Григорий Василенко - Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°

• Название: Найти и обезвредить. Чистые руки. Марчелло и К°
• Автор: Григорий Василенко
• Издательство: Издательство ДОСААФ СССР
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1987

Книгу составили три повести, рассказывающие о мужественной борьбе сотрудников советской госбезопасности с белогвардейской подрывной агентурой в годы гражданской войны, о деятельности чекистов в первые годы после Великой Отечественной войны и в наши дни.

Для массового читателя.

---

Пери с удовольствием однажды докладывал своему шефу о молочном предлоге, как о своем изобретении, которым он пользуется для отлучки из дома, и уверял, что тупой Элизабет (так он называл Косухину) и в голову не придет о целях его частых прогулок к Бобко. Она может ревновать его к какой-нибудь русской бабе, но этого он не боится. Теперь все это надо было объяснить следователю, только иначе. То, что он говорил Крипшу, на следствии не годилось. Он признавал теперь, что Косухина была не настолько глупа, как он себе представлял ранее, и понимал, что за ним велось наблюдение и все его зигзаги на маршрутах известны НКВД.

«Значит, она обо всем рассказала, умышленно прикидывалась такой безропотной служанкой в течение нескольких лет, а потом выдала меня НКВД?» — молча вздыхал Пери.

Елизавета Петровна и в самом деле была скромной труженицей, доверившейся своему жильцу, который и слушать не хотел о регистрации их брака. Своими переживаниями она делилась только с соседкой Настей, часто заходившей к ней просто посидеть и за семечками поговорить о том о сем, а то и карты раскинуть.

— А где же твой? — спрашивала Настя Елизавету Петровну.

— Ушел за кислым молоком, — следовал со вздохом каждый раз один и тот же ответ.

Пери не нравился соседям. О нем судачили как о нелюдимом, скучном человеке, издевавшемся над Косухиной. На допросах свидетели все в один голос заявили, что появился он как-то неожиданно, прилип к Косухиной, жил с ней как с женой, а ни разу их вместе не видели, часто отлучался из дома. С соседями дружбу не водил, и в дом к Косухиной почти никто, кроме Насти, не ходил. Настя, любившая поговорить, оказалась человеком любопытным и наблюдательным. Недаром Василий Васильевич давно нашел с ней общий язык, подолгу они беседовали за чашкой чая. Оба наливали чай в блюдца, пили с сахаром вприкуску, не торопясь, с наслаждением, которое многим недоступно.

17

Командировка подходила к концу.

Я зашел к майору Крикуну и от души поблагодарил его за предоставленную мне возможность ознакомиться с делом, а также за его дополнения и просто рассказы и беседы, — за все. Мне понравился этот с виду суровый, неулыбчивый, увлеченный своим делом кубанский казак. Майор стоял за столом и пытался остановить меня, но я все же сказал, что думал.

— Надо мне уезжать без промедления. И чем быстрее, тем лучше, — добавил я с определенным намеком, вовсе не относящимся к работе.

— Ангелина Ивановна — человек впечатлительный, — понял сразу Андрей Карпович. — Ты ее не обижай, а то она совсем загрустила. Это случается... Не вижу ничего страшного.

Он позвонил по телефону и попросил ее зайти. Ангелина Ивановна тут же явилась с папкой в руках и на меня не смотрела.

— Возьмите, — передал ей Андрей Карпович все то, что накопилось у меня, — и посмотрите: везде там расписался, как положено, Алексей Иванович?

Пока Ангелина Ивановна разбиралась, майор, извинившись, сказал, что он на минутку отлучится из кабинета. Видимо, он тоже заметил покрасневшие глаза Ангелины Ивановны и решил нас оставить вдвоем.

Я поблагодарил Ангелину Ивановну за ее внимание и, чтобы как-то сгладить наше расставание и не молчать, сказал, что, видимо, возникнут новые вопросы и, может, еще придется приехать. Она достала из папки приготовленную тонкую, в мягкой обложке, книжечку стихов Лермонтова, только что выпущенную местным издательством, и передала мне. Я раскрыл и увидел в уголке ее не совсем разборчивую фамилию и дату: 1948 год.

Зашел Андрей Карпович. Я еще раз поблагодарил Ангелину Ивановну, и она поспешила из кабинета.

— Она замужем? — спросил я майора.

— Дочка уже растет. Только замечаю я, что попался ей тип, по имени Толик, из тех еще казаков, которые живут по правилу — что хочу, то и ворочу. Домострой, одним словом.

Андрей Карпович спросил, когда отходит поезд, и пообещал проводить меня. Я просил его, чтобы не беспокоился, но майор не стал меня слушать.

Вечером, ожидая поезд, я увидел на перроне Андрея Карповича и Ангелину Ивановну с цветами. Ее открытое, какое-то... незащищенное, что ли, лицо светилось добротой. Видимо, женственность и была главной защитой, помогавшей ей жить с «трудным» мужем. После того, что мне сообщил майор о своей сотруднице, я смотрел на нее по-другому, с сочувствием и жалостью. Когда она заговорила, мне вдруг показалось, что в глазах ее сверкнули, как капельки воды на солнце, крохотные жемчужинки. Не хотелось отрываться от ее лица, немного смущенного под моим пристальным взглядом. И откуда вдруг нахлынула на меня такая лирика?..

Ангелина Ивановна с грустной улыбкой протянула мне цветы, а майор уже поднимался в вагон с небольшим свертком и ящиком в руках, перетянутым шнуровкой.

По-хозяйски осмотрев купе, он приподнял нижнюю полку и поставил под нее ящик с фруктами. Я еще раз поблагодарил его. И конечно, не только за этот личный подарок. Я узнал от майора столько интересного и поучительного, что нужно было какое-то время, чтобы все это переварить. Андрей Карпович все испытал на себе, был неотъемлемой частицей истории гражданской войны, восстановительного периода, первых пятилеток и Великой Отечественной. Все это я увозил с собой.

Прощаясь у вагона, я напомнил ему о том, что он мне так и не сказал о судьбе Гуляева.

— Погиб в тридцать девятом, — ответил коротко Андрей Карпович. — Пери арестовали уже без него.

Мне хотелось узнать подробности гибели Николая Васильевича, но под вагонами уже послышалось привычное шипение, на ступеньки поднялась проводница с флажками, поторопила меня в вагон.

Паровоз надрывно рванул вагоны, выбрасывая из трубы густой столб дыма. Медленно поплыли за окнами вагона пристанционные постройки, потом замелькали одноэтажные дома, утопающие в зелени, казацкие курени, крытые камышом. Где-то среди них оставался и старый дом Андрея Карповича.

«Я люблю просыпаться от пения петухов, а не от трамвайного грохота и визга, — вспомнились мне его слова. — Топить печку, колоть во дворе дрова, носить ведрами холодную чистую воду из колодца...»

Я неотрывно смотрел в окно, чувствуя, как что-то глубоко теснит душу. Все-таки жаль было покидать этот город.

На откидном столике все еще лежал небольшой сверток, оставленный Андреем Карповичем. Я развернул газету и увидел проступившее на белой бумаге жирное пятно. В бумаге лежала отварная курица. Такая забота старого майора совсем растрогала меня. Я вновь представил его уютный, по-станичному обставленный дом, добрую его хозяйку, весь этот простой человеческий уклад, по которому все мы со временем тоскуем душой на жизненных перегонах. И вновь уткнулся в окно. Когда едешь в поезде, то иногда кажется, что за окнами вагонов проплывает какой-то другой, избавленный от житейских забот, мир.

Старый, пропахший угольным дымом вагон сильно покачивало, гремели какие-то железки под полом, на стыках рельсов ритмично постукивали колеса.

Сидевший напротив меня капитан, будучи после проводов навеселе, пытался со мною заговорить, а мне хотелось помолчать, и я отвечал на его вопросы односложно: да, нет. Потом отгородился от него старой газетой и стал пробегать все подряд, что попадалось на глаза.

«Единодушной подпиской на новый заем трудящиеся Кубани демонстрируют свою преданность Родине, — читал я на первой странице. — Из городов, станиц и хуторов Кубани поступают сведения об огромном успехе Третьего государственного займа восстановления и развития народного хозяйства СССР. По неполным данным, к 12 часам дня 4 мая подписка по краю среди рабочих и служащих достигла 130 миллионов, а среди крестьян — почти 25 миллионов рублей. Успешно идет размещение облигаций займа среди трудящихся Краснодара, Новороссийска и других городов края. Крестьяне колхозной Кубани, подписываясь на заем, вносят наличные деньги. Колхозники Пластуновского района подписались на 724 тысячи рублей и внесли наличными 557 тысяч рублей, хлеборобы Курганинского района — 622 тысячи рублей, Адыгейской автономной области — 1 миллион 688 тысяч рублей»...

Подписывались везде, по всей стране. Я тоже подписался, как и все, на двести процентов оклада. Заем воспринимался как само собою разумеющееся дело. Нужно было восстанавливать разрушенные в войну заводы и фабрики, МТС, колхозы и совхозы, города и села. Но очень многим требовалось восстанавливать и свои собственные дома, строить их заново на еще незаросших травою пепелищах, оставленных фашистами. И хотя в карманах каждого к концу месяца не оставалось ни одной свободной копейки, так нужной в семейном бюджете, лишних вопросов распространителям займа почти никто не задавал.

Потом меня заинтересовала статья «Поколение с орлиными крыльями». В ней говорилось:

«Редакция «Мировой биографической энциклопедии», издающейся в США, обратилась к нашей славной соотечественнице Прасковье Никитичне Ангелиной с просьбой заполнить специальную анкету для включения ее имени в список выдающихся людей мира. Оказанная честь не прельстила П. Н. Ангелину. Не потому, что она не хотела бы рассказать американцам о своей жизни. Жизнь действительно замечательная, и трудящимся Америки не мешало бы знать о ней. Сначала батрачка, потом конюх, а сегодня трактористка. И в то же время депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда, кавалер орденов Ленина и Трудового Красного Знамени, награжденная Большой Золотой медалью Всесоюзной сельскохозяйственной выставки... Но Ангелина предпочла рассказать обо всем этом своими словами в советской печати, а не по стандарту американской анкеты. П. Ангелина пишет, что бывают и в капиталистическом обществе случаи, когда простой человек приобретает известность. Вот, например, лорд Бивербрук, английский газетный король. Был когда-то продавцом газет. Однако П. Ангелина не желает делить с ним лавры на страницах «Энциклопедии», ибо пути, которыми оба они пришли к мировой известности, прямо противоположны. Благополучие Бивербрука зиждется на эксплуатации английских рабочих. Благополучие П. Ангелиной основано на благополучии всего советского народа. Эти принципиальные, решающие черты биографии П. Ангелиной и составляют предмет ее советской национальной гордости. В американской анкете они совершенно обойдены».