Мигель Делибес - Крысы

• Название: Крысы
• Автор: Мигель Делибес
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

Известный испанский писатель Мигель Делибес (р. 1920) полагает, что человек обретает силу, свободу и счастье только в единении с природой. Персонажи его романа «Крысы» живут в адских условиях, но воспринимают окружающее с удивительной мудростью и философским спокойствием.

---

Внизу, на огородах, растения поникли, листья их пожухли, сморщились. Кучка бредущих по полю мужчин остановилась перед Сиськой Торресильориго, их глаза были прикованы к извилистой, все более отчетливой линии холмов. Светлей всего было небо за Приютом Дональсио. Время от времени кто-нибудь наклонялся к Нини и шепотом спрашивал: «Будет уже поздно, ведь правда, малыш?» И Нини отвечал: «Пока солнце не взошло, еще есть время. Солнце, оно-то и сжигает колосья». И в сердцах оживала надежда. Но день наступал неумолимо, свет озарял холмы, делал заметней убожество деревенских лачуг, а небо было по-прежнему ясным, ветра не чувствовалось. Односельчане Нини, затаив дыхание, пристально глядели широко раскрытыми глазами на гряду холмов.

Все случилось внезапно. Сперва пронеслось легкое, еле ощутимое дуновение, ласково пригнувшее колосья; потом ветер набрал силу и стал налетать с холмов резкими порывами, трепля и причесывая хлеба, заходили по полосам волны, как по морю. И вдруг взревел шквальный ураган, набросился яростно на поля — колосья закачались, как маятники, сбрасывая с себя иней, распрямляясь и вытягиваясь к золотой утренней заре. Повернув лица против ветра, люди улыбались безотчетно, как загипнотизированные, не решаясь пошевельнуться, чтобы не помешать благотворному действию стихий. Первым обрел дар речи Росалино, Уполномоченный, — обернувшись к остальным, он сказал:

— Ветер! Разве не видите? Ветер подул!

И ветер подхватил его слова и понес их к деревне, и там, будто эхо, радостно зазвонил колокол, и от перезвона этого кучка людей в поле словно бы проснулась, и послышались бессвязные возгласы. Мамес, Немой, пускал слюни и ходил взад-вперед, усмехаясь и приговаривая: «Хе-хе». А Антолиано и Вирхилио подняли Нини на руках выше своих голов и закричали:

— Он предсказал! Нини предсказал!

И Пруден с повисшей у него на шее, всхлипывающей Сабиной опустился средь поля на колени и стал тереть себе лицо колосьями, и меж его пальцами сыпались зерна, а он хохотал, как помешанный.

16

Маленькие огородики у речки черный заморозок все же погубил. Но деревенские упрямо выходили на свои участки, засевали землю щавелем, крессом, кудрявым цикорием, сладким горошком, жабрицей, пореем и ранней морковью. Росалино, Уполномоченный, разделил высаженные черенки винограда и удалил на подвоях лишние побеги, а Нини, малыш, занимался очисткой ульев от трутней и отбором кроликов для случки. Еще не злое солнце поддерживало устойчивую температуру, под его лучами хлеба повсюду вышли в трубку, заколосились и в несколько дней поспели. Тогда в деревне все оживилось. С утра до вечера мужчины и женщины очищали гумна и готовили орудия для молотьбы, а как стемнеет, дезинфицировали амбары, чтобы не портилось зерно. В густо-синее небо стали взлетать молодые аисты с колокольни, опередив срок, указанный в присловье покойного сеньора Руфо: «На святого Иоанна вылетают аистята».

Однако взгляды всех жителей деревни каждое утро обращались к Северо-восточному Перевалу, небо над которым в первую декаду месяца было неизменно ясным и безоблачным. Пруден все приговаривал: «Теперь нужно одно — чтобы не было дождя». Покойник Столетний, бывало, изрекал одну из своих неоспоримых поговорок: «Дождь в июне — все труды втуне». И жители долины всякое утро ждали восхода солнца с таким же нетерпением, с каким ждали дождя на Пресвятую Деву Санчо Абарка или на святого Сатурия. Преждевременный оптимизм наполнял души всех деревенских и на Василия Великого. От радости, что хлеба устояли перед черным заморозком, всех обуяла непомерная словоохотливость. «Так или иначе урожай спасен», — говорили кругом. Но сеньора Либрада, то ли по старости, то ли по опытности, предупреждала: «Не хвались, пока зерно не в амбаре».

Что до дядюшки Крысолова, он от погоды ничего не ждал. С каждым днем становился он все молчаливей и угрюмей. Весь день рта не раскрывал, а вечерами, укладываясь на солому, неизменно говорил Нини:

— Завтра надо спуститься.

Мальчик удерживал его:

— Подождем. На святого Вита начинается ловля раков.

— Раков?

— Может, на них будет хороший год. Как знать?

Неделю назад, на святую Орозию, едва не разрешилось их дело. Хусто Фадрике, Алькальд, в зелено-красном галстуке, который он надевал на большие торжества, сказал в кабачке Крысолову напрямик:

— Что бы ты ответил, Крысолов, если бы я тебе предложил поденную плату тридцать песет и питание?

Крысолов кончиком языка облизал потрескавшиеся губы. Затем крепко поскреб себе голову под беретом. Казалось, он готовится к длинному рассуждению, но он только сказал:

— Надо посмотреть.

— Что посмотреть?

— Надо посмотреть.

— Тебе, видишь ли, только и надо будет, что ходить вместе с эстремадурцами копать ямы. — И, указав на Нини, Хусто прибавил: — Мальчик, конечно, сможет ходить с тобой и питаться тоже.

Крысолов немного подумал.

— Идет, — сказал он наконец.

Хусто Фадрике машинально ущипнул себя за свежевыбритый подбородок. Такое же движение сделал он два дня назад, когда адвокат в городе сказал ему: «Если этот ваш тип до сих пор не изменил своего решения, у вас нет никаких оснований подвергать его тесту и лишать наследственного владения». Теперь Хустито посмотрел на Крысолова долгим взглядом и с деланным равнодушием сказал:

— Только ставлю одно условие — ты должен уйти из землянки.

Крысолов поднял глаза.

— Землянка моя, — сказал он.

Хусто Фадрике облокотился на стол и терпеливо продолжал:

— Не упрямься, Крысолов. За домик на Старом Гумне надо платить всего двадцать дуро, а ты будешь зарабатывать сто восемьдесят и питание получать. Ну, что скажешь?

— Землянка моя, — повторил Крысолов.

Хусто Фадрике вытянул руки и, стараясь говорить помягче, сказал:

— Ладно. Я у тебя ее покупаю. Сколько хочешь за нее?

— Нисколько.

— Нисколько? Даже тысячу?

— Нет.

— Но у нее же есть цена, что-то она стоит?

— Да, стоит.

— Сколько? Говори.

Крысолов хитро усмехнулся.

— Землянка моя, — сказал он.

Хусто Фадрике покачал головой и вперил в Крысолова раздраженный взгляд.

— Я мог бы сделать так, — сказал он, — чтобы Луисито, тот парень из Торресильориго, не трогал твоих крыс. Что ты на это скажешь?

Лицо Крысолова вмиг преобразилось — ноздри раздулись, губы сжались так сильно, что даже побелели.

— Я сам это сделаю, — сказал он.

— Пороху не хватит, — сказал Хустито, подымаясь. — Во всяком случае, подумай. Если захочешь, я могу тебе помочь.

С того дня Крысолов часами не сводил глаз с речки. Затаенное возбуждение не покидало его, ночью он не мог уснуть. Несколько раз подымался по утрам на Сиську Торресильориго и с ее вершины неотрывно наблюдал за берегами. К вечеру он уходил посидеть в кабачке, или в хлевах, или на скамье у мастерской Антолиано. И Антолиано говорил ему: «У тебя есть пара рук, Крысолов. Больше и не надо». А Росалино кивал в сторону Торресильориго и прибавлял: «Что до меня, пусть бы со мной попробовали так поступить». И Дурьвино в кабачке наседал на него: «Речка твоя, Крысолов. У него еще зубы не прорезались, как ты уже занимался своим делом».

Тем временем Нини из сил выбивался, помогая односельчанам в хозяйстве, но за удаление трутней из улья, или холощение кабана, или отбор негодных кроликов в крольчатнике ему редко удавалось заработать больше двух реалов. Дурьвино говорил ему: «Назначь цену, черт возьми! Бери пример с врачей и адвокатов». Нини пожимал плечами и смотрел на него так строго и серьезно, что Дурьвино смущался и умолкал.

На святого Вита кончился запрет на ловлю раков, и Нини спустился к речке с мордами и рачешнями. Как приманку он положил в морды дождевых червей, а в рачешни — вяленое мясо; к заходу солнца там набралось десятков пять раков — и другие еще сползались, привлеченные приманкой. Когда стемнело, мальчик засветил фонарь и заменил вяленое мясо в рачешнях куриными потрохами. Вокруг трещали кузнечики, а над его головой, на одном из трех тополей, хлопала крыльями сова. В полночь Нини собрал снасти, разбудил собак, но, прежде чем уйти, протянул в речке веревку с крючками на угря. Раки копошились в мешке, шелестя влажно и маслянисто.

Сидя на корточках у входа в землянку, дядюшка Крысолов ждал его при свете тусклой лампочки.

— Видал того? — сказал он, когда Нини еще только подходил к тимьянной площадке.

— Нет, — сказал мальчик.

Крысолов что-то проворчал сквозь зубы.

— А раки есть? — спросил он.

— Одиннадцать с половиной десятков, — сказал Нини. И в первый раз за много недель рот дядюшки Крысолова приоткрылся в улыбке.

— Если Симе нынче не будет их ловить, все пойдет хорошо, — прибавил мальчик.

Симе уже давно была его самой сильной соперницей. Симе ловила раков прямо рукой, завернув подол юбки и обнажив белые полные ляжки. Указательный палец правой руки был у нее покрыт мозолью, и она смело засовывала его в рачьи норы или меж камнями — рак алчно кидался на палец. Таким нехитрым способом Симе в иные годы ловила больше пятисот дюжин. Адольфо, водитель рейсового автобуса, отвозил раков, отсортированных по размеру, в город и продавал на рынке. Но в этом году Симеона приняла на себя обет. Она ходила с распущенными по плечам волосами и в длинном, до пят, черном халате. Точно в таком наряде ходила пять лет тому назад Эуфрасия, первая послушница, которую взяла к себе в дом Одиннадцатая Заповедь. Как и Эуфрасия, Симе должна была прожить три года у доньи Ресу, исполняя самую трудную и грязную работу, чтобы потом постричься в монахини. Дурьвино в кабачке говорил: «Хороший способ иметь даровую прислугу». Внезапная перемена в Симеоне пробудила у ее односельчан жадность — при каждом удобном случае они спрашивали: «Симе, что ты будешь делать с повозкой?» — «Она мне нужна», — неизменно отвечала Симеона. «А с ослом?» — спрашивали ее. «Он мне тоже нужен». Мужчины чесали затылки и под конец спрашивали: «А можно узнать, зачем тебе нужны повозка и осел, коли ты в монашки идешь?» Симе, не задумываясь, отвечала: «В приданое». Последнее время Нини от Симеоны убегал, потому что она, как встретит его, наклоняла голову и просила: «Глумись надо мной». Мальчик отрицательно качал головой. «Я этого не умею», — говорил он. «Плюнь на меня», — настаивала она. Мальчик отказывался. «Не слышишь? — вела она свое. — Сказала тебе, плюнь на меня. Учись слушаться старших». Мальчик упирался, но иногда не выдерживал и делал вид, будто плюет. Ей не нравилось. «Не так. Плюнь по-настоящему и в лицо. Слышишь?» А иногда Симе валилась на землю и требовала, чтобы он ее топтал. Постепенно у Нини появилось суеверное чувство страха перед Симеоной.