Эмманюэль Мунье - Манифест персонализма

• Название: Манифест персонализма
• Автор: Эмманюэль Мунье
• Издательство: "Республика"
• Жанр: Философия
• Год: 1999
• ISBN: 5-250-02694-X

Издание включает важнейшие произведения Э. Мунье (1905–1950), основоположника и главного теоретика французского персонализма. Созданные в драматический период истории Франции они ярко передают колорит времени. В них развиты основные темы персоналистской философии: духовных мир личности, межчеловеческое общение, свобода и необходимость, вера и знание, выбор и ответственность. С позиций личностного существования рассматриваются также проблемы социальной революции, государства, власти, демократии, национальных отношений. Главной же темой остается положение личности в современном мире, смысл ее жизни и деятельности. Большинство произведений, вошедших в издание, впервые публикуется в переводе на русский язык. Для читателей, интересующихся историей современной философии, проблемами культуры.

От редактора fb2 — требуется вычитка по бумажному оригиналу.

---

Здесь вырисовываются направления и границы необходимого сплочения.

Что касается искусства, то оно ни в коем случае не должно следовать внеэетечической, религиозной, политической, социальной или экономической догме, которая навязывалась бы художнику извне как некая готовая формула искусства.

Мы не хотим также, и это не соответствует нашим целям, создавать новую школу, основанную на особых эстетических правилах. Как показал наш опыт, определенные выше позиции обеспечивают встречи и устойчивые гармоничные отношения между художниками, обладающими различными темпераментами и использующими различную технику.

Тот факт, что они недостаточны, чтобы взрастить гения или даже талант, более чем очевиден. Тем не менее под предлогом полной свободы искусства мы не можем объединять без разбора всех тех, кто отвергает внешние для искусства установки. Если человек порабощен, то и искусство не может быть свободным, а ныне человек порабощен вдвойне — режимом и своей внутренней неустроенностью. Художники, к которым мы обращаемся, стало быть, смогут сразу же узнать друг друга по общему негативному отношению к духовному беспорядку, царящему в мире денег и индивидуализма, а также и потому, что они согласны с основными направлениями нашего движения.

Мы знаем, художник бывает до того одержим своим искусством, что порой не ощущает творящегося вокруг беспорядка и остается глух к требованиям человека: он целиком погружается в творчество, не думая о его назначении. Такое поведение является следствием беспорядка и крайней обособленности художника. Это вынуждает нас внимательнее присмотреться к подобного рода явлениям. Но все это не может нарушить сплоченности, являющейся нашей главной силой. Каждый, кто вместе с нами свободно изберет для себя путь самоуглубления и самообъединения, непременно придет к тому, что будет все более и более искренне разделять наше видение мира и человека.

Чтобы руководящие принципы нашего движения за духовное обновление могли в свою очередь привести к художественному обновлению, следует найти способ, чтобы перенести их в деятельность и даже в язык художника.

Положение, в которое ставит художника современный мир, очень похоже на его положение гражданина: поразительный контраст между безграничной гордыней, которую в нем раздувают теоретики индивидуализма, и нищенскими условиями, на которые его на деле обрекает мир.

Художник оказывается и гласом тайной вселенной, и гласом людей своего времени. Являясь посредником между этими мирами и никогда полностью не принадлежа ни одному из них, он тем не менее должен стремиться соединиться с каждым из них и соединить их между собой.

Однако стимулируемое обществом стремление замкнуться в себе, ведущее к индивидуализму и субъективизму, которое стало предметом специального анализа в философии, отрезало его как от одного, так и от другого сообщества.

Получивший от романтизма посвящение в аристократию божественного происхождения, художник, теша собственное самолюбие, возомнил, что он один, пользуясь абсолютной независимостью, призван сотворить мир, его форму и содержание, которыми он располагает на правах единственного демиурга. В самом деле, он обладает привилегией на свободное и независимое творчество, которого мы не находим ни в какой другой естественной форме деятельности человека. И тем не менее его творчество не является беспредметным и абсолютно независимым. Игнорируя эту сторону дела, он лишил основания то, чем по праву мог бы гордиться, и пошел по неразумному пути. Он стал мнить себя пророком, получающим вдохновение от живущего внутри него демона. Он не заметил, как, лишая себя усилий по овладению предметом своего искусства, он мало-помалу терял контакт и строгий контроль над ним. Он с легкостью доверился инстинкту, его псевдотаинственности и ложной очевидности. Он утратил понимание телесности мира, его простоты и величия; он потерял дорогу, ведущую к богатствам, которые можно извлечь, лишь обрекая себя на тяжелый, изматывающий труд. Он поверил во всемогущество формы до такой степени, что уже не способен создавать свои произведения иначе как ориентируясь на чувственное восприятие и прибегая с этой целью к чрезмерной декоративности или к нарушению грамматического строя языка. Отвергнув все то, что находится вне его, он оказался в полной зависимости от собственного Я, своих капризов, чудачеств, странностей. За тем, что на первый взгляд кажется иллюзорным, просматривается диктат формы, живописности, выразительности, приобретающих извращенный характер.

Отделяясь от внешнего мира, художник в то же время отделялся и от человека и прежде всего от собственной человечности, которую он считал совершенно чуждой искусству или хотел, чтобы она была таковой; он не заботился более о коммуникации, являющейся самой сутью творчества, которое, как он считает, теряет свое значение только потому, что становится труднодостижимым в мире, все более и более отворачивающемся от искусства.

Отныне нет другого пути к спасению, кроме решительного возврата к следующей позиции.

Мы не можем требовать, чтобы каждый художник относился к внешнему миру так, как относится к нему религиозно настроенный человек, который в любом предмете видит явление Бога, а искусство понимает как своего рода естественную молитву, то есть естественное общение с Богом. Но по меньшей мере он должен преодолеть тесные рамки индивидуализма, чтобы ощутить присутствие универсума, окружающего его и простирающегося далеко-далеко вне его, который не менее, чем его собственный демон, богат таинствами и очевидными вещами. Преодолевая покорную посредственность, которая подчиняет его «субъекту», а также не знающую меру гордыню, которая делает его рабом самого себя, художник, о котором мы говорим, соединяет величие с простотой, неуемность своего творческого таланта со смирением перед тем, что приходит к нему извне, а также с требованиями своего ремесла. Он не заблуждается относительно своих инстинктов и знает, что опираться на них можно лишь ценою постоянных жертв и саморазоблачения; последние как раз и являются дорогой к величию, пролегающей через бедность.

Он знает, что такое живущие в нем смятение и противоречия, заставляющие его громко кричать; тем не менее он чужд тому, чтобы преувеличивать значение каждого своего невнятного желания, а стремится — и порой для этого приходится отказаться от самого себя — отыскать тот центр, где сходятся и упорядочиваются все его способности, чтобы максимально развить их. Таким образом, он будет все меньше подогревать собственное самомнение и внимательнее прислушиваться к тому, что происходит в нем самом.

Он не станет насильственно отделять в себе человека от художника, даже если, как это нередко случается, он не знает, какие именно дороги ведут к их соединению: он будет стремиться оберегать и развивать в себе все человеческие свойства, которых одних отнюдь не достаточно, чтобы обеспечить доступ к творчеству, но без которых самый яркий, равно как и самый безрассудный гений рискуют сбиться с пути и потерпеть неудачу. Такой художник противостоит всем тем, кто надеется путем простого обновления формы дать жизнь новому художественному миру, и утверждает, что единственно надежным способом обновления является движение к глубинам, к истокам.

Художник, не изменяя своему искусству, должен стремиться всей душой возобновить прерванный диалог с людьми, как можно с большим числом людей. Мы знаем, насколько трудноразрешимой кажется сегодня эта проблема. Большинство людей настолько отделились от искусства и стали (бессознательно) рабами дурного официального вкуса и утилитарного видения мира, что подлинный художник, думается, лишен какой бы то ни было возможности встретиться с широкой публикой; чтобы эта встреча состоялась, он будет вынужден принести себя в жертву посредственности.

Если художнику, чтобы добиться встречи с публикой, остается только предательство, то мы, может быть, и признаем, что ему лучше творить в одиночестве; такой вывод был бы более человечным, ибо посредственность, получая соответствующую пищу, укрепляет в нем свои позиции. Опять-таки остается еще установить, не являются ли деформации человека более поверхностными, чем кажутся, и не находится ли совсем близко в каждом сердце живительный источник милости для того, кто хотел бы найти его: успех некоторых высококачественных фильмов в самых посещаемых кинозалах заставляет нас верить в это. Нередко публика оказывается менее способной распознать дурной вкус, чем порадоваться хорошему качеству. Если взять пример искусства, которое она больше всего обожает, то я не думаю, что если по какой-то такой милости хорошие фильмы заполнили бы все киноэкраны, то все кинозалы тут же опустели бы. Но как бы там ни было и как бы фактически ни судил художник о нынешнем положении дел, мы хотим знать, причиняет ли это ему нетерпимое зло и стремится ли он изменить ситуацию или же он мирится с ней. В первом случае он с нами, во втором — против нас.