Валентин Аккуратов - Мир “Искателя” (сборник)

• Название: Мир “Искателя” (сборник)
• Автор: Валентин Аккуратов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1973

В книге опубликованы научно-фантастические и приключенческие повести и рассказы советских и зарубежных писателей, с которыми читатели уже встречались на страницах журнала “Искатель” в период с 1961 по 1971 год, и библиография журнала.

СОДЕРЖАНИЕ:

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Валентин Аккуратов, Спор о герое

Валентин Аккуратов, Коварство Кассиопеи

Николай Николаев, И никакой день недели

Игорь Подколзин, На льдине

Игорь Подколзин, Завершающий кадр

Михаил Сосин, Пять ночей

Борис Воробьев, Граница

Гюнтер Продль, Банда Диллингера

Димитр Пеев, Транзит

Дж. Б. Пристли, Гендель и гангстеры

Анджей Збых, Слишком много клоунов

ФАНТАСТИКА

Виктор Сапарин, На восьмом километре

Дмитрий Биленкин, Проверка на разумность

Владимир Михановский, Мастерская Чарли Макгроуна

Юрий Тупицын, Ходовые испытания

Виталий Мелентьев, Шумит тишина

Кира Сошинская, Бедолага

Род Серлинг, Можно дойти пешком

Альфред Элтон Ван-Вогт, Чудовище

Мишель Демют, Чужое лето

Рэй Брэдбери, Лед и пламя

“Искатель” в поиске

Библиография

---

В аккуратном домике чистый, будто в больнице, коридор. В конце — дверь. Вот туда-то и втолкнул меня Эрих.

За столом сидел Беккер. Он был чисто выбрит и, как всегда, в перчатках. Его тонкие губы на худом бабьем лице плотно сжаты.

Беккер молчал. Я не смотрел на него, и, по-моему, он не смотрел на меня. В комнате был стол, два стула и лампочка над дверью — вот и все. Дверь двойная, обита клеенкой.

Я смотрел в угол, вправо от Беккера.

Крепко сжал зубы, унимая противную дрожь.

Вдруг он встал, прошелся по комнате и остановился близко, почти касаясь меня твердой кобурой пистолета на ярко-желтом блестящем ремне.

— Я имею три вопрос… Ерст: дилинбургский завод три дня не работал для фронт. Кто сломал машин на электростанции? Цвайте: кто и чем делаль ключ от дверь? Дритте: расскажешь все, получишь у шеф-кох Ивальд большой круглый котелок картошки и кусок колбаса. У меня есть сведений — ты все знаешь.

Он сел за стол, я молчал, глядя в угол.

Сегодня он намного злее обычного.

— Я не гестапо и не эсэс, я офицер, но тебе будет плох, бить палкой по голове, как дурак Эрих, — нет! Я из хорошей семьи и жил в Руслянд. Говори — я жду. Садись.

Какие-то ненужные мысли путались в голове. “Наверно, уже раздают баланду”. Перед глазами унылое лицо Андрея и его рука, прочертившая в воздухе выразительный жест. Наверно, они боятся, что выдам…

Я взглянул на Беккера.

— Хочешь курить?

Я кивнул.

Он вытащил из нагрудного кармана сигарету и дал мне. Я затянулся. Трава травой, но голова пошла кругом.

— Ну?!

Я молчал.

— Ты не выйдешь из этой комнаты, пока не скажешь или не напишешь. Вот тебе бумага и карандаш. Я приду через час.

Он вышел. Вошел Эрих, сел за стол и, не обращая на меня внимания, засвистел, стуча в такт руками по столу. Потом он снимал пылинки с мундира, долго и аккуратно. Был он тощ и. бледен. Черная повязка наискось — память русской зимы 1941/42 года.

Эрих взглянул на часы и начал есть бутерброд. Колбаса была красная, как запекшаяся кровь. Никогда раньше я не видел такой колбасы. Из чего они ее делают? Он ел нудно, долго и потом докурил кусочек сигары из вонючей травы. Мне опять захотелось курить. Есть уже давно-давно не хотелось, с начала плена. Была только боль в желудке и слабость.

Пришел Беккер. Эрих вышел.

— Так! — Он посмотрел на чистый лист бумаги. — У меня время есть, и ты напишешь или расскажешь.

Он постоял около меня, покачиваясь на носках, и снова вышел. Опять вошел Эрих. И опять сидел и свистел, а лист бумаги по-прежнему лежал на столе, то приближаясь, то отдаляясь белым пятном.

Беккер шутить не любит.

Костю по его приказанию расстреляли на глазах у всего лагеря за попытку к бегству, а Морозова отправили в страшные каменоломни за то, что он залез в подвал с солдатской картошкой. А сколько пленных о” отправил в ад эсэсовских лагерей, откуда не возвращаются И все это он делал спокойно и “чисто”.

А собака Лорд, с которой он, Беккер, не расстается! Высокий черный датский дог. Особенно страшной была его огромная морда, мрачная и злобная. Остальные лагерные псы при виде ее скулили и поджимали хвосты. Лорд особенно ненавидел пленных — результат специальной дрессировки. От его гладкой кожи не пахло псиной. Беккер каждое утро сам чистит его пылесосом, пес никогда не пройдет по луже — обходит стороной.

Одно движение беккеровского пальца — и страшные клыки в тощем теле пленного, и не дай бог свалиться — сразу у лица его пасть. Все хорошо знали — пошевелишься, и зубы в горле. Так навсегда остался калекой со свернутой шеей Венька Щеголев — ленинградец. Он плюнул в лицо Беккеру, когда секли Морозова перед отправкой в каменоломни.

Я сидел на стуле, когда снова вошел Беккер и посмотрел на чистый лист.

— Эрих, раус!

Одноглазый пулей выскочил.

— Лорд, райн!

Я вздрогнул и встал со стула.

В комнату с рычаньем ворвался Лорд. Он сразу заполнил всю комнату. Я прижался к стене.

— Ду швайн. Побудешь с ним.

Щелкнул замок.

Пес стоял весь напружинившийся, готовый к прыжку. В его глазах под нависшим лбом вспыхивали зеленые огоньки. Я плотно припечатался к стене, руки крепко прижал к телу. Первые секунды все было, как в тумане, — дико и страшно.

Прошло какое-то время. Пес смотрел на меня пристально, глухо рыча.

Я пошевельнул рукой, и он сразу рванулся. Я замер.

Опять мы неподвижны друг против друга.

Заныла поясница, ее словно прокалывали острыми иголками, руки стали тяжелыми. Я видел неширокую сильную грудь, мощные ноги с проступающими под гладкой кожей жилами, большую голову, острые, как у рыси, уши, отвисающие щеки и огромную полуоткрытую пасть, заполненную синеватым языком.

Надо смотреть ему в глаза, говорил я себе. Было трудно это сделать и страшно. Я заставил себя посмотреть в зеленые глаза зверя. Наши взгляды скрестились. Теперь я смотрел до боли, стараясь не мигать. Он тоже не отводил своп налитые злобой глаза.

Поясницу и пятки прошивали раскаленными гвоздями. Я смотрел безнадежно. Время остановилось. Как изменить положение тела, немного ослабить напряжение: ведь пес мог броситься при малейшем движении.

Я решил смотреть до смерти. Кто-то говорил, что собака боится взгляда человека, или я читал где-то об этом, не знаю (хоть немного ослабить напряжение).

Вдруг стало холодно, заболело правое колено. Пес зарычал, обнажая клыки, но я не отвел глаз.

“Мигни, мигни, глаза!” — беззвучно шептал я про себя, повторяя эти слова все время.

Может быть, у меня не хватает воли? Или немецкому псу не передашь мысли по-русски? Но я все же продолжал говорить про себя непрерывно и даже начал шевелить губами.

Вдруг он мигнул. Это длилось мгновение.

Но оно имело свою протяженность.

В этот миг я инстинктивно сполз по стене вниз, наверно, на вершок. Получилось это непроизвольно, как от удара.

Пес открыл глаза, но я уже замер.

Опуститься бы на пол, тогда можно дать телу покой. Я понял, пес не бросится, пока я неподвижен, в любом положении, в скорченном, сидячем, но только неподвижном. Я ждал. И он снова мигнул.

Еще отрезочек вниз, плотно по стене. Стало тяжелее, поза неудобна — на весу. Теперь ломило колени. Силы были на исходе.

Секунды, десятые и сотые доли их казались стальными прутьями, тупо воткнутыми в тело. Лампочка над дверью превратилась в ослепительное солнце, придвинутое к самому лицу.

…Так же, как два с половиной года назад, когда в жаркий летний день при ослепительно ярком солнце наш взвод, растянувшись цепочкой, осторожно вошел в редкий бугристый лесок и сразу наткнулся на немцев. Из окопчика на бугорке торчали их черные каски, нас не ожидали.

Пулеметчик зашел сбоку и ударил по окопчику вдоль. Немцы пытались выпрыгнуть из ямы, но пули настигали фашистов.

Но вдруг со всех сторон ударили их пулеметы. Били они густо и беспощадно. Люди расползались, ища укрытия, но редкие деревца и трава не защищали. Лесок прошивался пулеметами вдоль и поперек.

Мы до боли вдавливались в землю. Среди посвиста пуль и треска срезанных веток раздавались тихие стоны и проклятия. Я пополз на середину прогалины — там были куст и низина. Двое, тяжело дыша, ползли за мной. Один волочил раненую ногу. Все… Нас трое.

Огонь утих, мы прижались друг к другу. Было жарко, нестерпимо хотелось пить. Из-за деревцев замелькали грязно-зеленые мундиры, послышался лающий говор. Мы еще теснее сжались и стали отстреливаться.

Мундиры все ближе и ближе: кругом, везде. Приближаются, выбрасывая поток пуль перед собой. Вот из-за кривой сосенки показался край каски, и дуло автомата нацелилось прямо на меня. Я поднимаю ТТ, рывком нажимаю спусковой крючок, патрон уткнулся в патронник; волнение вдруг пропало, стало просто спокойно. Сломал веточку, стал поправлять патрон, как будто вперед” много-много времени — длинная секунда. Я и он выстрелили одновременно. По правому плечу больно ударили, все завертелось в оранжевом тумане. Тысячи горячих раскаленных солнц придвинулись к лицу. Рот наполнился чем-то соленым…

Надо мной склонились черные каски, бледные лица.

— Рус! Жив?

И голос издалека:

— Он только ранен…

Меня поворачивают, бинт плотно ложится на рану. Меня несут на шинели…

…Должен же он еще мигнуть. Я ждал. И пес мигнул и даже отвернулся. Я опустился на большой отрезок Теперь я сидел на корточках, но пес не мигал больше. Сколько времени прошло? Согнувшись в три погибели, я со злостью смотрел в волчьи глаза. Капли пота щекотали брови и кончик носа. В щиколотках — невыносимая боль, сил уже совсем не было.

Пес зевнул.

Как во сне, я почувствовал пол. Мышцы обмякли и расслабились.

Может быть, я спал, скорее дремал. На высокой белой горе стоял Андрей и махал вареной телячьей ногой. Я пополз к нему. Он стал спускаться бегом навстречу, протянул мне мясо, и вдруг вместо мяса — клыкастая пасть Лорда. Я очнулся. Сколько прошло времени?