Михаил Савеличев - Меланхолия

• Название: Меланхолия
• Автор: Михаил Савеличев
• Жанр: Научная Фантастика

Роман о Контакте, о том самом Контакте, о котором уже столько написано и где, кажется, ничего нового настолько невозможно придумать, что если Неназначенная Встреча и случиться, то будет просто обязана уложиться в прокрустово ложе ответственных или безответственных выдумок. Они пришли. Они уже здесь. Они не спустились с небес на своих сверкающих кораблях, не назначили нам Встречу на Плутоне. Они лишь взглянули на человека его собственными глазами и позволили нам прочувствовать свою печаль, свою меланхолию – философский камень преображения жаждущей души. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Данная книга написана с сознательным намерением нанести ущерб всем читателям и по-читателям "традиционной фантастики".

---

- Доктор, - перебиваю автоматическую речь лечебного автомата, - мне не нужна терапия. Ведь я уже сказал...

Повторяю, что сказал. Вернее, отстраняюсь от необходимости что-то говорить. Просто изливаюсь потоком слов, которые были припасены в голове заботливой Тони. Очень разумные, очень убедительные, очень здравомыслящие слова. Доктор согласно кивает. По большому счету ей наплевать на мои проблемы. Она - ангел жизни, ищейка смерти, она взяла след и теперь ни за что не отпустит добычу. У нее просто нет ничего больше в беспросветной жизни бесконечного коридора. Еще одна скорлупка, оставленная божественным сжатием на замусоренном берегу высохшего океана. Безвыходное круговращение среди коек, секс украдкой за ширмой, неряшливая еда из пакетика и остальной мир, как один, громадный больной, больной в своем совершенстве, объект пользования и оправдание жуткой пустоты.

- Что у меня с головой? - наконец спрашиваю я.

- С головой? - удивляется она. - У вас воспаление легких.

Воспаление легких? Так это называется? Ощущение набитого снегом дыхания, сжимающегося пресса, из-за которого хочется повернуться на бок и приходится урывками вдыхать плотный, маслянистый воздух. У меня не может быть легких... Тело тяжелеет и увлекает в очередную нору червя времени, только путешествие оказывается коротким, можно пройтись пешком, выглядывая сквозь трещины гофрированной вечности, разглядывая знакомые лица больных. Они все здесь. Лежат в ряд, кто под одеялом, а кто уже под простыней, но чудо вставших секунд лишает преграды любого смысла и мертвый взгляд прикрытых глаз потухшими огоньками устилает путь. Все здесь, все здесь. Даже самые мелкие, эпизодические актеры моего представления собрались почтить режиссера. Куда он запропастился? Куда исчезла говорящая тень? Мы соскучились по вашему глухому голосу! Мы не видим целостного замысла, у каждого из нас лишь партитура собственной роли, крохотной ниточки, из которых и сложится загадочное полотно. Мы собрались здесь, на самом дне, мы сгинули, захлебнулись в мантии беспредельного океана и спустились на самый низ. Мы держимся за руки и готовы к подъему. Почему-то мы верим в себя, в то, что в нас хранится затерянный огонь убежденности в неслучайности. Прочь, сомнения!

- Господа, господа! Прошу вашего внимания! Господин мэр сегодня посещает нашу больницу. Для нас всех это огромная честь, это признание заслуг, это... это... - дегенеративное создание ползет по решетки громадным, потным тараканом, опираясь на культи рук и ног, которые иногда проваливаются в особо крупные ячейки, выпячиваясь в наш рай отвратной гладкой кожей новорожденного, отчего существо прерывает вой, прижимается к железу лицом и плюет вниз чем-то тягуче зеленым. - Господа, господа! Прошу вашего внимания!

И вот разгорается огонь, прокаливая удушливый полумрак человеческих испарений жестким излучением стерильности. Синие лучи падают из гудящих ламп, иссушая губы и проникая в рот плотной свинцовой тряпкой. Шершавые ладони сдирают с кожи грязную пленку, отчего она превращается в подобие хитиновой брони. Люди-жуки, безмолвные и неподвижные.

Мэр великолепен. Он подобен комете, медленно двигающейся по небосклону, прощупывая путь ледяными глыбами телохранителей вперемежку с суетливыми санитарками, отбрасывая назад плотный хвост суровой свиты.

- Да, господин мэр. Нет, господин мэр. Здесь у нас тесновато, господин мэр. Нет, никакой эпидемии нет, господин мэр. Разные случаи, господин мэр. Ничего опасного, господин мэр. Лекарств хватает, господин мэр...

- Вам что-нибудь нужно? - склоняется надо мной санитарка. - Тогда лежите спокойно. Сейчас мимо вас пройдет господин мэр. Вам еще не наступила пора встретиться.

Только теперь узнаю Тони. Форма ей идет. Строгие цвета, строгое, некрасивое лицо больничной стервы. Она успокаивающе кладет руку мне на грудь и ледник в легких слегка оттаивает, порыв теплого ветра орошает горло и исторгает цветочный выдох, в котором нет и следа гнилостного привкуса. Хочется пить, ужасно хочется пить, чтобы закрепить успех, прокатиться бурной рекой вглубь, зачерпнуть уже не страшного снега и втереть его в сухие щеки.

Мэр улыбается и раскланивается. Мэр останавливается над страждущими и лечит наложением рук. Мэр указует перстом и секретарши в крошечных юбочках и круглых очках записывают поручения и умные мысли. Мэр пробует больничную баланду, подготовленную специально к его приезду и добродушно морщится, показывая большой палец под вспышки камер. Служители культа стеклянной сиськи волочат толстые кабели, подрагивающие от напряжения как можно точнее передать мельчайшее движение в вертепе, слизать, проглотить самые сочные краски, превратить нехитрым волшебством "чета-нечета" узкую кишку в светлый простор отдельных палат. По мановению руки камеры засыпают и тогда к мэру подскакивают, делают макияж и дезинфекцию, опрыскивают одеколоном и резкий запах забытого прошлого затопляет вонь расстающихся с жизнью тел.

- Вы не хотите сказать что-нибудь господину мэру? - подскакивает к кровати секретарша и сует листик с вопросами и ответами:

"Мэр: Как поживаете, дружище?

Больной: Вашими стараниями, господин Мэр, и божьей помощью!

Мэр: Вы голосовали за меня?

Больной: Конечно, господин Мэр. Это наша семейная традиция - мы не меняем коней на переправе!

Мэр: О! Вы разводите лошадей?"

- У моего больного воспаление легких. Ему трудно говорить, - поджимает Тони губы и как-то сонно смотрит на секретаршу. Не разглядывает с ног до головы, а глотает одним отчетливым презрением.

Секретарша поджимает губки и смотрит на меня взглядом обиженной куклы:

- Вас могут показать по телевизору, - лепечет программа в ее плоском животе. - Вы можете потом передать привет своим родным и близким...

- Спасибо, - улыбаюсь, щерю нечистые зубы и отплевываю гнилостный запах разлагающихся легких, - но ближе господина мэра у меня нет родни.

- Вы... вы... вы родственник господина мэра? - кукла в шоке. Она слишком уверена в собственном существовании, так что спектакль кажется ей настоящей жизнью. А какая жизнь без слащавых сюжетов? Без внезапно найденных детей, обретенных отцов, соединения гордых, но одиноких сердец под развесистыми ясенями? Если бы пришло в голову назваться ее тайным воздыхателем, сгубившим здоровье на почве безнадежной любви, то это так и не родившееся создание, наверное, отдалось бы безумному пылу на моем продавленном матрасе, закрывая глаза в стыдливой гримаске.

- Он может быть даже вашим родственником, мадемуазель, - отплевывается ядом разъяренная Тони. Она расправляет крылья и те мрачным капюшоном готовы сойтись на приторной дурехе. - Потому что он такой же вонючий бродяга, перекати-поле, без денег, без судьбы, без жизни!

Мадемуазель с сожалением отступает, выцветает и за бледнеющей аурой можно разглядеть потасканную обертку, пустые глазки, боевую раскраску косметической штукатурки, бугрящейся на серой и нечистой коже лица, неряшливо спущенные чулки с зацепками и обгрызенные ногти, впивающиеся в фальшивую кожу катехизиса.

- Спасибо... Извините... Простите... Вы очень любезны... - программа в животе тщится выбрать ответ. Она неосторожно отступает назад, спотыкается о жадно качающие изображение провода, размахивает руками, рассыпая листы, задевает стояки с капельницами и лампами, к ней на визг бросаются одурманенные клерки, громилы с подсказками в ушах выхватывает автоматы и пистолеты, бесцеремонно прижимают господина мэра к первой попавшейся кровати с декорированным трупом, что-то окончательно разлаживается в механическом балаганчике, скрипят пружины, бьются чашки, отлетают детали, красные лучи бессмысленно мечутся среди столпотворения големов и блудниц, кто-то открывает стрельбу и раскаленные жала укорачивают извилистую дорогу в ад.

- Как мне выбраться? - шепчу я.

- Соберись. Сложи все мелкие осколки своей души, но не ищи того, что исчезло. Это - смерть, - шепчет Тони.

- Неужели здесь? Не хочу...

- Над ней мы не властны, но она - первоисточник любой возможности. Мы можем помочь духу и жизни, подготовить ему путь, способствовать ему, угрожать, тормозить, но нам не дано преодолеть ее ухищрениями, уговорами, благими намерениями...

- Прощай, - шепчу я в пустоту.

26 октября

Помутнение

Сверху стол походил на огромную подкову. Или клещи. Огромные, тяжелые клещи, изготовившиеся сомкнуться на очередном клиенте, сжать его твердыми, ребристыми губами и расколоть подсохшую скорлупку прожаренного орешка. Высокий ареопаг в белоснежных одеждах восседал по внешнему периметру - более десятка людей, которые перелистывали тощие папки, тихо переговаривались друг с другом, а иногда, даже, выходили из зала. Оказывается, достаточно было свистнуть в маленький патрон, подвешенный у каждого на шее, чтобы мутное стекло отошло в сторону, решетка отодвинулась и член совета получал свою долю свободы.