня в день все улетучивается и улетучивается та самая свобода, которая необходима для бескорыстного созерцания универсума; исчезает и радость, необходимая для священной игры фантазии. Утилитаризм, схематизм, количественное измерение все больше и больше овладевают нашим сознанием, скрывая от нас красоты нашей повседневной жизни и окружающих нас вещей. Наконец, скупость и жестокость, царящие в мире, потрясенном конкурентной борьбой, способном обеспечить собственное единство лишь как однообразие механизмов угнетения, мало-помалу разрушили общие всем язык, верования, способности, без которых искусство, в сущности своей являющееся общественным, не способно самоутвердиться.

Следовательно, мир денег враждебен искусству в двояком отношении: он отвергает или делает бесплодным художника, он делает бесплодной теряющую к нему интерес публику. Тот, кто остается преданным независимому искусству, почти неизбежно обречен на нищету и одиночество.

Поэтому сегодня художник может быть только мятежником. Некоторые поняли это и выхолостили из бунтарства все его отрицающие и очистительные возможности. Отдадим в этом отношении должное движению сюрреализма. Его оригинальность, несомненно, оказалась преувеличенной. И все же для послевоенных поколений он сыграл спасительную и в сущности духовную роль, которая периодически выпадает на долю насильственного отрицания: выжечь каленым железом родимые пятна посредственности и конформизма, которые являются злейшими врагами как искусства, так и внутренней жизни человека. Мы бросаем сюрреализму упрек в том, что из-за нехватки дыхания и бескорыстия он не сумел выйти за рамки бунта и анархии, а его сторонникам, отдавшим свою душу Москве, — в том, что они поспешили отдать себя в новое рабство. Но этим мы и ограничиваем свою ссылку на него: с таким противником можно бороться, только соединяясь с ним и превосходя его; между тем проблемы, которые он поставил и которые также стоят перед нами, пока еще не нашли своего разрешения.