Мигель Делибес - Крысы

• Название: Крысы
• Автор: Мигель Делибес
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Известный испанский писатель Мигель Делибес (р. 1920) полагает, что человек обретает силу, свободу и счастье только в единении с природой. Персонажи его романа «Крысы» живут в адских условиях, но воспринимают окружающее с удивительной мудростью и философским спокойствием.

---

Только началось шествие, как Нини побежал к Столетнему, — лежавший под клизмой старик походил на кучку костей.

— Сеньор Руфо, — сказал мальчик, задыхаясь, — голубка нынче села на Симе.

Старик вздохнул, с усилием поднял палец к потолку и сказал:

— Там, вверху, уже стервятники летают. Этим утром я их слышал.

— Я их видел, — сказал мальчик. — Их трое, летают над колокольней. Это они на борзую Браконьера слетелись.

Столетний отрицательно покачал головой. Наконец, указывая на свое левое плечо, с большим трудом проговорил:

— Они прилетели сесть вот сюда.

И действительно, на следующий день, на святого Франциска Караччиоло, Столетний скончался. Симе положила покойника в сенях на холстине; она сняла с его лица черную тряпку, и при свете свечей блестела кость. Собравшиеся односельчане в трауре стояли молча, и, едва Нини вошел, Симе сказала:

— Вот, смотри. Наконец-то мы с ним отдохнем.

Но было непохоже, чтобы дядюшка Руфо отдыхал, — с таким трагическим выражением были открыты единственный его глаз и рот. Да и Симе не очень-то отдыхала — она беспрестанно глотала слюну со звуком подавляемой икоты, как накануне, когда на нее спустился святой дух. Однако к каждому входившему она обращалась с теми же словами, что к Нини, а когда навозная муха, посидев минут десять на мощах Столетнего, принялась летать над собравшимися, все замахали руками, чтобы отогнать ее, кроме Симе и мальчика. И муха возвратилась на труп, который, бесспорно, был самым невозмутимым среди всех, но всякий раз, как она снова взлетала, мужчины и женщины потихоньку отмахивались, чтобы не села на них, и от движения их рук стоял в сенях легкий шумок, как от лопастей вентилятора. Полчаса спустя явился Антолиано с сосновым, еще пахнущим смолою гробом, и Симе попросила помочь ей, но все медлили; тогда она с помощью Нини да Антолиано уложила тело в гроб, и, так как Антолиано ради экономии материала сделал гроб впритирку, голова дядюшки Руфо оказалась втиснутой между плечами, будто он горбатый или хочет сказать, что ему ровно никакого дела нет до всего происходящего в этом мире.

После полудня прибыл дон Сиро, священник, с Мамертито; он покропил труп кропилом, опустился на колени у его ног и сокрушенно сказал:

— Приклони, господи, ухо твое к нашим мольбам, в коих мы просим о милосердии, дабы ты поместил в обитель покоя и света душу раба твоего Руфо, коему ты повелел покинуть сей мир. Во имя господа нашего Иисуса Христа…

И Мамертито сказал:

— Аминь.

И в эту минуту муха взвилась над трупом и полетела прямехонько на кончик носа дона Сиро, но дон Сиро, стоявший на коленях с опущенным взором и сложенными на сутане руками, был словно в экстазе и не заметил этого. И окружающие подталкивали друг друга локтями и шептали: «Рак изъест ему нос», но дон Сиро и бровью не повел; но вот он без всякой подготовки громко чихнул, и спугнутая муха полетела обратно на труп.

Когда закончилось отпевание, появилась сеньора Кло, держа в руках потрепанную книгу, и Симе сказала:

— Что? Это была его книга.

На титульном листе стояло: «МОЛИТВЫ ДЛЯ САМЫХ ГЛАВНЫХ ТАИНСТВ В ПРАЗДНЕСТВА ИИСУСА ХРИСТА И ПРЕСВЯТОЙ МАРИИ. АВТОР ДОН ХОАКИН АНТОНИО ДЕ ЭГИЛЕТА, ЛИЦЕНЦИАТ КАНОНИЧЕСКОГО ПРАВА, ПРЕСВИТЕР И СТАРШИЙ КАПЕЛЛАН ЦЕРКВИ СВЯТОГО ИГНАТИЯ ДЕ ЛОЙОЛЫ В СТОЛИЦЕ, ТОМ III, МАДРИД MDCCXCVI. С НАДЛЕЖАЩИМИ РАЗРЕШЕНИЯМИ».

Симе подняла глаза и повторила:

— Что? Это была его книга.

— Смотри, — сказала сеньора Кло.

И раскрыла книгу посредине, и там оказалась сложенная бумажка, в которой лежал банковый билет в пять песет. А на бумажке неуклюжими каракулями было написано: «Збереженье штобы мне зделать зубы». А под следующей страницей был другой билет в пять песет, и дальше еще один — и так до двадцати пяти песет. Сеньора Кло, послюнив большой палец, умело пересчитала деньги и вручила их Симеоне.

— Бери, — сказала она, — это твое. Старику зубы уже не нужны.

На другой день, на святого Бонифация и святого Доротея, когда деревенские парни понесли носилки с гробом, разговоры провожавших покойника вертелись вокруг находки сеньоры Кло — не столько деньги удивили всех, как то, что у Столетнего была в доме книга. Дурьвино с явным скептицизмом говорил: «Вот и ясно, чего стоят эти познания. Да кто ж, спрашиваю я вас, не будет ученым, когда книга под рукой?»

По пути к церкви парни сделали три остановки, и на каждой дон Сиро произносил положенные молитвы, а Симе, сидя на повозке рядом с Нини, нервничала, и Герцог, ее собака, привязанная к задку, надрывно скулила. При выходе из церкви, едва мужчины поставили гроб на повозку, Симе погнала осла, и тот, к изумлению всех присутствующих, помчался бегом. Волосы у Симе были растрепаны, челюсти крепко сжаты, глаза блестели, но, пока не подъехали к бугру, она рта не раскрыла. Только тогда она сказала Нини:

— А ты, ты-то чего здесь, а?

Мальчик серьезно посмотрел на нее.

— Просто хочу проводить старика, — сказал он.

На кладбище они вдвоем подтащили гроб к яме, и женщина принялась очень ловко забрасывать его землей. Удары гулко отдавались в деревянном ящике, и глаза Симе с каждым броском все заметней увлажнялись. Нини, наконец, не выдержал и спросил:

— Симе, что с тобой?

Она провела тыльной стороной ладони по лбу и чуть ли не с яростью сказала:

— Ты что, не видишь, какую пылищу я подняла?

У выхода с кладбища Лой обнюхивал Герцога, с холмов веяло невыразимым покоем. Симе лопатой указала на Лоя:

— Он не понимает, что это его отец, только подумай.

На обратном пути ослик трусил мелкой рысцой, но, спускаясь с бугра, побежал живей. Симе почему-то направила тележку по дороге к Приюту Дональсио и въехала в деревню не со стороны амбаров Богача, а со стороны церкви. Нини сказал:

— Симе, ты разве не домой едешь?

— Нет, — отвечала Симе.

И, остановив повозку у дома Одиннадцатой Заповеди, слезла и постучалась двумя резкими ударами молотка. У доньи Ресу, открывшей дверь, вид был такой, будто у нее болит живот.

— Симе, голубушка, — сказала она, — одиннадцатая — не шуметь.

Нини думал, что Симе огрызнется, но, к его удивлению, она потупилась и почти прошептала:

— Извините, донья Ресу, если вам это нетрудно, проводите меня в церковь. Хочу стать монахиней.

Одиннадцатая Заповедь перекрестилась, потом отодвинулась от двери и сказала:

— Хвала господу! Проходи, дочь моя. Всевышний призвал тебя.

15

На Пресвятую Деву Света появились на лугу светляки, и Нини поспешил сообщить об этом Большому Раввину — чтобы не пускал туда овец; от Столетнего мальчик слыхал, что, если овца проглотит светляка, у нее в печени заводятся черви и она погибает. В тот же день Пруден сказал Нини, что кроты роют в его огороде и портят белую свеклу да картошку. Под вечер Нини спустился к речке и целый час занимался тем, что рыл в земле узкие отверстия, добираясь до кротовьих ходов. Дедушка Роман когда-то говорил ему, что, если в кротовьих ходах начинается сквозняк, на крота нападает насморк, и он с зарей выходит из норы засыпать дыры. Трудился Нини не спеша, будто для развлечения, ориентирами служили ему разбросанные тут и там кучки рыхлой земли. Внезапно постаревшая Фа лежала в тени осоки и, часто дыша, смотрела, как он работает, а Лой, коричневый щенок, бегал по каменистой полосе у берега, гоняясь за ящерицами.

На следующий день, на святого Эразма и святую Бландину, мальчик еще до восхода солнца спустился опять в огород. Окутанные утренней дымкой холмы казались более далекими, на растениях блестела роса. С шумом взлетел у самой речки перепел, а сверчки и лягушки, громогласно возвещавшие наступление дня, затихали по мере того, как мальчик к ним приближался. Войдя в огород, Нини притаился на том его краю, что граничил с речкой, — не прошло и десяти минут, как глухой шум, похожий на возню кроликов в крольчатнике, известил о выходе крота. Крот двигался неуклюже, часто останавливался и наконец, как бы после раздумья, направился к одному из вырытых мальчиком отверстий и принялся засыпать его землей, которую подталкивал мордочкой. Заметив его, Лой, щенок, припал на передние лапы и яростно залаял, потом запрыгал, смешно изгибаясь, но мальчик, побранив, отогнал щенка, осторожно взял крота и положил в корзину. Меньше чем за час он поймал еще трех кротов, а когда над холмами забрезжило алое сияние зари и появились первые тени, мальчик выпрямился, вскинул, сонно потянувшись, тонкие руки и сказал собакам: «Пошли!» У подножья Пестрого Холма Хосе Луис, Альгвасил, удобрял пары, а немного ниже, на другом берегу речки, Антолиано старательно подвязывал стебли цикория и салата-латука. Из деревни доносился звон колокольчиков стада и недовольные, заспанные голоса эстремадурцев на подворье Богача.

Нини прошел метров двадцать вниз по течению, и, когда поравнялся с зарослями камыша, оттуда вдруг вылетел орел-куропаточник. Это было странно — орлы в камышах обычно не ночуют, и действительно Нини вскоре нашел в кусте ежевики кое-как слаженное гнездо из прутьев, покрытых шкуркой зайчонка. Два птенца — один покрупней, другой поменьше — опасливо уставились на мальчика круглыми глазками, угрожающе поднимая крючковатые клювики. Мальчик улыбнулся, сломал камышину и стал забавляться: дразня орлят да покалывая, довел их прямо до бешенства. Вверху, в небесной синеве, описывала над его головой большие круги мать-орлица.